– Настя… – он делает шаг ко мне, и я отползаю.

Чувствую себя ящерицей, которой оторвали хвост.

– Ты все знал и молчал. Так ведь удобнее. Я для всех вас всего лишь кусок мяса…

– Настя…

Но я его уже не слушаю. Колючие злые слезы копятся под веками, перед глазами все расплывается. Будто издалека слышу надсадный вой и не сразу понимаю, что это я.

– Посмотри на меня, – голос Саши совсем близко.

Сквозь пелену влаги вижу темное пятно прямо передо мной.

– Не подходи ко мне! Не прикасайся! – срывая горло, кричу я, отбиваюсь от протянутых ко мне рук. – Не трогай меня, тварь!

Отвратительная сцена. Но Марич прав, моя реакция вполне оправдана.

Я плохо помню, что происходило дальше. В какой-то момент я словно ослепла и оглохла, могла только кричать. Наверно, тогда Саша и вызвал специалиста.

Похоже, я все еще у себя в комнате. Запахи, по крайней мере, знакомые.

Интересно, который час, но не настолько, чтобы открывать глаза. И вообще, я не хочу видеть Марича. Не сейчас. Сейчас мне очень хорошо думается. Кусочки пазла складываются удивительно легко. Саша заставит меня снова чувствовать весь этот ужас, и думать рационально я больше не смогу.

Пока действует укол, стоит дособирать картину моей фальшивой жизни.

Меня удочерили вероятно потому, что я подхожу в качестве донора. Вполне удобно, что не надо ждать и искать, и, если возникнет необходимость, вот он под рукой. Какая нормальная дочь откажет в помощи матери?

Только ведь разве это не обычная практика искать донора среди родственников? Почему родители молчали? Что-то тут не так. Чем именно нужно было пожертвовать?

А сколько лицемерия…

Игры в любящих папу и маму…

Можно было бы подумать, что за годы, которые я провела рядом с ними, они ко мне привязались, но они продолжали готовиться к этому донорству, и ничего мне не говорили. Все за моей спиной. Постоянные врачи, запреты, диеты, спортивная нагрузка и беспрестанный контроль.

Сейчас на холодную голову я вижу, что контроль был запредельный.

Даже те самые запреты на пользование такси и общественный транспорт.

Могут же повредить ценное вложение.

Курсы кулинарии? Нет, учись онлайн. Тебя могут заразить чем угодно!

Постоянное вдалбливание в голову, что невинность надо сохранить до свадьбы, а свадьбу все время откладывали. Кажется, именно это стало причиной, по которой мне все-таки разрешили стажировку, чтобы оттянуть свадьбу, разделить нас с Кастрыкиным.

А поддерживалась помолвка с сыном приятеля потому, что так удобнее контролировать. Все на глазах. И парень здоровый. Только наркоман.

И об этом тоже родители, скорее всего, были в курсе. Не могли не быть.

Они же постоянно за мной следили.

У меня даже квартира в пустом доме, где от камер продохнуть негде.

Вспоминается, как я лепетала, объясняя Маричу, что соседей нет, потому что мама очень волнуется. «Ну, конечно», – усмехнулся он тогда.

Все медицинские анализы анонима в папке с возраста двух лет. Надо думать, именно тогда меня и удочерили. Крайне долгосрочные инвестиции. И циничные.

Если мне было два, то не идет и речи о том, чтобы тетя Оля и дядя Сережа были не в курсе того, что я приемная. И они тоже молчали. Не знали для чего?

Кажется, укольчик перестает действовать. В душе снова закипают эмоции.

Слишком много всего сразу. Я вернулась шесть дней назад. Меньше недели. И за это время я узнала о гибели родителей, о том, что я приемная, об измене жениха и предательстве подруги, меня пытались изнасиловать и убить, в моих вещах рылись, на мою тетю покушались, я продала душу Маричу и расплатилась с ним телом.

И узнала, что я ничто и совсем одна.

Слезы снова текут из-под закрытых век.

Погрузившись в размышления, я не замечаю, как Саша снова подходит ко мне. Понял, что я в сознании.

– Тебе что-нибудь нужно? – спрашивает он.

Да. Нужно. Чтобы было небольно.

Но я молча отворачиваюсь от него, так и не открыв глаза, и накрываюсь пледом с головой.

Просыпаюсь с тяжелой головой.

Еще не рассвело, но небо за окном уже светлеет.

Комната погружена в сумерки.

Марич сидит в кресле, в руках у него планшет, голубоватый свет которого подсвечивает его щетину.

– Я хочу знать все, – ломким голосом требую я.

Саша поднимает на меня глаза:

– Всего не знаю даже я.

– Хватит прикидываться. Тебе известно более, чем достаточно, – мой голос похож на карканье. Сорвала вчера во время истерики, наверное.

Марич откладывает планшет, и его лицо накрывает тень.

Так даже лучше.

– Я не был уверен, но около года назад я кое-что заподозрил, – негромко говорит он, но его слова падают на меня тяжеленными камнями. – Точнее, то, что ты приемная дочь, для меня было очевидным с самого начала, но в этом не было ничего странного. Даже не зная диагноз жены Суворова, я догадывался, что выносить и родить ей было не по силам. Удивлялся только, что они не прибегли к суррогатному материнству. Уже тогда мне и в голову не приходило, что они могли кого-то принять в семью из благородных порывов. С другой стороны, в этом не было ничего подозрительного. Кругом полно приемных детей, например, я. Больше только семей, где дети рождены от другого мужчины.

Марич приемный? Не знала.

Да я, собственно, ничего о нем не знаю.

– И все же ты засомневался, – подталкиваю я его к дальнейшему разговору.

– Дмитрий проболтался. Не то чтобы открыто, но он посоветовал нечто подобное одному из наших партнеров, чья дочь страдает от острой сердечной недостаточности. Как я уже говорил, к тому времени я уже не испытывал иллюзий в отношении твоего «отца» и довольно быстро сопоставил некоторые факты.

– Уже поссорились? – равнодушно спросила я, но мне было плевать. Я задала вопрос только чтобы не дать паузе затянуться.

– Это не имеет отношения к тебе, – отклонил мой вопрос Марич.

– Ты сопоставил, понял и промолчал, – подвела я итог. – Действительно. Какое тебе дело до комнатной болонки. Или, точнее, дворняжки.

– Я не знал диагноз Суворовой. Я не медик и не биолог. Речь вполне могла идти о пересадке костного мозга. Тебе бы это ничем не угрожало. К тому же могу гарантировать, что ты бы мне не поверила, а доказательств у меня не было. Ты же до последнего не верила, что приемная.

– Как гладко, – кривлюсь я.

В словах Саши есть здравое зерно, но это семя доверия не приживается на почве, залитой ядом лжи.

Марич игнорирует мой сарказм:

– Окончательно я понял, что тебе угрожает не просто неприятная медицинская процедура, а нечто посерьезнее незадолго до твоего возвращения. Услышал обрывок телефонного разговора Дмитрия. Он орал в трубку, что им нужно ускориться. Жена готова к пересадке, а донор удачно возвращается в день твоего прилета. Что все можно будет устроить по дороге из аэропорта. А потом представить, как аварию.

Это уже не камни, это валуны, катящиеся на меня с горы. Они давят меня.

Сухими глазами я смотрю в потолок.

Удачно. Наверное, после «аварии» родители бы дали добро на использование органов для донорства, а то, что я еще жива, это мелочи. Да и скрыть кому пересадили тоже не слишком большая проблема. А "маму" в больнице всегда можно объяснить тяжелым ударом от потери.

Уверена, все было продумано в деталях. Отец любил планирование.

– Долгое время меня сбивало с толку, почему они тянули, – задумчиво проговорил Марич.

– После последней операции, наступило что-то вроде ремиссии. Не хотели рисковать лишний раз, наверное. У мамы была аллергия на очень многие препараты. Видимо, ситуация ухудшилась.

Меня корежило от того, что я по-прежнему про себя их называю «отец» и «мать». Какое слово можно подобрать для этих людей?

– После похорон я заглянул в сейф Суворова и нашел там то же, что и ты. Макс сейчас занимается этой клиникой и еще кое-каким вопросом. Сложности в том, что головной офис не в России, но думаю, Лютый справится, у него есть солидные друзья.