Оба молчали.

Первым заговорил Крашенков:

— Поцеловать-то, наверно, можно?

— Не можно…

— Почему не можно?

— Не можно, — повторила она.

— Не можно так не можно, — добродушно согласился Крашенков, отпуская ее. — Отложим до другого раза!

— Не можно, — в третий раз тихо произнесла она.

Крашенков отсыпал в бумажный кулек таблеток, отлил в пустые пузырьки немного валерьянки и нашатырно-анисовых капель, все это уложил в консервную банку из-под ленд-лизовской колбасы и подал девушке:

— Прошу, пани!

Она неуверенно взяла и неожиданно прижала банку к груди.

— Дякую вам, пане ликар!

— Желудочные таблетки, — сказал Крашенков, — принимать три раза в день перед едой. Валерьянку пить перед сном… Запомнили?

Она виновато взглянула на него и покачала головой.

— Подождите, я запишу вам…

Только закончил он писать, как кто-то громко постучал в ставню. Крашенков вскочил, подошел к окну. За стеклом неясно белело возбужденное лицо Рябова. Старшина энергично шевелил своими пухлыми губами и показывал рукой на дверь.

Крашенков вышел во двор. Его сразу, как черная вата, окутала густая плотная темнота.

— Товарищ лейтенант, срочно к начальнику артсклада!

— Что случилось?

— Старшего лейтенанта Мхитарьяна убили!

— Что? Где? Кто?..

— Бандеры!.. Только что нашли его мертвого!

— Где?

— Недалеко отсюда. В трех километрах. Его уже в штаб привезли!

— Как же так?

— Товарищ лейтенант, быстрее!

— Иду!..

Мхитарьян лежал на полу, покрытый с головой солдатской шинелью. Крашенков прошел мимо, превозмогая острое желание взглянуть на убитого.

В штабе было полно народу. Все мрачные и возбужденные. Одни чистили и приводили в порядок личное оружие, другие обступили начальника артсклада, который пытался связаться с кем-то по полевому телефону.

Увидев Крашенкова, капитан Тереб отставил трубку и сказал:

— Лейтенант, осмотрите…

В штабе стало так тихо, что был слышен каждый скрип и шорох. Провожаемый взглядами, Крашенков подошел к телу, опустился на колени. Обернулся, коротко сказал:

— Посветите!

Несколько коптилок и керосиновых ламп, встревожив и разогнав тени, сошлись у него над головой.

Отяжелевшими в мгновенье руками он отогнул край шинели. Лицо убитого было изуродовано до неузнаваемости. По-видимому, озверевшие бандиты били по нему тяжелыми сапогами и прикладами.

— Что же это такое? — чуть не плача произнес кто-то.

— А это он? — усомнился Донцов.

— В кармане остались кое-какие бумаги, — сказал замполит капитан Шишов.

— От гады! От гады! — простонали сзади…

За два года пребывания на фронте через руки Крашенкова прошел не один десяток раненых. Нагляделся он немало и на убитых. Среди тех и других были и близкие ему люди, и друзья, и просто хорошо знакомые. Казалось бы, он привык ко всему. Казалось бы, уже ничто не могло его поразить. И все же, осматривая растерзанного бандитами Мхитарьяна, он с трудом унимал дрожь в кончиках пальцев. Он знал, что стоит ему только дать волю своим чувствам, чуть-чуть ослабить вожжи, и его всего начнет колотить…

Закончив осмотр, он снова накрыл труп шинелью и вернулся к столу. Капитан Тереб как раз заканчивал разговор с майором Пономаревым, командиром зенитного дивизиона, охраняющего артсклад от налетов фашистской авиации. Зенитчики также решили принять участие в прочесывании леса.

— Когда будут? — спросил капитан Шишов.

— Говорит, через два часа, — прикрыв ладонью трубку, ответил капитан Тереб. — Начнем с рассветом…

— Итак, Пономарев, ждем твоих людей, — сказал он в микрофон. — Сам? Зачем? Мы и без тебя справимся!.. Ну, как знаешь, — пожал он плечами и положил трубку. — Пусть тогда он ими и командует!

— Так даже лучше, — заметил замполит.

Капитан поднял глаза на Крашенкова — дал понять, что готов слушать.

— Товарищ гвардии капитан, осмотр произведен. Старший техник-лейтенант Мхитарьян скончался от множественных пулевых ранений грудной клетки и живота…

— А голова?

— Ушибы лица?.. Это они потом… над мертвым.

— Надо оформить акт о смерти.

— Слушаюсь!

Никогда раньше Крашенкову не доводилось писать такие акты. Когда боец погибал на поле боя или умирал в батальонном медицинском пункте, его просто исключали из списка личного состава, а домой посылали похоронную. В медсанвзводе, где Крашенков служил после танкового батальона, на раненого заполняли эвакуационную карточку. В ней отмечалось все, что касалось его жизни и смерти. Конечно, где-то в медсанбатах и госпиталях писались истории болезни. Где-то, может быть, составлялись и акты о погибших. Но как это делается, Крашенков не имел ни малейшего понятия, хотя за последние два года он написал немало всяких актов. После каждой боевой операции приходилось списывать пришедшее в негодность и пропавшее медицинское оборудование. Но одно дело носилки или ножницы, другое — человек…

Конечно, он не хуже капитана Тереба понимал, что такой акт о смерти необходим. Не для них. Не для Гриши Мхитарьяна, которому уже все равно. А для суда. Именно для суда над фашистскими прихвостнями. В отличие от других убийств, которые совершались ежедневно на всем огромном, необозримом протяжении фронта и считались сами собой разумеющимися, это убийство, несмотря на свою прямую связь с теми убийствами, воспринималось как тяжкое уголовное преступление. И главным образом потому, что где-то поблизости находились пока еще не известные, но вполне конкретные и определенные убийцы, которых можно найти и покарать. Были и средства, чтобы осуществить это. Не было только одного — времени на раскачку.

Уже начало светать, когда к штабу подъехала машина зенитного дивизиона. Крашенков выглянул в окно. Никто из зенитчиков не спрыгнул вниз поразмяться. Они продолжали сидеть в кузове — суровые и молчаливые.

Зато их командир майор Пономарев, покидая кабину, поднял столько шума, что в соседнем дворе пробудился и спросонок заорал истошным голосом петух.

Капитан Тереб недовольно поморщился:

— Он так все село разбудит.

— Петух, что ли? — улыбнулся капитан Шишов.

— Петух…

Майор Пономарев, высокий здоровяк, с крупными, но вялыми чертами лица, с грохотом вошел в хату. Расстояние от порога до стола он преодолел в три шага. Крепко пожал руку маленькому, сразу потерявшемуся на его фоне капитану Теребу. Затем так же энергично потискал руку каждому из офицеров. После этого подошел к Мхитарьяну и, сняв свою старую помятую фуражку, молча постоял.

Отдав последний долг, заговорил о деле:

— На сколько назначена операция?

— Как договорились, на пять, — ответил Тереб.

— А может, раньше начнем?

— Теперь уже недолго осталось ждать. К пяти должны подойти проводники из местных. Да и в лесу еще темно.

— На черта тебе проводники эти?

— Они знают там каждый куст.

— Смотри, заведут они нас куда-нибудь!

— Не заведут. Это здешние активисты. Коммунисты.

— А!.. Ну ладно, давай сверим карты, — сказал Пономарев, доставая из планшетки двухверстку.

Крашенков, сидевший за столом сбоку (он в пятый раз переписывал акт), прибавил огня в лампе. Пономарев и Тереб склонились над картами. Район предстоящей операции они уточнили быстро: место гибели Мхитарьяна. Затем долго решали, как лучше прочесывать лес — с двух сторон одновременно или только с одной. В конце концов, остановились на последнем. А то, не дай бог, перестреляют друг друга. Ведь ходят слухи, что бандеровцы переодеваются иногда в советскую форму. Поди разгляди, свои это или чужие… Потом прикидывали, сколько еще нужно людей, чтобы охватить весь участок, и кто где станет в цепи. За спорами и обсуждением не заметили, как прошел почти час.

За окном уже был рассвет, если можно назвать рассветом те слабые и неяркие отблески утра, которые с трудом проникали сюда сквозь густой шатер леса.