«Пусть решит сам бог…» — сказал Франгюл и, вытащив из кармана длинные четки, стал по одной перебирать бусинки, не отрывая глаз от месяца.

На четках было пятьдесят бусинок, всякий раз, отсчитав число пятьдесят, он ногтем проводил па стене черту. Долго он так считал, вперив неподвижный взгляд на луну. Число линий на стене все росло.

Луна уже почти заходила. Руки его задрожали, и сильно забилось сердце. Но он продолжал перебирать четки.

Луна скрылась за горами, оставив на горизонте лишь слабый свет. Он с тяжелым чувством провел еще одну, последнюю черту на стене. Несколько минут сидел неподвижно, в глухой неопределенности. Потом стал считать число линий.

«Одна, две, три, четыре… — всего двадцать одна черта, значит, итого будет тысяча пятьдесят…»

Он в ужасе ударил себя по лбу и замер неподвижно.

Жребий выпал в пользу Фатали-хана…

В восточной части поселка Арцваник есть лесистая гора, которая тянется как ограда с севера на восток. К лону горы прилепилось живописное селение, а на горе, сплошь покрытой вековым дубняком, стоит монастырь Кармирванк, выстроенный из красных камней в честь святого Первомученика… Это чудесное сооружение конца четвертого века основал отшельник по имени Ерицак и потому называется Ерицакаванк — монастырь Ерицака.

Ерицак основал в нем братство «молчаливых монахов», которые беседовали только с богом и святыми и своим подвижничеством служили примером для монахов других обителей. Когда сюнийская княгиня тикин[182] Саакия снарядила армянского патриарха Мушэ в золотой карете, запряженной белыми мулами, за Ерицаком, дабы тот принял престол сюнийских католикосов, Ерицак по веревке спустился с монастырской ограды, чтобы бежать из обители.

До сих пор в народе живет предание о том, как патриарх Мушэ уговаривал Ерицака принять престол католикоса, а святой отшельник скромно отказывался, говоря, что не достоин столь высокого сана. Вдруг перед его кельей опустились голуби, один из них взлетел святому отшельнику на плечо и сказал человеческим голосом: «Достоин, достоин».

Говорят и о том, что когда однажды подвижник Ерицак отправился в паломничество в армянский монастырь в Иерусалиме, вспомнился ему в сочельник вечером его бедный монастырь в сюнийской земле, вспомнилась братия и захотелось ему отметить праздник Рождества Христова вместе с ними. Когда он тоскуя и плача стоял перед пещерой святого Вифлеема, к нему подошла женщина, усадила в волшебный сосуд, и он в одно мгновенье очутился в своем родном Арцванике. Братия еще не окончила праздничную вечерю, когда увидела его и поразилась.[183]

Ерицакаванк — один из самых великолепных храмов Сюника. Его можно сравнить с лучшими творениями армянской архитектуры. Вокруг монастыря находились построенные для монахов-отшельников прекрасные кельи, обширная трапезная, амбары, полные различных припасов, и хлевы со всякой скотиной. При монастыре кормились гонимые обществом люди — прокаженные, больные, немощные, которых братия лечила и кормила.

Осененный вечнозелеными деревьями монастырь украшал гору, как прекрасный венок. В тишине вместе с пением птиц звучали псалмы, возносимые богу. У основания храма, в сердце горы находились пещеры, вход в которые прятался в густых зарослях; подобно птичьим гнездам они свисали над бездной глубиной в тысячи шагов. В этих пещерах обитали отшельники, полностью отказавшиеся от всего мирского и не видевшие ни солнечного света, ни лиц сыновей Адама.

Но ко времени появления Давида Бека этот монастырь, существовавший более двенадцати веков, совершенно разрушился, и от былого великолепия почти ничего не осталось.[184]

Уцелел только остов монастыря. Гладкотесаные камни чудесного сооружения были выворочены, остались лишь высокие своды. Кроме церкви, все остальные здания монастырского комплекса были разрушены. А вместо них на расстоянии нескольких шагов высился чудесный летний дом. Он принадлежал Фатали-хану и был выстроен из камней монастыря. Немилосердный перс не пощадил даже могил епископов, монахов и использовал их надгробия для строительства бань и хлевов. В кельях взывающих к богу отшельников теперь жили разбойники.

Фатали-хан, как глава пастушеского племени, прежде жаркое время года проводил со своими стадами в горах Карадага, а зимой возвращался в Баргюшат и поселялся в своем зимнем доме, в селе Алтинджи. Но с того дня, как хан породнился с Франгюлом, он изменил свой быт. Чтобы услужить Фатали, мелик Франгюл предложил ему выстроить летний дом в своем Арцванике. Хан выбрал территорию Ерицакаванка, который своим чудесным расположением на горном плато и окружающим густым лесом был прекрасным дачным местом.

Мелик Франгюл отдал в руки магометанина эту древнюю святыню христиан, чтобы держать хана при себе и в любое время получить от него подмогу.

Из камней армянского монастыря хан построил великолепный дом на деньги, отнятые у богатого армянского купца, которого звали Ходжа-Оган. Этот человек жил в основанном им самим селении, по его имени называемом Ходжаган[185]. Хан обвинил Ходжа-Огана в том, будто он из дальних стран перевозит оружие, велел убить его и завладел имуществом. Весь род Ходжа-Огана также пал жертвой тирана.

Было утро, ясное прозрачное утро, какое бывает лишь в горном краю. На даче Фатали-хана все спали. Не спала только одна из его жен. Она уже встала и собиралась совершить раннюю молитву. Первые лучи солнца, проникнув в комнату, окрасили ее в алый цвет. Но госпожа приспустила занавеси, словно свет мог помешать ее молитве. Потом заперла изнутри дверь в переднюю, чтобы никто не вошел к ней.

Магометанские женщины не имеют привычки молиться, а мужчины молятся только напоказ — на площадях, на обочинах дорог, короче, где только придется.

Но эта женщина не только не делала этого напоказ, но даже боялась, как бы кто не увидел ее молящейся.

Закрыв дверь, она мерными шагами монахини приблизилась к одной из стен комнаты и осторожно приподняла шелковый занавес. За ним показался крест, вытесанный на камне. Госпожа опустилась перед ним на колени, поднесла руки к груди и обратила к небу полные мольбы глаза.

На камне чуть пониже креста можно было различить несколько стершихся армянских букв. Видно, во время строительства дома камни случайно попали в эту стену. На камнях монастыря еще сохранились памятные записи, только залепленные известью, чтобы не бросались в глаза.

Когда госпожа обнаружила на стене крест, она сочла это знаком свыше. Видно, штукатурка обвалилась, обнажив крест. Женщина прикрыла занавеской единственное свое утешение и с того дня обычные молитвы исполняла перед крестом.

Читатель может догадаться, кто была эта благочестивая женщина, которая и в магометанском гареме молилась перед крестом. То была наша давняя знакомая Сюри, дочь Давида Отступника, одна из любимых жен Фатали-хана.

С того дня, как мы расстались с ней, прошли годы, весьма ощутимые для женщины. Сюри потеряла свежесть молодости, она была уже в возрасте, но теперь очаровывала и привлекала красотой зрелой женщины.

Однако последнее время прекрасная Сюри похудела и увяла, особенно после того, как поселилась здесь… Ей очень тяжело было жить в доме, выстроенном из камней армянского храма. Она нe могла сдержать слез, видя ежедневно перед глазами величественные руины монастыря. Всякий раз, когда Сюри ночью смотрела из окна на останки погибшего храма, ей казалось, что черные монахи, выходя из своих могил, с крестом и Евангелием в руках проходят перед ней печальной процессией и поют грустные духовные песни, больше похожие на похоронные. Они произносят проклятие тирану, который сровнял с землей храм, где они молились.

А в это утро Сюри была грустнее обычного. Сотворив молитву, она по обыкновению прикрыла крест, чтобы никто не увидел. Потом подошла к окну, открыла, села возле него и устремила взор вдаль. Перед ее глазами открывалась волшебная картина. На сиреневом горизонте вырисовывались лесистые горы Баргюшата и Чавндура, откуда вздымалась вверх голая вершина Хуступа. А в другой стороне тянулся вдали Кавказский хребет, который своими снежными вершинами представлял контраст цветущим зеленым долинам. Освещенное яркими лучами утреннего солнца, все это дышало негой новорожденного дня. Но ясное утро не доставляло Сюри ни радости, ни горести. Ее мысль летела далеко-далеко, к зеленым горам, где бились армянские храбрецы, и среди них — ее любимый…