— На себя поглядел бы, умник!

На этот раз старшина промолчал. Лишь громко крякнул от удовольствия, что хоть за глаза, но здорово подковырнул обидевшего его майора…

Солдат лежал ничком на дне глубокой траншеи. Из-под вывернутой в плече руки выглядывало обесцвеченное смертью молодое лицо. Видимо, он упал сюда уже смертельно раненный или убитый. Вчера здесь никого не было. Значит, это случилось во время ночного или утреннего обстрела.

Первым его увидел Витя Бут, которого Орел послал посмотреть, нет ли где поблизости тонких досок или фанеры, чтобы обшить землянку изнутри.

Вначале санитар подумал, что солдат спит: притомился за ночь, а может быть, просто давит сачка. Но тут он обратил внимание на неподвижность вывернутой руки и все понял. С отчаянным криком: «Хлопцы! Там убитый солдат!» — он влетел в землянку и всполошил всех. Мы выскочили наружу. Больше всего нас потрясло то, что рядом с нами, в нескольких метрах, много часов лежал убитый солдат. А что, если он не сразу был убит, а долго и мучительно умирал — и никто, ни одна душа об этом не знала? И главное — не знали мы, медики? Возможно, в то самое время, когда ему необходима была наша помощь, мы преспокойно спали или занимались второстепенными и маловажными делами?

Дураченко, Орел и Задонский подняли убитого и осторожно, словно опасаясь причинить ему боль, вынесли его из траншеи и положили на землю.

Осколок попал солдату в самый затылок — я разглядел в запекшейся крови кусок металла. Но мои познания в медицине были слишком поверхностны, чтобы я мог дать ответ на вопрос, который волновал всех: наступила ли смерть мгновенно или же солдат еще какое-то время жил?

Из документов, найденных в кармане, удалось установить основные данные: имя, часть, домашний адрес. Что ж, домой мы напишем. В часть, которая ночью перебралась на правый берег, тоже как-нибудь сообщим. Осталось последнее — решить, что с ним делать: самим ли хоронить или вызвать похоронную команду — трех пожилых солдат, выполнявших свою печальную обязанность с привычной деловитостью и сноровкой. Других убитых и умерших мы просто передавали им, а вот этого не могли: чувствовали свою вину перед ним…

— Похоронить — дело несложное, — замялся старшина.

— А что? — насторожился я.

— Да вот где?

— Как где? Места здесь, что ли, мало?

— Места-то много. Но как бы в ночное время танки невзначай могилку с землей не сровняли. Надо бы ее куда подальше или же к другим могилкам, чтобы виднее было…

Итак, проблема: где и как хоронить?

Простиравшийся перед нами луг весь был изрезан гусеницами танков и самоходок. Попробуй найти местечко, где бы ничто не потревожило нашего солдата. Язык не повернется сказать ему в последнем прости: «Спи спокойно!»

— А ежели вон там, у озерка? — оживился старшина. — Бут, сбегай-ка быстренько до него и разведай обстановку!

У санитара только пятки засверкали.

Вскоре он вернулся и доложил. Чутье и впрямь не обмануло старшину: гусеничные следы проходили стороной.

Орел, Задонский, Дураченко и Панько подняли носилки с убитым и медленным шагом двинулись к озерцу. Бут нес на плече две лопаты, которые нам одолжили саперы. Замыкали процессию мы со старшиной.

У землянки остался Козулин — дежурный. Он неотрывно смотрел нам вслед своими огромными малоподвижными глазами.

Мы прошли примерно половину пути, как вдруг увидели бежавшую к нам Зину.

— Стойте! — долетело до нас.

— Начпрод небось продрал зенки, — заметил старшина и приказал санитарам остановиться.

— Мальчики, идите продукты получать быстрей! — крикнула она на бегу.

— Вот похороним и придем! — пророкотал Саенков.

Зина подбежала, никак не могла отдышаться. Потом тихо спросила, кивнув на носилки:

— Кто это?

— Солдат, — ответил старшина.

— Ваш?

— Откуда наш? Наши вот — в гражданском.

Зина осторожно, на цыпочках, подошла к носилкам, заглянула и вздохнула:

— Какой молоденький!

— Пошли! — сказал старшина санитарам.

— Ой, мальчики! — спохватилась девушка. — Идите скорей на склад! А то начпрод уезжает и будет только через два дня!

Мы переглянулись со старшиной.

— А то за два дня, пока его не будет, ножки протянете!

— Я-то не протяну, — усмехнулся Саенков. — Вот лейтенант — да!

— Бедненький, — пожалела меня Зина.

— Может, товарищ лейтенант, разделимся: я пойду за продуктами, а вы солдата проводите? — предложил старшина.

— Ладно, — согласился я.

Но Зина неожиданно возразила:

— Ой, нельзя! Начпрод предупредил, что нужна подпись командира взвода.

Старшина на мгновение растерялся. Но тут же нашелся и обратился к Орлу:

— Товарищ учитель! Нам с лейтенантом надо срочно за продуктами, а вы сами все сделайте…

— Слушаюсь!

— И столбик с надписью поставьте. Вот его солдатская книжка.

— Ясно, — ответил Орел и вслух прочел: — Черных Алексей Ильич…

Зина и Саенков шагали рядом. Они оказались земляками. Его рабочий поселок находился от ее деревни в двухстах километрах, что по фронтовым представлениям было совсем рядом.

До рощицы, где располагался продсклад, мы дошли довольно быстро. На опушке сидели и курили два солдата. Один из них — помоложе — крикнул нашей спутнице:

— Зинок, тебе что, своих мужиков мало, чужих ведешь?

— Какие мы чужие? Мы тоже свои, — добродушно огрызнулся старшина.

— Свои-то свои, да зубы чужие.

— Это у меня-то чужие?

— А то у кого? Пусти такого козла в огород…

— Да, будет ей что вспоминать под старость, — услышал я негромкий голос пожилого солдата.

Но ни Саенков, ни Зина, ушедшие вперед, не расслышали этих обидных слов. А я тем более промолчал. Даже если солдат прав, какое мне дело до Зининого поведения? К тому же я не очень верил всей этой трепотне о фронтовых девчатах — чего только не наговорят с тоски…

Конечно, и я это понимал, природа требовала своего. Вот как у нас с Валюшкой. Еще немного, еще маленькое усилие, с моей ли стороны, а может быть, и с ее, сейчас трудно сказать, и мы бы тоже вкусили то, к чему все так стремятся. Мы всю ночь пролежали одни в кинобудке, на носилках, вплотную придвинутых друг к другу. Я ни на минуту не сомкнул глаз. Приподнявшись на локте, я с нежностью смотрел на ее тихое красивое лицо. Веки у нее были опущены. Но я чувствовал, что она не спала, — просто лежала, затаив дыхание. Теоретически я знал все об отношениях между мужчиной и женщиной. И я видел, что под тонким байковым одеялом спокойно и терпеливо дожидалось ласки ее мягкое и доброе тело. Я мысленно множество раз давал себе слово, что сейчас откину одеяло… и, обессиленный своим же собственным воображением, бросал разгоряченную голову на смятую госпитальную подушку. Словно какой-то магнит мешал мне оторваться от своих носилок. Самое большее, на что я решился за ночь, — это положить руку на талию девушки…

А утром, когда мы встали, нам ничего не оставалось, как сделать вид, что мы только что проснулись. Лица у нас были опухшие, измученные. Под глазами у обоих темнели такие круги, что мы целый день избегали попадаться вместе кому-нибудь на глаза. Так что при желании и о нас с Валюшкой досужие языки могли наговорить что угодно. Ну, мне, мужчине, это все как с гуся вода, и даже лестно. А вот о ней бы сказали, что она и такая, и сякая, и хуже ее чуть ли во всем госпитале нет. Между тем, будь она бывалой, умудренной неким опытом — это я еще тогда смекнул, — она, при наших отношениях, не притворялась бы спящей…

Может быть, и Зина такая?

Из раздумья меня вывел громкий возглас Саенкова:

— А, кореш!

У входа в землянку стоял на колене и колол щепу солдат, лицо которого мне показалось знакомым.

Он внимательно посмотрел на старшину и смущенно произнес:

— Чего-то не припомню.

— Ну как, перемотал портянки? — насмешливо напомнил старшина.

И тут мы одновременно узнали: я — солдата, он — нас. В тон старшине зенитчик спросил: