Но влиятельные и независимые мелики, пекшиеся о нуждах народа, служили ему надежным оплотом, защищали от непосредственного соприкосновения с персами, сами собирали налоги и иные подати, чтобы внести в казну, разрешали споры и вершили суд. И поскольку у персидских ханов тоже были свои счеты друг с другом, то им приходилось считаться с меликами, иначе те могли со своими людьми перейти на сторону другого хана.

Та часть Армении, которая ныне принадлежит русскому государству, до прихода русских состояла из не зависевших друг от друга ханств, самыми значительными из которых были Карабахское, Гандзакское, Шемахинское, Ереванское и Нахичеванское. Входя в состав Персидского государства, они находились в постоянной вражде друг с другом, и от их бесконечных войн в стране не прекращались кровопролития, грабежи, разрушения. Ханы считались феодальными князьями персидского шаха, однако всегда старались извлечь выгоду из внутренних смут Персии. Пользуясь сменами на престоле, безвластием в стране, ханы восставали, и шахи порой не в силах бывали призвать к покорности своих вассалов. Таким образом, внешние и внутренние распри были нерасторжимо связаны.

Если не забывать к тому же о нашествиях османов, нападениях кавказских горцев, станет ясно, что Армения в ту пору представляла собой огромное поле сражения, где больше всех дробился, избивался и уничтожался народ, который некогда был хозяином страны. И в этих условиях должны были сохранить свое существование армянский народ и его мелики…

В 1722 году на Агванский и Сюнийскнй край напали лезгины и прочие кавказские горцы. Захватив Нуху, Шемаху и Гандзак, они добрались до Севана. Шемахинский князь Муса Бегян попытался преградить им путь, но пал в битве. Горцы брали в плен молодых женщин и юношей, продавали в рабство, а стариков убивали. Пользуясь представившейся возможностью, население стали грабить и местные мусульмане. Люди бросали дома и укрывались в неприступных горах. Страна была охвачена ужасом. Тогда на помощь своим соотечественникам подоспел из Гугарка (Великий Сигнах) князь Ованес. Он объединил рассеянные силы армян, приободрил их и собрал довольно внушительное войско. Ему удалось очистить край от лезгин, отобрать назад часть награбленной ими добычи и поселить людей на прежних местах. Однако горцы оставили в Агванке и Сюнике страшные следы своего пребывания.

Кончились тревоги и волнения, прекратились погромы, народ предал забвению свои горести, потекли обычные безрадостные дни.

И только один молодой человек не в силах был забыть все эти невзгоды. Он видел страну, где развалины величественных замков, руины прекрасных храмов и дворцов напоминали о былой славе. Что же осталось от всего этого? Рабский народ, словно вечным проклятием осужденный не видеть лучших дней. У крестьянина отнимали его заработок, он не в силах был защитить жену и детей. Молодой человек видел армянских князей — персы называли их меликами, — которые должны были заботиться о народе, утирать его слезы. Но те своей постоянной враждой только отягощали бремя народного рабства. От их предательств и измен страдал несчастный народ. И те мелики, которые действительно горели любовью к родине и хотели помочь ей, разочаровывались и падали духом. Молодой человек видел вокруг моральную и духовную опустошенность. Он обращал свой взор к престолу католикоса всех армян, но и там видел раскол, измену, предательство. Эчмиадзин находился под властью турок, а католикос Аствацатур Гаманданци из-за раздоров среди братии оставил свою резиденцию и укрывался в деревнях Араратской долины. Эчмиадзинский престол, таким образом, пустовал, и это еще больше осложняло обстановку. Армянское патриаршество в Константинополе было занято вопросом так называемых «франков» — армянских католиков. Патриарх Ованес по прозвищу «Короткий» запрещал армянам-католикам посещать григорианские церкви[14], а своих церквей «франки» еще не имели. Разногласия между французским послом в Константинополе и католическим епископом с одной стороны и армянским патриархом — с другой, держали армянское население столицы в постоянном напряжении. А патриаршество в Иерусалиме было занято строительством храма Св. Иакова и не было видно конца его спорам с греческим и католическим духовенством. Здесь, в Араратском крае, проливали кровь и слезы, там воздвигали церкви…

Молодой человек не находил вокруг ничего утешительного, и лишь леса и горы родного края как бы тихо нашептывали ему: «Приди к нам, на нашей груди ты найдешь покой, сюда не дотянется рука деспота».

Кто же был этот безумец, который позабыл о себе и чьи мысли занимали лишь благие дела для родины? То был князь Генваза Степанос, сын Вартанеса Шаумяна. Потеряв родовые замки и владения, исполненный горечи и чувства мести, он с двумя верными слугами бродил тайно по Сюнийской земле. Он посещал меликов, уговаривал их объединиться и выступить против ханов, но находил в ответ лишь безразличие, равнодушие и даже презрение. Он отчаивался, негодовал, приходил в ярость, видя, что никто не хочет воспользоваться столь удобным для восстания моментом.

Персидское государство находилось в смертельной опасности. Сын Мюрвеиса, кандагарский[15] хан Мир Махмуд завладел Исфаганом, низложил шаха Гусейна и захватил престол. Таким образом, Восточная Персия попала под власть афганцев. В западных областях, то есть в Персидской Армении, царило почти безвластие. Прослышав о победе афганцев, сын шаха Гусейна Тахмаз занял престол в Мазандаране и обосновался в Тавризе. Однако, человек слабый и безвольный, он не смог удержать в подчинении военачальников и, разочаровавшись, они покинули его. Оставшись без поддержки, Тахмаз удалился в Астапат, где нашел тайное прибежище в доме армянского князя Аствацатура. Властвовавшие в Ереванском ханстве османы предпочитали править в этой части Армении через армянских князей и получать от них дань, чем отдавать ее в руки персов.

Обстоятельства сулили удачу. Персидские и турецкие дворы жестоко враждовали между собой. Троны шахов и султанов переходили из рук в руки. В Персии и Турции ежедневно вспыхивали мятежи, возникали новые независимые княжества… И только армянский народ оставался в бездействии, только он один не думал об освобождении. Это сильно ранило сердце Степаноса, последнего отпрыска рода Шаумянов. Как же это так? Самый угнетенный из всех наций, исстрадавшийся, отверженный армянский народ, словно впал в летаргию. Казалось, в нем умерла мечта о достойной жизни.

И все же молодой князь Степанос не терял надежды. Он верил, что народ нравственно и духовно не мертв, что сердце его еще бьется для великих дел. Нужно только повести, зажечь его. Народ терпеливо несет ярмо рабства, но в удобное время готов сбросить его. Он осторожен и дальновиден. Вот причина его медлительности. Где он чувствует поспешность и непродуманность, там проявляет сдержанность и благоразумие. Сам Степанос не видел в этом ничего хорошего. Его девиз был прост — умереть или жить достойно. Рабское существование было ему ненавистно.

Знал он и то, что народ подобен стаду — кто-то должен вести его за собой. Но кто же? Кто способен возглавить толпу? Он обращался к армянским князьям, но безуспешно. Степанос не знал никого из народных главарей, кто бы сочувствовал его замыслам. А сам он? Что он мог сделать? Народу нужен авторитет. Чтобы воздействовать на него, надо быть человеком с именем. Хотя сам Степанос был далеко не безвестен, но что мог предпринять лишенный владений молодой князь, от фамильных богатств которого остались лишь конь да немного оружия! Провинция Генваз, вотчина его отцов и дедов, перешла в собственность персидского хана. А сам он бродил, бесприютный, по стране, словно рыцарь-авантюрист, и ему давали ночлег только из страха.

Погруженный в свои мысли, Степанос гнал коня по дороге в Ордубад и так задумался, что не замечал дождя, мелкими капельками осыпавшего его. Вечерние сумерки еще не успели спуститься, и впереди можно было различить утопавший в садах Ордубад. Поодаль серебристой лентой вился в ущелье Аракс. На том берегу высокую вершину Кам-Ку окутали темные тучи. Молния рассекла их, вслед за этим послышался сильный грохот. Казалось, небо встряхнули, и дождь сразу перешел в ливень. Тут молодой человек очнулся, отпустил поводья, и конь остановился. Степанос отстегнул привязанную к крупу лошади накидку и старательно завернулся в нее. Впрочем, не столько для того, чтобы согреться, сколько чтобы защитить от дождя оружие. В эту минуту подоспели двое его попутчиков.