Правда, он заранее подготовился ко всяким неожиданностям. Автомат снят с предохранителя. Палец — на спусковом крючке. При любых обстоятельствах, даже если на него нападет несколько человек, он успеет нажать. И выстрелы будут услышаны в селе. Но это — в худшем случае. Если же выскочившие откуда-нибудь бандиты хоть на долю секунды опоздают с выстрелами, он в одно мгновенье прошьет их очередью. Только бы сгоряча не промазать. А если у него окажется в запасе еще время — пусть те же доли секунды — он шарахнет по ним гранатой…

Главное — не прозевать и стрелять первым. Теперь это особенно важно. Он вдруг с ужасающей ясностью представил себе, какая глухая и плотная толща леса уже пролегла между ним и солдатами.

С этой минуты он шел медленно, мягко ступая, почти крадучись. Так он и сам производил меньше шума, и посторонние звуки лучше слышал…

Только так… шаг за шагом… полностью растворяясь в тишине и темноте… как разведчики в непосредственной близости от неприятеля…

Конечно, ему далеко до них… Он то и дело выдавал свое присутствие: то наступал на сухую ветку… то спотыкался о какой-нибудь пенек… Ему казалось, что под ногами его все время что-то трещит… хрустит… шуршит… осыпается…

Дорога различалась с трудом: надвигалась черная лесная ночь. Один раз он даже наткнулся на дерево.

Неожиданно ему в голову пришла ясная и простая мысль. А ведь здесь, на этой дороге, бандитам делать нечего! По ней же никто не ходит, не ездит. Может быть, от силы один или два человека в день, какой-нибудь старик или старуха. Кому нужно устраивать на них засаду?.. Разумеется, бандиты могут водиться и в этом лесу. Но сомнительно, чтобы они сидели всю ночь у забытой лесной дороги и поджидали тех, кто сюда не ходит. Если они и есть здесь, то где-нибудь подальше. Или отсыпаются в своем вонючем бункере, или же уходят куда-то на бандитский промысел. Встретиться с ними можно только случайно. Несомненно, они могут услышать его шаги. Но в данном случае они с ним в равном положении. Они могут услышать его шаги, а он — их. Важно, кто услышит первый…

И Крашенков остановился, весь превратился в слух…

А что, если изменить тактику? Перед тем как пройти какой-нибудь отрезок пути, скажем пятьдесят метров, постоять с минутку? Внимательно и не спеша, вот как сейчас, прослушать лес? И если ничего нет подозрительного, следовать дальше? И так каждые полсотни метров? Бесспорно, времени на дорогу так уйдет больше. Зато риска меньше…

Но если все-таки придется встретиться с бандеровцами, он уж постарается подороже продать свою жизнь. Не так, как Гриша…

Готовый ко всяким неожиданностям, он продолжал идти все тем же неторопливым и тихим шагом…

А потом стоял, вслушиваясь в тишину…

А потом снова шел…

А потом снова стоял…

И так до тех пор, пока вдруг не увидел перед собой в сотне метров огоньки хаты.

Первое его ощущение, когда вошел в хату: наконец-то дома! Как будто он был здесь много раз и между ним и этим домом, этими людьми существуют какие-то давние и прочные связи. И оттого, что все трое — и старик, и Вероника, и больная — обрадовались его приходу, это ощущение лишь усилилось…

— Как мама? — спросил он Веронику, вешая автомат и подсумок с дисками на гвоздь у входа.

— Дуже квола, — тихо и просто, как своему, сообщила она.

Он прошел в комнату.

Больная приветливо и сконфуженно улыбалась: вот, мол, опять вас из-за меня побеспокоили.

Выглядела она хуже, чем в прошлый раз. Землистый цвет лица. Впалые щеки. Спутанные седые волосы.

В ту ночь у нее были сильные боли в животе. А сегодня целый день «така слабисть, така слабисть», что поднимается только с посторонней помощью.

— Покажите живот, — сказал Крашенков.

Она сдвинула вниз одеяло, но никак не могла вытянуть из-под себя длинную ночную рубашку: плохо слушались ослабевшие руки.

— Да помогите же ей! — раздраженно бросил назад Крашенков.

Оба — и деверь, и дочь — бросились помогать больной.

— Щось задумалась, — пристыженно оправдывалась Вероника…

Перемогая уже знакомое неприятное ощущение, Крашенков положил руку на впалый, отливающий желтизной живот и быстро надавил… Слава богу, перитонита нет!.. Жалуется, что отдает в ногу? Он, хоть убей, не помнит, при каких это болезнях. Надо бы заглянуть в справочник. Но при всех неудобно: сразу поймут, что он за специалист. Конечно, можно что-нибудь придумать. Например, заявить: простите, я хотел бы посмотреть, что о таких случаях говорит профессор Икс-Игреков. Или же: надо проверить, стоит ли ей давать некипяченое молоко или нет. Неплохой ход. И он от этого будет в прямом выигрыше. Как же! Пан лекарь, чтобы помочь нашей больной, профессоров читает. И знает он немало, раз только насчет одного молока сомневается…

Может быть, раньше он и прибег бы к подобной уловке. Но сейчас ему не хочется вкручивать, да и все.

Однако надо что-то делать. Ведь они знают и надеются, что он поможет.

Но чем? Чем?..

Вспомнил: камфара! Можно будет сделать укол, поддержать сердце. Во всяком случае, хуже ей от этого не станет. А в справочник он заглянет сегодня же, при первом удобном случае. Он уже эту больную не оставит ни при каких обстоятельствах. Если потребуется, даже съездит в армейский терапевтический госпиталь и посоветуется с врачами…

Но где же санитарная сумка?.. Ах, вот где она! Сам же задвинул ногой под кровать.

Осторожно, чтобы никто не заметил лежащие сверху лимонки, достал из сумки стерилизатор со шприцем и иголками. Пошарив еще, вынул коробку с ампулами и маленький флакончик со спиртом.

Он не видел, но чувствовал, что все трое с любопытством и удивлением наблюдали, как он колдует в сумке.

Но вот все готово.

— Где можно вымыть руки? — спросил он Веронику.

— Ось тут, пане ликар! — она бросилась показывать.

Он прошел на кухню. Там было темно. Свет падал лишь узкой полоской у приоткрытой двери.

Где же умывальник?

— Зараз посвичу вам! — подала голос из темноты Вероника. — Сирныки кудысь подивалысь!..

В квадрате окна, обращенного к близкому лесу и едва выделявшегося на общем темном фоне, двигался ее силуэт.

И вдруг он замер.

Что с ней? То ли припоминала, где спички, то ли опять задумалась. Странная она какая-то…

Оказалось, умывальник находился за его спиной. Крашенков нащупал кромку таза. Нажал на сосок. На ладонь скатилось несколько теплых капель.

— Воды тоже нет, — с мягкой иронией заметил он.

— Прошу?

Так и есть, она ничего не слышала.

Он повторил, и ему самому стало противно: на этот раз та же фраза прозвучала как упрек.

Но Вероника, кажется, на это не обратила внимания. Ойкнула, схватила какую-то посудину и выбежала в прихожую.

Повинуясь бессознательной уверенности в том, что спички непременно лежат где-нибудь на видном месте, Крашенков подошел к окну и, действительно, увидел их лежащими тут же, на подоконнике.

Он улыбнулся и покачал головой. Достал из коробка спичку, зажег…

Вошла Вероника, зажмурилась на свет. Но оттого, что он не спешил убрать спичку, а руки у нее были заняты кастрюлей с водой, она не могла прикрыть глаза и нетерпеливо и сердито замотала головой. Это было что-то новое. Такой ее он еще не видел.

Крашенков погасил спичку и заметил:

— В конечном счете руки можно мыть и во тьме кромешной, не правда ли?

Вероника молчала. Она налила в умывальник воду и прошла в глубь кухни.

Крашенков мыл руки. Мыл тщательно, аккуратно, как его когда-то учили. Так же тщательно и аккуратно вытер их полотенцем, которое подала ему Вероника.

— Все! Пошли!

И вздрогнул: он ясно услыхал за окном чьи-то легкие и осторожные шаги.

— Кто там?

— Дэ? — Она резко повернулась к нему, как будто он знал больше, чем лес или ночь.

— Во дворе, — он подскочил к окну и стал всматриваться.

Она стояла сзади и убеждала:

— Та нэмае там никого!.. Мабуть, кинь в стайни!..