— Валь, у меня к тебе не совсем обычная просьба есть.
— Выкладывай!
— А можно моя Людочка ко мне приедет? Я, наверное, тут задержусь, а без жены уже не могу. Она мне ночами снится. И Мишутка маленький.
— Валяй, — согласно кивнул Кучеров. — Места всем хватит. Квартира хоть и служебная, но огромная, да и хозяин всего один — я. А благодаря Вегеру, возможно, пристанище это так моим и останется. Он такой мастак по квартирам стал, что я надеюсь, что жильём я буду обеспечен. Хоть что-то получить в этой жизни за мою службу.
Они быстро добрались до дома, поднялись по лестнице в предвкушении ужина и задушевной беседы, но ничему этому не дано было случится. Как только Воеводин откинулся на спинку дивана, он тут же уснул. Валентин набрал номер Вегержинова, услышал короткое «Я еду» и устроился на кухне, стараясь не звенеть чашками и тарелками, готовя холостяцкий ужин. Он вернулся в комнату, где оставил спящего друга, убедился, что Дмитрий крепко спит, принёс подушку и лёгкое одеяло и тоже лёг, расправляя уставшие за день мышцы. А через минуту уже спал. Всё завтра, они ещё успеют наговориться…
***
Воеводин провёл рукой по мягким волосам и склонился над женой, едва касаясь губами вздёрнутого носа. Людочка спала, тихо сопя и вздрагивая, будто видела страшные сны. Но Дмитрий был уверен, что сегодня она будет спать без ужасных сновидений. Он усмехнулся, вспоминая, как Кучеров и Вегержинов вели еле переставляющую ноги любимую, а Воеводин со смехом воздевал руки к небу и горестно вздыхал:
— Боже мой, какое горе в семье, когда жена пьяница!
На что в ответ слышал что-то смутно напоминающее «прибью» и продолжал хохотать. Люда выпила всего бокал шампанского, но и этого количества алкоголя хватило, чтобы уставший и истощённый переживаниями женский организм отключился, дойдя до предела своих возможностей. Дима попытался поднять жену на руки, но только сильнее обнял её и молча глянул на друзей, которые без лишних вопросов подхватили Людочку и повели домой к Кучерову. Воеводин уложил засыпающую жену, услышал тихий счастливый вздох и замер, когда Люда сильно сжала его пальцы, будто хотела ещё раз убедиться, что внезапно вернувшийся любимый муж тут, рядом. После чего с улыбкой уснула. Дмитрий встал и аккуратно прикрыл дверь.
Алексей и Валентин сидели на кухне, тихо переговариваясь и смакуя ледяной чай. Воеводин сел к столу, задумавшись и опустив голову.
— Слышь, Димыч, а что у тебя с плечом, что ты даже тоненькую Людочку поднять не смог?
Воеводин криво усмехнулся и тихо бросил:
— Не только с плечом, но и с головой тоже. Ты, Алёшка, налей по одной, нарушу своё обещание, а больше мне всё равно нельзя. — Он замолчал, потом посмотрел на друзей и выдохнул: — А потом поговорим.
Вегержинов налил привезённую им финскую водку в матовой, будто запотевшей бутылке в маленькие рюмки, Дмитрий молча взял свою и также молча выпил, проговорив сквозь зубы:
— Без слов, мужики, и не чокаясь. За моих бойцов, что остались в тех проклятых горах…
…— В том, что случилось тогда в январе, есть и моя вина. Я должен был, просто обязан был подумать о том, как далеко всё это может зайти, — Воеводин стоял у окна, сложив руки на груди. — Но я не думал, что такое разпиздяйство возможно в нашей армии. Да что там — в армии! В стране! А самое страшное было услышать из радиоперехвата, как какая-то сука в золотых погонах приказала развернуть вертолёты, которые за нами шли. У меня тогда уже два двухсотых было. Совсем мальчишки, только призвались. Поэтому когда я понял, что нам оттуда живыми не выйти, я решил, что лучше под трибунал пойду, но мои срочники живыми останутся. Я ещё глупо рассчитывал на то, что смогу с теми договориться, но когда они потребовали немедленно сдаться в плен, пригрозив миномётным обстрелом высоты, где остались мои парни, понял, что договариваться не с кем. Я… известил по радиосвязи командование о своём решении, ответ даже слушать не стал. После уничтожения блокнотов с шифрами связи и радиостанций мы спустились в ущелье. Последним сдался наш снайпер, предварительно приведя в негодность свою бесшумную снайперскую винтовку. Ибо нехер, — усмехнувшись сказал Дмитрий. Он сделал глоток холодного чая и продолжил: — Двух погибших бойцов сначала несли на носилках, что смастерили из веток и плащ-палаток. Но потом услышали наши вертушки, которые вопреки приказу пошли в нашу сторону, после чего от нас потребовали бросить тела убитых. Недавно мне сказали, что родители тех мальчишек смогли забрать их останки весной, когда снег и лёд сошли.
— Слышь, Димыч, говорили, что они наших редко в живых оставляют, — заметил Кучеров, вспоминая раненых, доставленных к ним в госпиталь.
— Да, правда, только нам повезло, ни один из моих пацанов за время плена не получил тяжких увечий, не подвергался жестоким пыткам и не был убит. Били, конечно, но не убили. А всё потому, что среди тех оказались мои сослуживцы по Афгану. Да не простые, а их начальник разведки и контрик*, что раньше в одной бригаде со мной служили. Я там многое услышал, мужики. И увидел. И понял некоторые вещи, с которыми никогда смириться не смогу. Что и выложил на допросе уже у нас. Думал, закроют далеко и надолго, но начальник специальной разведки ГРУ за нас горой, понял, что мы попали в окружение по глупости наших генералов, наших же, бля, начальников, когда всё было не подготовлено. Приказал всех моих подчинённых отпустить, я пока здесь останусь, надо разобраться, что за сука у нас наверху сидит, что всех и вся сдаёт. Да и голову с рукой в порядок привести надо, хотя понимаю, что с таким плечом парашют мне будет только сниться.
— А сколько вас в плен попало? — тихо спросил Вегержинов.
— Сорок восемь, — тут же отозвался Воеводин. — Поначалу даже разговоров о передаче нас домой не было. А отыгрались на нас по полной программе! Пропагандисты хреновы! И журналюг приволокли, и родителей моих бойцов привезли, чтобы всё это снять и потом по телевидению крутить, типа мы враги, а с них прям иконы пиши. Одного рядового чуть не до смерти избили за то, что он крест отказался снять. Это я потом узнал, что это не первый такой случай.
— А с тобой что произошло?
— По голове бутылкой получил, после чего паралич схлопотал, поэтому-то меня и позже передали нашим. Если бы не генерал Цаголов**, дай ему здоровья и Бог, и Аллах, хрен бы я с вами сейчас разговаривал. Генерал у них в большом почёте, авторитет среди кавказцев, он-то и участвовал в нашем освобождении.
— А почему ты про трибунал подумал? — Кучеров встал и вытащил из холодильника кусок колбасы, порезал её крупными ломтями и положил на тарелку.
— Потому что мне им пригрозили, как только мы на Кавказ прибыли, — спокойно отозвался Воеводин и сел к столу. — Вы же помните югославские горы? Вот, а я к тому же ещё афганские не забыл. А потому как только нас в Моздоке высадили, я понял, что наш опыт ведения войны в горах коту под хвост можно засунуть, где уже наша с вами история и география проживают. Понимаете, я много переосмыслил и понял, в чём была наша ошибка.
Дмитрий отодвинул тарелку и взял в руки ложки и вилки, показывая, как выглядели склоны проклятых им гор и где находился его отряд. Перед Кучеровым и Вегержиновым сидел боевой офицер, который чётко знал, как и что он должен был делать.
— Горы в Чечне с густой растительностью. Мы поднялись вверх, чтобы занять господствующие высоты, но не учли того, что это не давало нам такого же преимущества, как в Афганистане, где скудная растительность не мешала обзору склонов с вершины. Да и бойцы мои не были подготовлены к ведению боевых действий в горах. Они дислоцировались в Аксае, расположенном в степной местности, — это ж наша родная Ростовская область, — а там такие навыки получить невозможно. За время нашего нахождения в Моздоке в течение всего двух недель мы просто физически не могли подготовить личный состав к передвижению в горах. Да и погода была говно, поэтому и высадка десанта проводилась в незапланированные места, что исключило работу артиллерии, а потом и эвакуацию, к тому же сказалась усталость пацанов от многодневного перехода по горам с тяжёлым снаряжением. Я тогда ещё до высадки сказал, что операция обречена, на что мне прямо было заявлено «под трибунал захотел, подполковник?» Вот я и решил, что лучше уж трибунал мне одному, как командиру, чем позволить убить сорок восемь пацанов. Понимаете, нас никто даже слушать не хотел. Нами руководил тот, кто был убеждён, что побритый боец сражается лучше небритого! Увы, но нашим доводам противостояла безудержная жажда выбиться наверх любой ценой и любым путем, подкреплённая цепкими тренированными мозгами, невероятное самомнение и пафос, помноженные на исключительный воровской рефлекс. И это я вам прямо говорю, а когда с заокеанскими инструкторами поближе пообщался, то понял, что всё это не просто так. Мужики, запомните мои слова, эта война не последняя. Американским интересам наиболее соответствует тлеющий низкоинтенсивный конфликт где-то у нас или в Европе, угли которого они будут периодически помешивать кочергой и докладывать дровишек, верьте мне.
