Так размышляла Сюри, когда хан, скорее разгневанный, чем удивленный неожиданным посещением супруги, вошел в тайник. То, что запертая в гареме женщина вышла из своей тюрьмы, прошла сквозь толпу, говорило о нарушении обычаев и являлось недостойным поступком. Этим объяснялись угрожающий взгляд и вопрос его:

— Что ты здесь делаешь?

Сюри оробела, язык как будто прилип к гортани, она не нашлась что ответить. Ею овладел ужас рабыни перед своим господином. Впервые ощутила она так остро свое ничтожество, пассивную роль, которую играла в этой мусульманской семье, роль блестящей безделушки, а не друга и советчика мужа. Глядя на это растерянное существо, которое, подобно стыдливому ангелу, явилось перед его очи во всем своем очаровании, хан смягчился, усадил жену рядом с собой на обитую бархатом тахту и спросил:

— Знаю, милая, ты пришла ко мне с просьбой, говори, что тебе надо?

В трудную минуту человек становится изобретательным. Сюри вдруг вспомнила те роковые в своей супружеской жизни минуты, что положили начало ее несчастью. Припомнилась тревожная ночь, когда четырнадцатилетнюю невинную девушку отец бросил в объятия хана. Восстановила в памяти все свои переживания, чудовищное омерзение и то, как она, новоявленная Рипсиме[37], боролась с ханом, стараясь унять его звериные страсти, не желая им покоряться. Распаленный хан тогда поклялся: «Проси у меня чего хочешь, только будь моей». Она сдалась, ничего не попросив… Впоследствии он не раз повторял ей свое обещание, но она ждала удобного случая, чтобы просить о чем-нибудь существенном и важном. Сейчас случай представился.

Сюри пала перед ханом на колени, как смиренная просительница перед неумолимой статуей божества, подняла кверху прекрасные, полные слез глаза и промолвила:

— Помнит ли мой господин о своем долге?

— Каком долге? — спросил удивленный Фатали-хан.

Сюри напомнила о его обещании.

— Этого я не забыл, — сказал он с улыбкой, — но не я виноват в том, что оказался плохим должником, ты сама равнодушный кредитор. Теперь можешь просить что угодно, я готов выполнить любое твое желание.

— Многого я не прошу, — отвечала Сюри, все еще стоя на коленях, — я пришла умолять тебя дать свободу пленным, не отпустить князя Тороса с пустыми руками.

— A-а… Это немалая просьба… — Смягчившееся было лицо хана вновь омрачилось. — Ты заставляешь меня отказаться от всех сокровищ мелика Вартанеса.

— Каких сокровищ?

Он поведал ей все, что слышал от меликов о баснословных богатствах армянского князя, и добавил, что было бы непростительной глупостью лишиться их, тем более, что он крайне нуждается в деньгах.

Сюри ответила, что не взяла бы на себя смелость надоедать своему владыке неуместными просьбами или лишать его состояния, знай она о действительном существовании сокровищ. Однако она считает все это пустым вымыслом, хотя один из осведомителей — ее отец.

— С какой же целью они солгали мне? — спросил глубоко уязвленный хан.

— Цель у них есть, — взволнованно отвечала Сюри, — она мне хорошо известна, но нынче считаю неудобным говорить об этом. Я надеюсь, мой господин поверит, что его верная служанка не умеет лгать.

Слова эти, произнесенные с чувством, возымели действие на каменное сердце хана. Он поднял прекрасную женщину, стоявшую перед ним на коленях, и усадил рядом с собой:

— Я исполню твою просьбу.

Сюри радостно кинулась к нему в объятия и, обвив руками шею, прижала зарумянившиеся, разгоряченные щеки к его лицу. Впервые юная женщина так тепло и искренне обнимала тирана, которого до этого дня ненавидела всей душой.

Тут снова послышался звук рожка и отдаленный топот лошадиных копыт.

— Теперь уходи, желанная, — встав на ноги, хан поднял и Сюри. — Прибыл князь Торос.

Сюри укуталась в темно-синюю чадру, закрыв лицо плотным покрывалом, и вышла. У входа ждал старик евнух, который проводил ее в шатер. Там только он спросил:

— Удалось?

Она ответила, радостно сияя:

— Да!

— Слава богу! — воскликнул он, благодарно воздев кверху руки.

Был уже полдень. На открытой площадке справа от ханского шатра выстроились в ряд двести вооруженных всадников из конницы хана с ружьями наизготовку. Слева в том же порядке стояли армянские конники. Между этими группами было оставлено длинное, как улица, пространство, по которому должен был проехать князь Торос. Вскоре в конце прохода показался и он сам. «Салам!» — несколько раз прокричали персидские конники, и воздух дрогнул от звука множества голосов. Князь Торос сидел на великолепном белом скакуне с серебряным убранством. Это был мужчина внушительного вида, со смелым, мужественным лицом и испепеляющим львиным взором. Перед ним несли пешкеш — предназначенные хану подарки. Семеро человек держали на головах подносы, где под дорогими кирманскими шалями лежали редкие, ценные дары. Следом вели трех великолепных жеребцов, попоны, уздечки и прочее снаряжение которых были отделаны серебром. Вслед за пешкешом шествовал окруженный телохранителями сам князь Торос. Персы с завистливой злобой взирали на величавую осанку и богатые одежды армянского князя. Длинная кривая сабля с драгоценными камнями на ножнах висела сбоку, за пояс были заткнуты два пистолета с посеребренными рукоятками. Этот человек с правильными чертами лица выглядел гораздо моложе своих сорока пяти лет. Седина еще не пробилась в его коротко подстриженной бородке и волнистых волосах, хотя в жизни у него редко выдавались годы без потерь и горестей.

В десяти шагах от шатра князь спешился, и вышедший из палатки хан, взяв его за руку, проводил в шатер, на приготовленное для него почетное место. Двадцать пять телохранителей князя, храбрые и сильные юноши, положив руки на эфесы сабель, стали у входа в шатер с той стороны, куда уселся князь. Напротив них выстроились фарраши, неприязненно поглядывая на суровые обветренные лица горцев.

— Добро пожаловать к нам, каждый ваш шаг — большая честь для меня, — проговорил хан с красноречием, присущим его народу.

— Меня привело к вам желание видеть сияние вашего благочестивого лица. Я счастлив пользоваться вашим добросердечным отношением и надеюсь, мы навсегда сохраним в нерушимости наши дружеские связи.

Долго еще обменивались любезностями и рассыпались в изъявлении дружеских чувств вожди двух враждебных народов. Слуги князя Тороса внесли пешкеш, расставив перед ханом семь медных подносов с дарами. Когда откинули кирманские шали, хан был буквально ослеплен. Хотя это и не были сокровища мелика Вартанеса, однако богатство оказалось немалое. На одном подносе — золотые, на другом серебряные монеты, на третьем — отборное оружие, отделанное серебром: кинжалы, пистолеты, карабины, пороховницы, на четвертом — позолоченные серебряные сосуды, чаши, кувшины, чубуки и прочие мелкие предметы, на пятом — изделия из китайского фарфора, на шестом и седьмом — разнообразные тонкие шелка и шерстяные ткани для гаремных жен.

— Что за беспокойство! — заговорил хан при виде всего этого. — Вы совершенно пристыдили меня своей щедростью. Я, право, не знаю, чем смогу отблагодарить вас.

— Все это меркнет перед вашей добротой, — с улыбкой произнес князь Торос. — Подобно дервишу я принес вам лишь одну гвоздику и ничего более.[38]

В эту минуту подвели благородных скакунов с великолепным убранством.

— Пах-пах-пах! Машалла! Молодец! — воскликнул хан в восторге. — Они, видимо, из вашего табуна? Во всем Сюнике нет таких прекрасных коней!

— Да, из моих табунов, — ответил князь и приказал конюшему повернуть коней, чтобы хану было видно клеймо «Т» на их бедрах. Дареному коню в зубы не смотрят, однако хан довольно подробно справлялся обо всех статях жеребцов, как будто расплатился за них звонкой монетой. Это не поправилось князю Торосу, хотя он всячески старался не подавать виду.