Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Мы пришли в помещение, похожее на привычный для меня офис. Откинувшись в удобных креслах, друг с другом рядом сидели двое мужчин-воспитателей, которые при нашем появлении подняли взгляды, мельком мазнули по мне глазами, и уткнулись обратно в свои планшеты. Перед ними на длинном белом столе стояли экраны, но в них они не смотрели. Зато уже я заметил там картину ворот, входа в эту пирамиду, и много чего ещё — словно в комнате с камерами дежурного. Здесь было даже что-то вроде георадара — уж слишком изображение напоминало мне карту тоннелей.

Конвоир молча указал мне на кресло, предлагая присесть. Сам же он сел прямо напротив, и глубоко посмотрел мне в глаза.

— Даже не думай думать, — предупредил меня Шут. — Ни одной оформленной, сильной мысли! Ты меня понял?

— Антон Захаров, 2672-го года рождения? — для проформы, уточнил воспитатель, присмотревшись ко мне в глаза. Я вздрогнул, услышав его фразу. Имя совпало с моим, и правда, хотя фамилия оказалась другой. Но больше всего меня сбил с толку год...

«2672-й год рождения» — со страхом и ужасом подумалось мне. Здесь прошло шестьсот лет! За такой срок случиться могло немыслимо много. И даже память о Земле могла оказаться стерта, случись людям покинуть её, и потерять связь с ней навсегда. Стоило благодарить Господа Бога, что я слышу понятную речь и привычные для меня имена.

Воспитатель пытливо смотрел мне в глаза, но я только пожал плечами, даже не зная, что мне ответить. Впрочем, в моем ответе он не нуждался. Откинувшись в кресле, он сунул мне в руки планшет, на экране которого сиял некий текст...

— Читай постановление на свой счёт, Антон, — заметил мне воспитатель, и терпеливо принялся ждать.

Я неловко повертел в руках плоский экран, который под моими пальцами пригибался и терял форму. Но все же, эта штука вполне укладывалась в привычные для меня рамки, так что я вскоре нашелся, и начал читать. И на первых же предложениях я споткнулся.

Кажется, какие-то привычные для меня буквы изменили свой внешний вид, а другие пропали. Вместо них было сочетание других, — которые тоже не всегда были для меня знакомы. Пара непонятных мне терминов местного канцелярского языка — и я поплыл, потеряв малейшие нити смысла.

Воспитатель вздохнул, заметив недоумение у меня на лице.

— Что же, хорошо, Антон. Объясню тебе проще. Все равно ты вряд ли способен уяснить сложный текст... — заметил он, а затем я вдруг услышал в голове звонкий смех. Шут издевался надо мной, но в то же время я понимал — это его проделки. Воспитатель, похоже, пытался всё это время что-то незаметно для меня прочесть — и прочитал то, что скормил ему Шут. Тот же наверняка валял дурака.

«Меня, скорее всего, посчитали каким-нибудь имбецилом!» — подумал я, даже не зная, плохо это теперь, или хорошо.

— Несколько дней назад, тебе исполнилось двадцать лет, — терпеливо заметил мне воспитатель, и дождался моего неуверенного кивка. Кажется, его не смущала моя немногословность. — Известно, что у тебя есть редкое пси-расстройство, заложенное на генетическом уровне. Предполагалось, что оно может неким образом стимулировать память и позволить сознанию скользить вдоль временной генетической линии. Видеть глазами предков, если можно так выразиться...

Тревожная дрожь продрала меня от затылка до пят, как я это услышал. Я понял вдруг, во вспышке озарения, откуда я взялся здесь — в этом мире.

Я есть, всего лишь, память о предке! О таком же человеке, по имени Антон, но только о таком, который жил шестьсот назад. Память о предке, который заменил на своем месте потомка, и взял бразды в свои руки.

«Выходит, я правда умер тогда — в двадцать восьмом? И у меня был потомок?» — задумался я, и закрыл невольно глаза. Теперь уже не понять. Есть только я не вспомню что-нибудь ещё.

— К сожалению, особенных преимуществ не проявилось, а вот побочные эффекты были налицо, — произнес воспитатель. — Дарований в значимых для популяции областях ты не показал. Пси-проявлений ты не осилил, даже среди самых простых. В твоих генах проявил себя откровенно неблагоприятный признак, Антон. Всё вместе, это ещё больше снизило срок дожития для тебя.

— С-срок дожития? — пробормотал я, обуреваемый плохими предчувствиями, что должно это значить.

— Мы не сообщаем кому-либо, какой класс ему присвоен, пока не приходит время, — печально сказал воспитатель, глядя в глаза. Кажется, он и впрямь сожалел, что приходится мне это сообщать. — Но твой класс — «Е», Антон. Срок твоего дожития — двадцать лет. Твоё время пришло. Пора тебе в Извлекатель.

Я вздрогнул, все осознав и поняв смертельную опасность, которая нависла сейчас надо мной. Я попытался, было, встать с места, но вдруг понял, что я... не могу. Мир померк перед моими глазами. Подлокотники кресла под моими руками повисли, как в пустоте. Как в глубоком тумане, куда погрузился мой разум.

— Успокойся, Антон. Все хорошо — ты жертвуешь собой, во имя продолжения рода людей, — чужой голос успокаивающим покрывалом окутал мне сознание, и я впервые почувствовал, как мой разум становится океаном, в который погружены невидимые, невесомые пальцы. Они мягко шелестели внутри, но я воспротивился им, и море взбурлило. На горизонте начался шторм, и небо содрогнулось от раскатов нарастающей с каждой секундою бури.

Из глубины души у меня потянулось что-то неодолимое. Грозно ревущее бурей, будто дракон из Бездны — морской пучины.

— В Извлекатель — нас!? — зарычал внутри меня Шут. — Черта с два мы идем в Извлекатель! Мы отжили свой срок шесть сотен лет назад. Пусть идут теперь на хер. Пристегни ремни, парень. Я иду наружу!

Подлокотники кресла смялись под моими ладонями, словно мягкий металл, а в следующую секунду меня толкнуло с места вперёд — в горячий и густой воздух, который замедлил мне ход. Я видел, как веки воспитателя неправдоподобно медленно идут вниз, пока мое тело — не движется, а словно скользит сквозь воздух — к нему навстречу.

Он не успел встать с кресла, когда мой кулак устремился к нему без размаха, сминая и вдавливая мощные скулы — и сразу перехватывая другой рукой его кресло, чтобы швырнуть, как мне показалось, его сквозь пространство. Двое других мужчин успели лишь вскинуть руки, когда кресло полетело в их сторону. Я почувствовал воздействие, словно воздух препятствовал креслу в его полете — впустую. Чужая воля не могла пересилить Шута.

Мужчины покатились по полу, подлетели как кегли, в грохоте разлетающихся обломков. Мониторы множества экранов разбились вдребезги, и сквозь ещё летящее облако стекла — я скользнул, разорвав ткань пространства. Секунда — и я был уже возле них. Я сам не осознал, когда моя рука опустилась на чужой затылок, отправляя в глубокий сон что первого, что второго.

Взгляд мой обратился на дверь, над которой пробежались мигающие огни. Красный свет заполнил все помещение, и я сделал сквозь воздух шаг. Первый, второй, третий. Я ускорился, и воздух перед моими глазами стал горячим и густым пламенем. Я наклонил голову, и прошел сквозь дверь, будто она была сделана из желе. Пол мягко пружинил под моими ногами, а я бежал — бежал и бежал, пока, таким же образом, не проник сквозь вторую закрытую дверь, и не вырвался на волю — наружу!

Пролетел, подчиняясь инерции, через пандус, и приземлился на серебряный пол. Вокруг меня сияли красным пламенем огни, и фонари со всех углов повернулись в сторону ко мне. Их свет бил в глаза. Вокруг были камеры, огни и турели.

И внезапно моя рука поднялась в воздух, и сомкнулась в кулак. В её плену, словно птица в клетке, оказалась маленькая молния, которая с каждым мгновением, с каждым мигом пульсации, становилась маленьким солнцем. Она засияла, словно огни святого Эльма на моих пальцах, и вспыхнула солнечной вспышкой.

Я с трудом проморгался, сквозь светлячки на сетчатке глаз.

Свет погас, и весь город под сводами погрузился в кромешную тьму, словно все приборы, работающие на электричестве, вырубило электромагнитной вспышкой. То тут, то там раздавались крики неожиданности и испуга, ведь сейчас улицы не освещал ни малейший луч света.

17
{"b":"883524","o":1}