— Не знаю даже, — пожала плечами Ольга. — Мир посмотреть.

Святослав кивнул, будто поверил.

— Может, сосватаюсь за ветер какой-нибудь, который через тридевять земель летает, — продолжила она.

— Или за волка, которому никакие расстояния не страшны, — подхватил Святослав. Ольга шутливо покачала головой.

— Не люблю браки дипломатические, от них отказаться труднее. Я б по любви выйти замуж хотела.

— Кто б не хотел, — вздохнул Святослав. Ольга удивленно вытянула шею, глядя на него поверх пляшущих лепестков огня.

— А как же ты с госпожой… то есть, просто Милорадой? Разве ж не любишь ее? Она ведь хороша собой, умна… что еще ты там про нее говорил? Колдовством своим твое княжество спасла.

— Ладно, это уж мое дело, — попытался закончить разговор Святослав. Ольга уткнула руки в бока.

— Нет уж, ответь, князь. Чего вам, мужчинам, надо? Неужели тебе чего-то не хватает? Я ж изведусь! Какой должна быть девица, чтоб ее просто можно было по любви женой своей назвать? Красивой? Умной? Мудрой по-женски? Мастерицей у очага? Рукодельницей? Богатыршей?

От каждого ее слова губы Святослава только крепче поджимались. Каждый вопрос отзывался сполохом румянца на щеках, будто Ольга не спрашивала, а пощечины ему отвешивала. Врезались слова прямо в и без того раздутую совесть, обращали последние крупицы самообадания бессилием. Минута, и лопнуло что-то внутри, опустил Святослав голову под весом клятвы, которую дал, которую уж и не знал — исполнит ли.

Ольга зажала рот рукой, подскочила к нему, тронула за плечо.

— Князь, ты чего? Я ж не хотела обидеть. Я просто… Это мне самой обидно, я не хотела, но ты прости, если что.

— Все в порядке, — кивнул Святослав, через силу расправляя плечи. Он положил ладонь поверх тонких девичьих пальцев и сжал их. Заглянул в изумрудные колдовские глаза, чуть улыбнулся. — Я не знаю, как тебе ответить. Пожалуй, и не узнаю никогда. Мне одного будет хотеться, твоему мужу другого, а каждому не угодишь. Обязательно что-то будет не так.

— Получается, можно просто… быть собой? — улыбнулась Ольга, не торопясь убрать пальцы из-под его руки.

— Видимо, так.

— Осталось понять, что это такое.

И засмеялись оба, пытаясь смешками перекрыть повисшую неловкость.

Полог шатра сдвинулся, и внутрь влетел Влас, весь разнаряженный в черное одеяние, шнурами расшитое, с богатой шубой на плечах.

— Ага, отдохнули с дороги! — расхохотался он и встал, давая спутникам вдоволь им налюбоваться. Он взмахнул руками и принялся тараторить. — Я с матушкой поговорил, она конька вам отдаст самого лучшего и мир с Кощеем заключит, как только получится. Она только просит вас на праздник остаться и повеселиться как следует, а наутро уж отправимся в путь.

— И ты с нами? — радостно всплеснула руками Ольга, к своей неловкости вспоминая, что именно с этого начался их со Святославом разговор.

— Конечно, — улыбнулся Влас. — Надо ж начатое до конца довести. Только у меня одна просьба будет. Свят!

— А?

— Научи меня этому княжичьему делу. Я ж вернусь, как мы с Даной разберемся.

И расхохотался, и зарылся пальцами в густые черные вихры. Долго он не мог смириться с тем, что двоедушник, а тут еще и это — княжич он теперь.

Когда на ясное небо начали набегать тени, в поселении волчьего народа зажгли огни. В согревшемся воздухе полились первые напевы, зазвенели и забренчали диковинные инструменты, и гомон голосов расплавился, смешиваясь со странной музыкой обитателей гор. Для празднования прибытия Власа установили навес, под ним разбросали подушки и расставили вплотную друг к другу низкие столы. Все желающие могли подсесть и поздравить счастливую Гордану с вновь приобретенным наследником. Волчья княгиня сидела во главе стола, настолько огромная и высокая, что, казалось, даже под самим небом ей тесно. По правую руку от нее сидел сын, по левую — Матерый. Обернувшийся человеком, симпатичнее он не стал, сделалось только заметнее, как потрепала его жизнь. Сквозь редкие седые волосы просматривались розовые полосы шрамов, один глаз был подслеповат и постоянно щурился, а нос был сломан столько раз, что какая-нибудь ласточка, наевшаяся перебродивших ягод, могла принять его за свое гнездо.

Святослава и Ольгу усадили по правую руку от Власа. Не успели они устроиться и даже взглянуть на выставленные перед ними блюда, Гордана принялась потчивать их брагой и расспрашивать о жизни в Доле и при дворе Кощея. Немало расстроилась женщина, узнав, что старый князь скончался. И нахмурились ее соболиные брови, когда рассказал Святослав о злодеяниях Даны, о нашествии мертвой воды и о жестокости, с какой она мучила бедную Милораду.

— Много мы слыхали об этой княгине-колдунье, — процедила она. — Создала она Алую топь злым колдовством, не на добро направленным. Хотя какое колдовство может быть добрым, если невинные кровь проливают? Но это было и остается одним из самых страшных злодеяний.

— Произошло что-то кроме появления Алой топи? — догадался Святослав.

— Верно, — кивнула Гордана. — В тот день много нитей судьбы оборвалось. Много дыр появилось там, где жизнь со смертью соприкасаются, но не переплетаются. Не переплетались.

— Дана много говорила о том, чтобы жизнь со смертью поженить, но мы не знаем…

И замолчал под пронзительным взглядом янтарных глаз Горданы. Женщина предостерегающе улыбнулась. Мол, не сейчас, потом. Щедрой рукой плеснула еще браги князю и сидевшей рядом с ним Ольге. Рассмеялась, спрашивая:

— Ну, Ольга Разумная, кощеева гордость! Долго будет тебя названный батюшка подле себя держать?

— Кажется, недолго, — улыбнулась та. — А ты хорошо его знаешь, княгиня?

— Знаю-знаю. И тебя видала краем глаза, пока ты еще ходить училась. Совсем кроха была, а он уж так от умиления и гордости тряся, что чуть кости не растерял. Но мир мы тогда не заключили. Жаль, конечно. Но до чего ж ты славная была.

— Сосватать он меня хочет, — вздохнула Ольга. — Но если мы свадьбу расстроим, да правду расскажем, может, он и передумает.

— Сосватать тебя ему будет трудно, — ухмыльнулась княгиня. — Столько он дел наворотил за жизнь свою бессмертную, стольких девиц до слез довел, но тебе он такого же не пожелает. А значит будет к каждому жениху во сто крат строже, чем к себе.

Слушал Влас речи матери, а вместо вымоченного мяса собственные губы жевал. Может, дело было в браге, влившейся в его горло, как в бездонную бочку. А может, просто тоска по родному теплу выродилась в жадность. А может, и все сразу, но почувствовал Влас, как назревает в его груди злость, обида. Он давил ее в себе, напоминая, как радовалась Гордана его прибытию, как целовала в щеки, как ерошила волосы, находя сходство то с собой, то с Микулой, как за руку таскала по поселению, знакомя со всеми. И так счастлива она была, что не успевал Влас и слова вставить в ее речи. Но тут что-то лопнуло у него внутри, тонкая струна самообладания надорвалась, наполняя голову оглушающим звоном. Влас перегнулся, вылезая прямо перед носом княгини, заглядывая в глаза матери, и спросил со всей серьезностью.

— Почему ты ушла тогда? Почему ни разу не навестила батюшку?

Всякая веселость исчезла с лица Горданы, как утренняя дымка. Засияла в янтаре застарелая боль.

— Умер мой батюшка, Серый Волк, я отправилась с ним проститься. Но кроме меня некому стало заботиться о стае. У нас были трудные времена.

— Почему ты ни разу не навестила нас? Даже весточки не прислала? Почему с собой не забрала?

— Я думала, так будет лучше. Что ты в отца уродишься, хутором заниматься будешь. Не хотела я для тебя волчьей доли.

— Он же любит тебя! — гаркнул Влас так, что все вокруг обернулись. Лицо его горело пунцовым, зубы скрежетали. — Как ты могла? И сидишь теперь, улыбаешься, будто так и должно было быть.

— Влас, — попыталась окликнуть его Гордана, но Матерый нашел более действенный способ. Схватил со стола чарку воды, да вывернул всю на новоявленного княжича.