— Но это ненормально, Валь. Кучеров, конечно, у нас парень терпеливый, вон сколько лет тебя ждал, да только ты же ему жена.

— Жена, — согласилась Валя, но тут же прошептала: — Но не любовница. И смогу ли когда-нибудь стать ею, я не знаю. Понимаю, что это… не по-человечески, что ли. Но он мне сам как-то сказал, что он не хочет благодарности с моей стороны, он хочет, чтобы и я желала близости, а я… я боюсь.

— Ты так с ума сойдёшь! Отметай всё, что вытягивает из тебя жизненные силы. Молча так, тихо, не привлекая внимания, просто выбрось из своей жизни воспоминания, сравнения, всё то, что тебя изматывает, Валь. Не пытайся что-то изменить — прошлое не изменится. Не пытайся объяснить — никто не поймёт, только ты сама сможешь что-то понять. Иногда единственный выход из ситуации — выход в прямом смысле этого слова, выход из своего страшного прошлого. Отказ от него — это не выбор слабого человека. Это разумное решение, Валя, чтобы сохранить себя и спастись от того, что медленно тебя отравляет.

— Ты стала такой мудрой, Люда, а я будто замерла в своём развитии.

— Глупости, просто жизнь прекрасный учитель. Знаешь, мне тоже тяжело, иногда так хочется врезать Воеводину, а потом вспоминаю, как мы сидели с ним на кухне, лепили пельмени, я его ругала, что лепит неаккуратно, говорила, что он сам этих уродов есть потом будет. И понимала, что люблю его. Всякого. И боюсь потерять. Что он снова вдруг завеется куда-нибудь, а я одна останусь, без него. И вся злость проходит. Хочется быть рядом, слушать его, смеяться, ругаться… Любить, одним словом. Ты просто отпусти прошлое. И тогда поймёшь, что то, что ты считала любовью, полная ерунда, а настоящее вот оно, рядом. Терпеливое, любящее и прощающее всё и всегда. А теперь пошли на лекцию, интерн Баланчина. Знания сами себя не нарисуют.

И Валя пыталась. Ей казалось, что она готова к новым отношениям, но так и не смогла забыть пьяный смех и разрывающую боль, хотя понимала, что их семейная жизнь с Валиком может закончиться, так и не начавшись.

В конце декабря Пиратов торжественно известил Кучерова, что их пригласили на международный конгресс, и ехать надо стопроцентово, так как там можно со многими встретиться, познакомиться, а если уж совсем повезёт, то и наладить кое-какие научные мосты. А на вопросительный взгляд Кучерова бодро заявил:

— К Новому году будешь дома как штык! Вместе со мной. Кстати, Вегержинов твой тоже едет, он к этому делу очень серьёзно относится, партнёров ищет и новое оборудование. Не знаю, что там у вас и на сколько тебя отпустят, но мне было сказано, что за себя не отвечают. Это если что, — и Пиратов красноречиво приподнял брови. — А потом ужин готовили, тихо так напевая «…А потом уже все позабавились. Кто плевал мне в лицо, а кто водку лил в рот. А какой-то танцор бил ногами в живот…»*, и я понял, что точно вернусь к назначенному сроку.

Валентин расхохотался, представив улыбчивую Наташу Пиратову у плиты и распевающую хулиганскую песню, позвонил домой и сообщил Вале новость о поездке. А потом долго думал, показалась ему или нет некая загадочная пауза в ответе жены. Жены, но не любовницы.

А Валя всё чаще и чаще ловила себя на мысли, что ей очень хочется нежности и теплоты, что ей уже мало мягкого прикосновения пальцев к щеке, разговоров на кухне, смеха и радости от игр с Надюшей. Она хотела любви. И не просто слов о ней и поступков, ей хотелось не просто духовной любви, она желала любви телесной. И каждый день получала всё новые и новые знаки о любви своего мужчины. Своего мужа. Того, кто на самом деле любит! Нет, не того, кто называл тебя ласковыми словами, кто спал с тобой и занимался сексом, когда ему этого хотелось, а того, кто заботится о тебе. Того, кто не позволил тебе взять тяжёлую сумку, зная о твоей беременности. Того, кто сказал, что пора домой, проводил, обнял и не захотел отпускать, но отпустил, дав обещание помочь всегда, в любое время суток. Того, кто вечерами рассказывает тебе обо всём, потому что доверяет. Того, кто понял и поддержал в тяжёлую минуту, терпя твои слёзы и просто молча обнимая. Того, кто всегда находит для тебя время, звонит, пишет крохотные сообщения. Того, кто держит тебя за руку перед друзьями. Того, кто боится до тебя даже дотронуться, не говоря уже о чем-то большем, а ты ловишь жадные взгляды и стесняешься уже своих желаний. Того, кто через много лет помнит моменты важные для тебя, разговоры и фразы сказанные тогда ночью в операционной перед твоим поступлением в институт. Того, кто навсегда запомнил знакомство с тобой и всегда будет шептать «Бог мой, какие глаза!» Того, кто всегда пропустит вечер с друзьями ради тебя и твоей дочери. Того, кто никогда не позволит тебе плакать от боли и горя. Того, кто никогда не предаст и не отпустит. Того, кто будет любить тебя всегда. А ты его…

И Валя проводила мужа в командировку, неожиданно для него нежно поцеловав его в уголок рта со словами:

— Приезжай скорее, ладно?

Кучеров сильно прижал жену к себе и тихо выдохнул:

— Я всегда буду к тебе возвращаться. Ты только верь мне.

Она проследила за ним из окна, помахав рукой на прощание, и опустилась на стул, прижав прохладные ладони к горящим щекам. Скорее бы он вернулся! А пока пора на работу. Надюшка долго выбирала платье, в котором она поедет к бабушке и дедушке, получив от второго дедушки звание «воображуля», затем пока мама с бабушкой тихо шептались о поездке Валентина, она спокойно слизала весь крем с пирожных, до которых сумела дотянуться, а потом убежала играть с новой куклой, громко попрощавшись с мамой, которая уходила на ночное дежурство.

***

Вечером опять пошёл снег, радуя людей белоснежным покрывалом. Валя читала учебник и делала пометки в рабочей тетради, в отделении стояла тишина, были слышны голоса дежурных медсестёр и их тихий смех. Все малыши сегодня вели себя на редкость спокойно, мамы, что находились в стационаре со своими детками, даже вышли на лестничную клетку полюбоваться снегом и подышать свежим воздухом. Курение в отделении было не просто запрещено, даже запах табака вызывал у заведующей состояние близкое к коматозному, при котором язык Гюзель Рафкатовны жил отдельно от всего остального организма. Правда, она всегда находила этому оправдание, заявляя, что мат в её исполнении — это не ругательство, это просто слова с расширенным эмоциональным диапазоном. Поэтому даже если кто-то из мам и баловался курением вне отделения, на территории Галиаскаровой рисковать никто не пробовал.

Около семи детишкам на искусственном вскармливании принесли молоко на ночь, у медсестёр появилось несколько минут для вечернего чая, Валя прошлась по палатам, удивляясь долгому отсутствию дежурного врача, и вернулась в ординаторскую.

— Вы с ума сошли? Явиться в таком виде на дежурство? Ещё и накурился, как пьяный ёж, — тихие слова медсестры прозвучали как гром среди ясного неба. Валя медленно поднялась, ещё не понимая, что происходит, и замерла, услышав пьяный мужской говор:

— Имею право! Сегодня праздник — Католическое Рождество!

— Ну да, святой для нас, православных, день, — пробормотала в ответ сестра и тихо продолжила: — Вы бы шли отсюда от греха подальше, пока вас кто-то из мамочек не увидел.

— Не могу, — икнул мужчина и засмеялся. — Я нынче дежурю, сейчас только вот с этой козой Балак… Баланчиной тесно пообщаюсь, мне о ней многое понарассказывали.

— Смотрите, как бы вам потом мужики, которые нашу Валю уважают как никого из интернов, одно место на фашистский знак вам не порвали.

— Молчать, женщина, твоё место у плиты!

— Ага, у твоей, могильной, — послышалось бормотание и быстрые шаги.

Валя сглотнула и сжала кулаки. Она боялась пьяных мужчин, этот страх до сих пор останавливал её, вгоняя в ступор и непонятную ей самой немоту. Но сегодня она не одна, и ей нечего бояться. В следующий момент раздалось какое-то сдавленное хрипение и тот же женский голос прошептал:

— Так, девчонки, быстро его в свободную палату, запереть до утра, а Газели я сама позвоню.