– Ни за что!

Подонок! Он предлагает мне такие мерзости на глазах у своих псов, молчаливо стоящих вдоль стен.

Ярость захлестывает меня изнутри так, что я вскакиваю на ноги.

– До встречи завтра на похоронах, Анастасия, – хмыкает он, и я вижу в его лице уверенность, что приду, что соглашусь, что он будет меня иметь. Рано или поздно.

И клянусь себе, что этого не будет никогда. Пусть у меня заберут все. Справлюсь. Не в деньгах счастье.

И теперь я клятвопреступница.

Суток не прошло, как я стою перед Маричем.

Пришла сама, добровольно.

Чтобы предложить себя.

После ухода Марича мне трясет.

Ублюдок!

Да как у него язык поворачивается!

Прилюдно предложить мне стать его подстилкой.

И его охрана все это слышала. Я понимаю, что им по службе положено сливаться со стенами, но ни у одного даже мускул на лице не дрогнул! А если бы он такое зарядил девушке кого-то из них или жене, или сестре?

Считает, что ему позволено все.

Оскорбляет всех вокруг, будто у него есть право. Да Марич в подметки не годится папе!

«И можешь дальше скорбеть».

Скот.

Если он не способен чувствовать хоть что-то, кроме жажды наживы, мог бы потрудиться соблюсти приличия.

Такому, как Марич, не понять, что я испытываю, пересматривая по кругу, последнее видеосообщение от родителей.

«Даже не думай брать машину в аэропорту, – строго говорит мама. – Мы тебя встретим».

Я не знаю почему, но у нее был какой-то пунктик насчет меня и такси. Даже к таким благам цивилизации, как метро, мне удалось приобщиться только недавно, пока жила отдельно. А здесь… Мне разрешалось ездить только с родителями или Игорем Михайловичем. Даже на встречи с Андреем меня возил наш шофер. Я думала – дикость, психовала. Где это видано, что со свидания тебя ждет водитель родителей? Ни задержаться, ни поцеловаться лишний раз… А они просто заботились обо мне.

«Конечно, – на заднем фоне папа закрывает ноутбук. – Сегодня после ужина вернемся в квартиру, а послезавтра с утра за тобой в аэропорт».

Встретили.

Они не доехали даже до города.

Горло сжимает спазмом, во рту сплошная горечь. Это я виновата. Это из-за меня.

«И можешь дальше скорбеть».

Я хватаюсь за эту ненависть к Маричу, чтобы снова не скатиться в такую же истерику, какая накрыла меня в аэропорту, когда я узнала…

– Анастасия Дмитриевна, – врывается в мои мысли голос мнущегося в дверях Игоря Михайловича. – Я поеду, вы звоните, если что… Завтра к половине девятого подъеду, чтобы…

Водитель тушуется под моим воспаленным взглядом.

Да, чтобы ехать на кладбище…

Молча киваю.

Я остаюсь одна в пустом доме, который никогда прежде не вызывал у меня столь глубокого отторжения. Гулко отдаются мои шаги, когда я хожу из комнаты в комнату, зажигая везде свет. Не уверена, что я смогу здесь жить, да и стоит ли. Дом слишком огромный для меня.

Честно говоря, и городская квартира тоже.

Продать все к чертям, и уехать.

Марич может угрожать, сколько влезет. Я не собираюсь идти к нему на поклон. Пусть подавится этим бизнесом. Я бы все равно не смогла с ним вести дела после сегодняшнего. Кому вообще нужно это гребаное наследство, если ты в двадцать два года остаешься абсолютно одна?

На отброшенный мной телефон пачками несутся соболезнования. Читать их нет сил, будто каждое из них бьет по голове мне, пытающейся вынырнуть на поверхность, загоняя обратно на дно.

Папина секретарша, теперь уже бывшая, отчитывается, что она согласовала количество венков и надписи на них с Маричем.

Марич. Везде он.

Замерев, я невидящим взглядом таращусь в окно. Сколько я так стою, не знаю, но, услышав звук шагов позади, оборачиваюсь, чтобы попросить Игоря Михайловича зажечь свет над воротами, потому что в свете тусклого фонаря на крыльце, ветви деревьев выглядят пугающе.

Оборачиваюсь, и слова застревают у меня в горле.

Игорь Михайлович уехал. Кроме меня, в доме никого нет.

Меня пробирает озноб. Я догадываюсь, что шум – лишь плод больного, измученного горем воображения, но мне настолько себе, что я хватаюсь за телефон и набираю Андрея.

Я не могу оставаться одна. Я сойду с ума!

– Настя? – голос Андрея звучит сонно и удивленно.

– Ты… Мне страшно… Ты не мог бы приехать, – скулю я в трубку.

Я никогда не оставалась с ним на ночь, но кому, как ни жениху, успокаивать меня в такой ситуации?

– Насть, я завтра приеду на похороны, уже поздно тащиться через весь город, – заставляя меня холодеть, сквозь зевок отмахивается он. – Выпей успокоительного. Тебе просто тяжело.

Я не верю своим ушам.

Стискивая телефон во влажной ладони, переспрашиваю:

– Не приедешь?

Как это возможно? Мы не виделись несколько месяцев, за всю стажировку у меня не получилось приехать ни разу, слишком далеко: перелет с двумя пересадками занимает полтора суток.

Даже в обычный день он должен мчать ко мне, чтобы увидеть свою невесту…

А Андрей отказывается приехать ко мне накануне похорон родителей, потому что далеко?

Наверное, я ослышалась.

– Да, Настюш. Устал, сегодня с парнями играли в футбол. Я упахался…

Он упахался.

Бестолково пялясь в стену, сбрасываю звонок. Телефон выскальзывает из безвольно ослабевшей руки.

Совсем одна.

Сегодняшний день вытягивает из меня все жилы.

Слезы возвращаются новой волной. Беззвучные рыдания, сотрясающие тело, переходят в надрывные. За что? Мамочка… Папа…

Из-за острого чувства одиночества ощущение, как будто льдом обложили. Пальцы ледяные, лихорадит. И это в июле.

Заполнив ванну почти кипятком, пытаюсь отогреться, и не выходит.

Распухшие веки почти невозможно открыть, внутри дерет и колет. Все еще всхлипывая, кладу на лицо вымоченное в ледяной воде полотенце. Мне кажется, только на пару минут, но, очнувшись от шороха, раздавшегося справа, я понимаю, что вода в ванной остыла.

Убираю ставшую противной махровую ткань и вздрагиваю. Снова шуршит где-то за дверью. От страха я подскакиваю на ноги, расплескивая мыльную воду, и механическим жестом, не включая голову, перехватываю задетую рукой скользящую в ванну плойку.

– Кто здесь? – кричу я.

Нервы сдают совсем. Меня колотит, и тишина в ответ не успокаивает.

Потому что я не приносила плойку в ванную. Совершенно точно. Не приносила. И не включала ее в розетку. Мне вообще не до завивки.

Дрожа, я смотрю на мигающий огонек индикатора нагрева старой плойки с перетершейся оплеткой провода.

И я в своем уме. Я знаю, что классика несчастных случаев из американских детективов – включенный электроприбор, упавший в ванную, убивает только в редких случаях.

Но я ее не приносила!

«С этого момента грош цена твоей жизни».

Сами собой в голове всплывают насмешливые слова Марича.

Желание повторно кричать, спрашивая, кто здесь, пропадает.

Мысли скачут, обострившийся слух регистрирует полнейшую тишину. Сердце колотится на грани возможного.

Выдернув плойку из розетки, я отбрасываю ее на пол и, нащупав мокрыми руками, телефон звоню Ольге Федоровне, папиной сестре. Время – час двадцать ночи, но мне плевать.

– Настенька, дорогая, что-то случилось? – заспанным голосом спрашивает она.

– Теть Оль, мне страшно. В доме кто-то есть, – выпаливаю я.

– Ну что ты, детка, это просто стресс. Поселок хорошо охраняется. Это нервы.

– Но…

– Сережа задержался в городе, хочешь, я попрошу, чтобы он приехал и переночевал у тебя?

Дядя Сереже, вечно замученному на своих переговорах, которому еще завтра на похороны, сейчас ночью ехать ко мне? Мне становится стыдно, и немного страшно. Потому что, если и с ним по дороге что-то случится, я не вывезу.

– Нет, спасибо, – отступаюсь я. – Я… просто и впрямь выпью успокоительного. До утра не так уж и долго, справлюсь как-нибудь, – мямлю я, мечтая, что она меня отговорит, но тетя Оля одобряет мой план: