— Ты болен, что с тобой? — удивленно спросил спарапет. — На тебе лица нет.

— Входи, — заговорил Давид, как бы не расслышав вопроса.

— Садись, здесь нам никто не помешает. — И он указал на узкую тахту, на которой обычно спал.

Спарапет вновь спросил:

— С тобой, видно, что-то стряслось?

— Ничего не стряслось, это от бессонной ночи, — ответил Давид и снова пригласил его сесть.

Спальня представляла собой небольшую комнатку с деревянными стенами, единственное окно которой выходило в сад. День стоял пасмурный, и слабый свет из окошка не в силах был рассеять тьму.

— Кажется, ты что-то собирался рассказать мне, — проговорил спарапет, усаживаясь на тахту. — Что за человек приезжал к тебе?

Речь шла об Агаси.

— Сначала прочти эти письма, — ответил Давид, дав ему письма, привезенные Агаси, и вышел. Он вызвал слугу, приказав стоять у дверей и никого не впускать в дом.

Мхитар спарапет подошел к окну и стал читать. В соответствии с содержанием письма лицо его принимало то грустное, то веселое, то сердитое выражение. Будь он человеком пылким, легко возбудимым, он обнял и поцеловал бы Давида со словами: «Чего же еще мы ждем?.. В путь!» Но он с крайним хладнокровием отложил письма и сказал:

— Теперь понимаю, почему ты не спал всю ночь, — в умных его глазах промелькнуло что-то похожее на радость.

Насколько спарапет был благоразумен и сдержан, осторожен и дальновиден, настолько же Бек легко воспламенялся. Давид не любил долго раздумывать, а после того, как начинал дело, довольствовался лишь самыми необходимыми приготовлениями. «Конец — делу венец», — так можно охарактеризовать стиль действий Бека. Давид стал перед спарапетом и несколько торжественно произнес:

— Пойдем, дружище, родина призывает нас…

Спарапет ответил не сразу, потому что в эту минуту со двора послышались шум и крики.

— Это может быть только Баиндур, — сказал Бек и поспешил выйти навстречу гостю.

— При нем можно говорить? — спросил спарапет.

— Почему нет? Князь любит точить лясы только по пустякам, в деловых вопросах он очень серьезен.

И Давид вышел. Батман-клыч персидского шаха стоял у дверей дома и, схватив за ухо слугу и пригнув его к земле, водил лицом по мокрой земле, приговаривая:

— В другой раз не скажешь Баиндуру, что Бек никого те принимает!

Увидев Давида, он сказал:

— Вчера вечером мне дорогу преградил пес, а сейчас вот этот негодяй! Ни в чем не уступают друг другу, но, видит бог, досталось обоим. Вот и пускай доносят своим праотцам, как умеет обращаться с людьми батман-клыч персидского царя!

Выпалив это, он вгляделся в лицо Бека и сказал:

— Что это у тебя такая кислая рожа? Не привиделся ли дурной сон? А кто там у тебя? — он кивнул в сторону спальни.

— Мхитар спарапет, — ответил Бек, беря его за руку. — Пойдем в дом.

— Честно говоря, не знаю отчего, при виде этого человека мне кажется, что я, преклонив колена, исповедуюсь попу в старых и новых грехах, явных и скрытых своих пороках.

— Ладно, пойдем, не болтай глупостей, — со смехом проговорил Давид. — Не оставаться же здесь под дождем.

Дождь все еще моросил. Князь Баиндур стоял во дворе, и вода обильно капала с его курчавой волосатой бурки. Наконец он вошел в гостиную, повесил бурку на колышек, чтобы она просохла. потом пошел в спальню. Увидев там Мхитара спарапета, в глубоком раздумье стоявшего у окна, Баиндур сказал ему:

— Много будешь думать, рано состаришься. Теперь мир принадлежит дуракам. Кто смел, тот съел.

Спарапет в ответ только улыбнулся. А батман-клыч окинул критическим взглядом маленькую спальню Бека и заметил:

— Что это вы забрались в эту дыру? Каких еще чертей тут высматриваете?

— Садись, болтун, имей терпение, — ответил ему Мхитар спарапет, беря за руку и таща к тахте. — Удивляюсь, как ты выдержал девять месяцев в утробе матери.

— А как пророк Иона просидел три дня в чреве кита? И я, по-моему, оставался не больше него, — ответил со смехом Баиндур, садясь около спарапета.

Давид осведомился у гостей, не хотят ли они позавтракать.

— У меня с похмелья болит голова, — ответил Баиндур, — Сначала дайте опохмелиться, потом съем все, что предложите.

Бек хлопнул в ладоши, вошел слуга.

— Принеси водки, — приказал он.

— Не надо, — прервал его князь, — водка из его рук не отрезвит меня. Пусть принесет одна из девочек.

— Я вижу, ты совсем не стареешь, — несколько язвительно заметил спарапет.

— А разве старая лошадь не ест овса? — не обиделся князь. — Я молод сердцем, а это самый разумный способ жить.

Вошла Даро, одна из невесток Кетеван, с бутылкой водки и маленькой чашей — финджаном. Батман-клыч персидского царя заставил ее собственноручно наполнить финджан и подать ему. Даро исполнила приказание князя, и тот, с большим удовольствием опорожнив чашу, сказал:

— Вот теперь голова у меня будет в порядке, похмелья как не бывало.

Бек велел Даро приготовить яичницу на завтрак. Когда молодая женщина удалилась, князь Баиндур с серьезным видом, который ему вовсе не шел, спросил у Давида:

— Тут что-то не так, я ведь чую. Скажите честно, в чем дело. Прервав ранним утром сон, сюда является спарапет, а там, в конюшне, прячется незнакомый парень из Сюника. Как ни старался я выведать у него что-нибудь, рта не раскрывает, чертов сын. Сердце у него точно глубокое море, на дне свои тайны хранит…

Беку и спарапету стало ясно, что прежде чем прийти сюда, князь виделся с Агаси в конюшне. Поскольку они уже решили посвятить Баиндура в свои планы, то дали ему прочитать привезенные Агаси письма.

Князь отошел к окну и углубился в чтение. Удивительная перемена произошла в этом всегда веселом, беззаботном человеке. Во время чтения он несколько раз глубоко вздохнул, застонал, потом глаза его наполнились слезами, и вдруг этот гигант разрыдался, как ребенок. Его душа была такой нежной, чувства столь благородны, что он не смог вынести печальных вестей с гибнущей родины. Закончив, он вдруг вскочил с места, вытащил меч из ножен, положил к ногам Давида Бека и сказал:

— Твой покорный слуга возлагает меч к твоим ногам в знак того, что будет служить делу. Идем, я готов, родина зовет нас.

Бек обнял и расцеловал его. Они еще долго обсуждали, что им предстоит сделать, прежде чем покинуть Грузию.

Несмотря на поздний час, спальня Давида Бека была освещена сальной свечой, установленной в деревянном подсвечнике. На тахте сидел Бек, а возле него — торговец пленными Сакул. В доме двери были заперты, прислуга спала, все было погружено в глубокий мирный сон.

Рядом с ростовщиком стоял сосуд с вином, из которого он время от времени наливал себе, чтобы, промочив горло, быть в силах продолжать разговор.

— В Дагестане я пользуюсь таким доверием, что и старики и молодые клянутся моим именем. А имам Дагестана сажает меня рядом с собой, колено к колену.

— Я верю этому, Сакул, — заговорил Давид, — но ты вот что скажи — каким влиянием пользуется в Дагестане имам?

— А таким, что если поднимет вверх палец, весь Дагестан будет реветь, как стадо ослов. Выше него в тех краях нет никого. Он духовный и светский глава всех горцев. Его почитают как бога.

— А воевать он любит?

— Если ему предложат вместо воды употреблять кровь, он с удовольствием согласится.

Обо всем, что спрашивал Бек, ему самому было отлично известно, он только хотел проверить торговца пленными.

— Это хорошо, — прервал его Бек. — Вот что скажи, Сакул, ты любишь армян и нашу родину?

— Что за вопрос, благословенный? Конечно, люблю, — ответил Сакул с таким удивлением, точно его спросили, любит ли он вино, что стоит перед ним, хотя о вине у него были более ясные представления, чем об армянах и их стране.

— Как ты любишь их?

— Как? Никогда в жизни я не ел скоромного в армянский пост. Родился армянином, крестился в армянской церкви, который год исповедуюсь в ней, там венчался, туда же отнесут мои останки, когда умру. Там отслужат по мне молебен и с позволения священника отнесут мое тело на кладбище. Видишь теперь, как я люблю армян?