— Ты Саша Елисеев, а это совсем другое.
— Ну раз другое, тогда давай прими таблетки, давай-давай, я смотрю, — строго продолжил он, — и не вздумай спрятать их за щёку!
Он наклонился вперёд, подтягивая её выше на подушку, и протянул ладонь с таблетками. Маша покорно взяла лекарство и послушно проглотила, хватая чашку с чаем и запивая горечь.
— Фу, горько! И чай горячий!
— Ой, ой, ой! Какие мы нежные, пей, пей давай! Вот и молодец, теперь ложись поудобней и отдохни.
— А ты? — Маша повернулась на бок, подчиняясь рукам, укутывающим её в тепло пушистого пледа.
— А я здесь, с тобой, закрывай глаза и попробуй уснуть.
— А ты?
— Я с тобой. Ты поспи, тебе силы нужны.
— А ты? — уже тише спросила Маша.
Елисеев улыбнулся, невесомо погладил её по тёмным локонам, наклонился и нежно поцеловал девушку в лоб.
— Я? Может, и я смогу уснуть.
Вскоре Маша тихо засопела, периодически покашливая. Саша сидел, стараясь не делать резких движений, и молча смотрел на неё. Красивая, смелая, дерзкая, непокорная и такая нежная и беззащитная. Он встал, стянул свитер, разулся и остановился посреди комнаты. Потом повернулся к спящей девушке, обошёл кровать и аккуратно лёг рядом, стараясь не потревожить её сон. Закинул руки за голову и уставился в потолок. Он решил остаться. Здесь, у неё, с ней. А правильно ли он поступает? Порядочно? Он пока ещё женат, а Маша — сестра друга. Но то тёплое, радостное чувство, что он испытывал каждый раз, когда Мышка оказывалась рядом, становилось всё сильнее день ото дня. А он так хотел… нет, не страсти и огня, он хотел покоя и нежности. И… детей. Маленьких забавных эльфов. И любящей женщины рядом. Такой, как она. И возможно, он действительно сможет уснуть, хотя бы на часок, ведь он не спал нормально уже несколько недель.
Глаза медленно закрывались под тяжестью ресниц. Ему снился его дом, наполненный теплом и светом, по ступенькам запрыгал мяч, на кухне зашипела сковорода и где-то внутри мерно тикали настенные часы. Он сидел в широком кресле, закрыв глаза и прислушиваясь к звукам своего счастья. Маша прислонилась к его плечу, он обнял её и потёрся щекой о её макушку. Как здорово, что есть такие мгновения, когда почти все дела переделаны, дети вовсю резвятся и у него есть несколько минут, чтобы побыть наедине с любимой женщиной. Он крепче прижал Машу к себе, она обхватила его рукой за шею и тихо прошептала:
— Саша, мне так хорошо…
Он улыбнулся и повернул голову. Не открывая глаз, поцеловал её в висок, но она подняла голову и прикоснулась губами к его подбородку.
— Мышка, не дразни меня.
— А то что?
— А то, что я за себя не отвечаю.
Он услышал тихий смех и она поцеловала его в шею за ухом. Он резко привлёк её к себе, нашел её губы и впился в них так, будто не целовал её целую вечность. Она отвечала ему нежно и покорно, все сильнее прижимаясь к его горячему телу. Он на миг оторвался от её мягких губ и прошептал:
— Мышка, дети…
— Они в саду, Саш, в шалаше.
Он гладил её тело, освобождая его от одежды, целуя каждый миллиметр её нежной кожи, слушая тихие вздохи и теряя голову. Её шея, плечи, руки, грудь, которую он мог целовать вновь и вновь, — вся она, его Маша, будто сотканная из света и нежности. Он сжал её тело руками, целуя мягкий животик, и почувствовал, как она согнула ножки в коленках, отдавая ему всю себя. Он открыл глаза, чтобы посмотреть ей в лицо, как делал это каждый раз, когда любил её, чтобы видеть её в момент наивысшего наслаждения и… проснулся. Маша лежала, запрокинув голову и тихо постанывая от его нескромных ласк и поцелуев, обнимая его. Елисеев резко отпрянул и окончательно вернулся в реальность. Они были обнажены, он накрыл её собой и крепко удерживал за плечи. Маша приоткрыла глаза и прошептала, как в его сне:
— Саша, мне так хорошо…
Он смотрел на неё, а его руки жили своей жизнью, поглаживая её грудь и убирая чуть влажные волосы со лба.
— Маша… я люблю тебя, Мышка, слышишь? Люблю, люблю, люблю… — он повторял и повторял это слово, как заклинание, боясь потерять, упустить её, боясь опять остаться в одиночестве, где вся его жизнь — это работа, работа, работа. И нет тепла и радости, нет их счастья. Нет детей… Она тихо и облегченно вздохнула и прошептала:
— Сашенька, любимый, не отпускай меня…
Он любил её долго и нежно, стирая губами её невольные слезы, любуясь её раскрасневшимся лицом и слушая тихие стоны. Он останавливался, когда она дрожала от его резких движений, и опять начинал двигаться сильнее и быстрее, когда она выгибалась под ним и впивалась своими острыми ноготками ему в плечи. Она уже не плакала, не кричала, и даже не стонала, покорно отдаваясь его силе и власти. Власти любимого мужчины. И он позволил себе взлететь. Так высоко, как не летал никогда и ни с кем. Паря в небесах счастья и слыша свое имя, срывающееся с любимых губ.
Она отвернулась от розовеющего рассветом окна, счастливо выдохнула и провела ладошкой по его лбу, щеке, коснулась пальцами губ и чуть приподняла голову с подушки, потянувшись к его лицу.
— Мышка, не дразни меня...
— А то что?
— А то, что я за себя не отвечаю.
— Страшно-то как, — она тихо засмеялась и с силой потянула его голову к себе. — Сашуль, я завтра должна уехать.
— Как уехать? Куда? Зачем?
— Столько вопросов и все сразу. Я же говорила тебе вчера вечером — я уезжаю к родителям в Италию. На стажировку.
— Но ты же больна! Куда ты поедешь?
Маша вдруг громко расхохоталась, обняла Елисеева за шею и зашептала ему в ухо:
— Кто болен? Я? Мне кажется, что я никогда в жизни не была такой здоровой, как сегодня утром. А всё это ты! Ты вылечил меня, Саша, излечил своей любовью. Мне вчера было так плохо, а сегодня я полна сил, мне хочется прыгать, бегать, драться подушками! Да что угодно!
Её тихий шепот прерывался и постепенно затихал, заглушенный его жадными губами. Как он жил? Как он мог жить… нет, существовать без этой дивной девушки? Без её шепота и смеха? Как вообще он мог когда-то пройти мимо, разменяв свое давнее истинное чувство на подделку? Как он столько жил без неё? И как он будет жить?
— Маш, прошу, не уезжай, пожалуйста, останься. Со мной. Прошу тебя.
Она оторвалась от его губ и нежно сжала его лицо ладошками:
— Я должна. Должна поехать. Но я вернусь. Ты даже не заметишь, как быстро пролетит время и я вернусь. Я обязательно вернусь, Саша, потому что не смогу без тебя, слышишь? Не смогу. Я прошу тебя только об одном — никому не говори о нас. Пусть никто не знает о нашей тайне, чтобы никто не вмешивался, не говорил, не строил планов, чтобы это было только нашей жизнью, твоей и моей. И ещё, — она замолчала и прикрыла глаза. Потом ещё сильнее сжала его лицо и прошептала: — Я всё пойму и всё прощу, я подожду тебя столько, сколько это будет нужно, но… Саш, пока ты с Олей… я не смогу вот так.
Елисеев сжал её в объятиях, целуя в плечо и кивнул.
— Я понимаю, всё понимаю. Я постараюсь всё решить. Ты только возвращайся скорее, хорошо? И возьми ключи от моего загородного дома. Я буду ждать тебя там, всегда буду ждать. Потому что я не смогу без тебя, я люблю… люблю, Маш, слышишь? Люблю тебя…
Они лежали, обнявшись и не двигаясь, прислушиваясь к дыханию друг друга, думая каждый о своём, но всё же об одном — что бы ни пришлось им пережить, сколько бы ни пришлось ждать, что бы ни случилось с каждым из них, они всё равно будут вместе. Вдвоём… пока вдвоём… А там посмотрим…
Он смотрел на неё с высокой стеклянной галереи, стараясь запомнить все её движения, жесты, улыбки. Они с Олегом стояли у огромного панорамного окна и тихо переругивались. Вот Маша вздёрнула подбородок и отвернулась в сторону, Олег вздохнул и мягко толкнул её локтем, она резко отдёрнула руку и что-то сказала. Белов усмехнулся и потянул сестру за рукав, тихо говоря и заглядывая ей в лицо. Маша улыбнулась и повернулась к брату. Они заговорили быстро, перебивая друг друга, смеясь и размахивая руками. Потом Олег сгрёб сестру в объятия и они стояли, не двигаясь и наблюдая за людьми на лётном поле. Вокруг шумел людской муравейник аэропорта, звенели колокольчики сообщений, дикторы что-то говорили, шелестели табло. Вдруг Беловы прислушались и одновременно подняли ладони, слушая очередное объявление. По залу разнёсся голос диктора, объявлявшего начало посадки на самолет до Рима. Машин рейс.
