— Не в этом дело, — холодно ответил Давид Отступник. — Мы сами все упустили. Сеять надо вовремя, чтобы в свое время и пожинать. Недаром говорят, армянин задним умом крепок. Князь Торос через своих посланцев заранее обговорил все, а мы узнаем об этом после всех и хотим долить холодной воды в уже готовый обед. Это глупо и к добру не приведет.

Пока разочарованные мелики корили себя за недальновидность и медлительность, тюремщик выпускал из пещеры пленных. Толпа зевак с нетерпением ждала выхода страдальцев, несколько месяцев томившихся в подземелье. Пленных вывели. Словно вьючные животные они были привязаны друг к другу группами по двадцать человек. Их связывала длинная цепь, руки сзади тоже были стянуты цепями. Тюремщик принялся развязывать их. Многие не могли стоять на ногах, убийственная сырость подземелья проникла до костей, измучила их. Страшно было смотреть на этих тощих, изможденных людей, словно вышедших из могил. Солнечный свет, свежий воздух и надежда на спасение несколько приободрили и оживили их. Некоторые уже умерли, трупы долгое время были связаны цепью с живыми. Мертвых отнесли обратно в подземелье, чтобы люди Тороса не увидели их.

Трудно описать радость мучеников, когда за ними пришли слуги князя. Пленники плакали, обнимали и целовали их. Имя Тороса, их ангела-хранителя, заставило забыть перенесенные страдания. Кое-кому дали чистую одежду, присланную родственниками. Юный Степанос переоделся в княжеские одежды. Рана на его голове зажила благодаря стараниям Сюри, бледность же еще больше подчеркивала его красоту. Один из слуг подошел к нему, поклонился и сказал:

— Хан приглашает тебя на обед, там будет и князь Торос.

Когда Степанос в окружении бывших слуг своего отца прошествовал мимо гарема к ханскому шатру, над занавесом сераля слегка поднялась прекрасная женская головка и пара больших черных глаз посмотрела на него… Юный княжич непроизвольно обернулся, и взгляды их встретились. Это безмолвное общение выразило всю глубину их чувств гораздо красноречивее слов.

Остальных пленных отвели туда, где находились всадники князя Тороса.

Хан так радостно приветствовал Степаноса, точно принимал самого желанного гостя, только что увидел его и понятия не имеет, что тот томился у него в тюрьме.

— Ну, как ты себя чувствуешь? Как настроение, здоровье? Добро пожаловать, добро пожаловать!

Человек, разрушивший очаг Шаумянов, захвативший их родовые владения, вырезавший всю семью Степаноса, говорил с ним так участливо!

Гордый юноша, которому слышать это было тяжелее, чем нести тюремные оковы, только холодно поклонился, потом подошел к Торосу, и они обнялись. Радости князя Тороса не было предела. Этот благородный, великодушный человек не сдержал слез при виде племянника, словно вернувшегося из царства теней, ибо не чаял больше встретить его. На глаза юноши тоже навернулись слезы. Глубокое душевное волнение сковало им языки. Смятение их передалось и хану, и он поспешил пригласить гостей за стол:

— Успокойтесь, все будет хорошо… Все забудется… Не стоит так грустить в этом преходящем мире.

В словах деспота сквозило и сочувствие и горькая ирония: он советовал не грустить в этом мире, который был горше всех для армян, советовал забыть про убитых родителей, потерянную родину, находившуюся в его руках…

Юный Степанос перевел взгляд на площадь, где выстроились две шеренги всадников. Как персы, так и армяне молча и недоверчиво, с ружьями наизготовку смотрели друг на друга. Солнечные лучи переливались на оружии и освещали множество голов в черных папахах, сливавшихся в одну темную массу. Молодой князь отвернулся и спросил князя Тороса:

— Мы долго пробудем здесь?

— Нет, — шепотом ответил князь Торос, — скоро уедем.

Хан понял, что они спешат, и приказал подать еду.

— Обидите, если откажетесь от моей хлеб-соли, не отобедаете со мной. Вам составят компанию и два почетных гостя — мелик Франгюл и Багр-бек.

Услышав эти имена, князь Торос и Степанос поспешно поднялись и заявили, что не станут садиться за стол с такими бесчестными и низкими людьми. Хан поспешил перевести все в шутку:

— Вот видите, — сказал он, — не зря говорят, что между армянами не может быть единства.

— С собаками не объединяются, хан, — ответил князь Торос слегка раздраженно. — Такие гнусные обманщики и подлые предатели только у вас и могли найти приют, я же не хочу видеть их омерзительных лиц.

Несмотря на оскорбительность этих слов, хан сдержался и ничего не ответил. Что ему до низости и лживости армянских меликов, если от них ему одна польза? Но, желая ублажить гостей и проводить их в хорошем настроении, он отменил свое решение. Князь Торос и Степанос успокоились и заняли места за столом.

Хан не имел привычки обедать в гареме, женское общество могло принизить его достоинство. Кроме того, по его мнению, не следовало особенно сближаться с женами и обращаться с ними по-семейному, это могло придать им смелости, развязности и нахальства. Жен всегда следовало держать в страхе и узде. Да и у кого обедать? Женам не было числа. Если гостить у одной, другая непременно обидится или учинит скандал. У жен не было общей столовой, каждая имела свою кухню. Поэтому хан, следуя привычке великих людей, ел всегда отдельно, в своем шатре, и постоянно принимал гостей из знатных людей своего племени. Хлебосольство было главной приманкой, связью этих хищников с Фатали-ханом. На сей раз никто не был приглашен, потому что сотрапезничество с христианином могло осквернить магометан. Не был приглашен и духовный пастырь племени — имам, постоянный прихлебатель ханского стола. Сегодня здесь сидели муншибаши и врач-дервиш, которого по просьбе хана прислал имам, чтобы он рассказал о действии магического маджуна. Этот странный человек одной своей внешностью обращал на себя всеобщее внимание. Как у греческих стоиков, вся одежда его состояла из одной белой холщовой рубашки до пят. Еще он носил тигровую шкуру, которую, когда садился, подкладывал под себя и при ходьбе набрасывал на плечи, как накидку. Шапки у него не было, ее заменяла густая копна спутанных волос, никогда не видавших ножниц и расчески и совершенно свалявшихся. Борода также не была расчесана. Видно, он был из тех факиров, что в испытаниях, отшельничестве и истязании плоти стремятся достичь духовного и сверхъестественного перевоплощения, которое облегчит им общение с бестелесными существами. На голой шее, как у женщин, висели разные ожерелья, имевшие колдовское значение. Голые до локтей руки охватывали крупные черные бусы четок из морских полипов.

Темный цвет кожи, иссиня-черные курчавые волосы и борода говорили о том, что этот бродячий стоик был из глубин Аравии. Хриплый голос и чисто персидское произношение подтверждали это. Речь его была ритмически организована и рифмована. Дервиш больше отвечал на вопросы, чем разговаривал. Его ответы походили на краткие иносказания и загадки, которые следовало постичь и истолковать.

Один из слуг вошел в помещение, неся в руке серебряный таз, а в другой — серебряный кувшин — афтафу. Сначала он поставил таз перед ханом, опустился на колени, стал лить воду ему на руки. Потом поставил таз перед дервишем, тот отказался от омовения, объявив, что не имеет привычки мыться; затем по очереди — перед князем Торосом, Степаносом и муншибаши. Но все скорее смачивали руки, чем мыли их.

Любое слово или жест дервиша были исполнены для персов глубокого смысла, и хан поинтересовался, почему он не умывается.

— Важно очистить внутреннего человека, — отвечал дервиш.

— Внутренний человек? Что это такое?

— Душа.

По-видимому, дервиш и в самом деле долгие годы не умывался, и его покрытое коркой грязи тело испускало зловоние. Но противнее всего было то, что в его бороде и волосах сновали насекомые, которым дервиш радушно предоставил свое тело.[39]

После омовения другой слуга расстелил на полу поверх ковров цветную скатерть. Она была выткана в Исфагане и по ее бахромчатым краям арабской вязью были вытканы молитвы из корана и других священных книг. В центре цветными нитками были вышиты ангелы с маленькими серпиками и букетами из пшеничных колосьев в руках. Все это было выражением горячей веры хана. Скатерти более свободомыслящих мусульман иначе украшаются в Персии. Вместо молитв из корана на них вытканы чудесные стихи Гафиза и Саади, а вместо ангелов изображены полуголые девицы и вечно юные гурии и пери, которые либо танцуют, либо подносят кубки с вином сластолюбивому мужчине, занятому пирушкой.