Внутри оказалось небольшое углубление, в котором мирно лежали два веретена. Святослав выложил их под радостные возгласы Милорады, а сам принялся шарить по тайнику в надежде найти что-нибудь ещё. Письмо, книгу, что-нибудь, что отец мог оставить только для него. Хотя, если Дана уже успела и туда свои руки запустить, наверняка она уже все нашла и убрала, коль ей что-то не понравилось. И всё-таки княжич не сдавался и переворачивал выцветшие потрёпанный страницы и всякий хлам, который отец хранил в тайнике, пока был жив.

Обрывки лент, локон волос, золотистый, как пшеница, расписанный камень, ножичек с рукоятью, инкрустированной речным жемчугом и хрусталем. И ничего для Святослава.

— Что ты ищешь, свет мой? — Милорада осторожно подошла к жениху сзади, обняла его за талию и положила щеку промеж лопаток. Нервное возбуждение, разлившееся по крови юноши, словно угодило в силок этих объятий и затаилось. Притихло. Свят положил ладонь поверх сцепленных в замок рук Милорады и мягко провел кончиками пальцев по бледной коже. А на душе стало горько. Гадко. Последняя надежда, которая ещё пылилась в этих стенах вместе с хламом, обернулась прахом. Свят до этой самой секунды надеялся, что отец, даже будучи на пороге смерти, оставил ему что-нибудь, какую-нибудь подсказку. Но нет, князь Михаил был просто мужчиной, ослеплённым любовью к красивой молодой жене. Он воспитал своего преемника, обеспечил сына знаниями и отошёл в мир иной с чувством полностью выполненного долга. Вот только легче Святу от этого не становилось, сколько бы он ни повторял эту мысль. Ноги подкосились под грузом ответственности и одиночества. Святослав осел на пол, чуть не повалив Милораду.

— Ну-ну, — заворковала девушка, оглаживая его по плечам. — Что же ты, княжич? Что ты расселся? Править пора.

— Оставь меня в покое! — рыкнул юноша. Милорада отшатнулась, будто в нее плеснули кипятком. Губы скривились в полной презрения гримасе. Девушка круто развернулась на каблуках и вышла из комнаты, чеканя шаг.

— Ежели ты хочешь что-то копать, так давай я тебе тяпку выдам? — сложил руки на груди Микула, исподлобья наблюдая за сыном.

Влас почти не спал ночью, а если и проваливался в сон, то сновидения были тяжелыми, беспокойными. То ему снилась охота, то мертвецы, тянувшие к нему свои скрюченные предсмертной судорогой руки. Мертвецов Влас за свобю жизнь повидать успел, но эти… одного взгляда на них было достаточно, чтобы увидеть, что они умерли страшной смертью, мучительной, не своей. Вглядишься, и увидишь, как это произошло — поэтому Влас старался не всматриваться, жмурился, отгонял видения, а они все тянулись к нему, преследовали. Поэтому утром он проснулся, еще более разбитый и уставший, чем накануне. Встряхнулся, как шелудивый пес, и тут-то его посетила мысль — а что, если матушка знала, что он пойдет по ее волчьим следам? Хоть она и исчезла, когда он был совсем мал, но Влас помнил, что у Валки всегда все было про запас. От мешочка каши, спрятанного в горшках, до куска мыла для бани. Валка всегда предугадывала, что может понадобиться их небольшому семейству, ив минуту нужды у нее всегда находилось все самое нужное. А еще Влас знал, что отец слишком любил ее, чтоб избавиться от ее вещей. Поэтому он тут же вскочил с лавки, где ночевал, нашел сундук с материными вещами и принялся рыть его в надежде найти хоть что-нибудь. Хоть какую-то подсказку, которая намекнет ему, как жить дальше с волчтей долей.

За этим занятием его и застал отец.

— Неужто она ничего для меня не оставила? — беспомощно спросил юноша. Микула тяжело вздохнул, словно ждал вопроса, изо всех сил надеясь, что сын его не задаст. Почесал окладистую бороду. Влас нервно дернул ртом.

— Так оставила?

— Нет, — тут же осадил его отец. — Обещала, что сама научит, когда время придет.

— И что теперь⁈ — вспылил Влас. — Мне-то теперь что делать⁈

— Снимать штаны и бегать, — емко ответил Микула. Лицо его ожесточилось. — Радуйся, что в этом доме тебя примут любым. А не нравится…

Он не успел закончить. Влас порывисто поднялся от сундука. Направился к дверям.

— Куда ты?

— Искать того, кто знает, — едко бросил юноша и, переступив порог, обернулся волком, и побежал.

Если в отцовы покои Свят заходил с благоговением, боясь потревожить еще теплившийся там дух отца, то на женскую половину, где властвовала Дана, он входил с опаской. Отцова призрака он, может, и рад был бы увидеть, а тут побаивался. На каждом шагу он напоминал себе, что Дана жива, просто запечатана в заколдованном ларце, но от этого спокойнее не становилось. Интересно, когда-нибудь опаска перед ней отпустит его?

Мысли о княгине сразу развеялись, стоило ему увидать сестер, спавших вповалку прямо на полу, на расстеленном одеяле. Грудь стиснуло чувством вины. Как он мог не видеть, не знать их страданий? Хоть и понимал, что дело в мороке, но все же? Если не смог защитить двух духов, порожденных самими богами, то как уж с людьми совладать?

Он опустился к Доле и Недоле и принялся трясти их, пока те не открыли глаза, бездонные, как само время. Очнувшись ото сна, обе встрепенулись, прижались теснее друг к другу. Свят отстранился и положил перед ними веретенца.

— Забирайте, — разрешил он. — И возвращайтесь восвояси.

— Они… — Доля всхлипнула и, схватив золотое веретено, прижала к груди трясущимися руками.

— Спасибо, — выдавила Недоля и улыбнулась растрескавшимися губами.

Сестры крепко стиснули веретена в ладонях и прижали к себе, как развопившихся детей. Принялись покачиваться из стороны в сторону, проливая скупые слезы.

— Может, вам воды? — спросил Святослав. Недоля подняла на него глаза.

— Не нужно, — она улыбнулась чуть шире, но улыбка вышла недоброй, злорадной. — Ежели хочешь от себя беду отвести, сыграй свадебку в ближайшие дни.

— Но не вмешивайся, когда что-то пойдет не так, — добавила Доля.

Святослав перевел глаза на нее и увидел, что золотое веретено оплетено нить, золотой, тонкой как паутина. Такой же, но серебрянной, оказалось опутано веретено Недоли.

— Как это? Разве время?

— Никогда не будет подходящего времени, — сказала Недоля. — Особенно для того, кто живет в завтрашнем дне.

Она сжала руку сестры, и, опираясь друг на друга, прядильщицы поднялись. Поклонились Святославу в пояс.

— Береги себя, княжич. Попусту не рискуй, хоть живая вода тебя и защищает, — сказала Недоля.

— А наш народ тебе всегда благодарен будет, — добавила младшая.

Свят хотел задать еще столько вопросов, но в следующий миг сестры исчезли, будто и не бывали никогда в княжеских хоромах. Осталась только гнетущая тяжелая пустота.

Свят и упомнить не мог, как и когда уснул. Скопившаяся усталость навалилась на него тяжёлым одеялом, погребла под собой и потянула вниз, в пучину тяжёлых тревожных снов. Был там и подводный терем, и неверные жены, превращенные в щук и теперь шепчущие всяким дуракам пустые обещания. Водяной в красной рубахе смачно лобызался с Частухой, а в глазах последней (пока ещё) жены горела алчная радость. А что, если это она сама надоумила товарок мужа околдовать, чтоб затем спасти? Что если…? Но как…? Святослав хмурился, пытался выплыть из водоворота образов, и тут же угождал в новый. Вот, снова перед глазами мелькают огненные волосы Милорады и серебро освещённого луной озера. Мерцают льдистые глаза, но в одно мгновение веселость в них сменяется страхом. В огненных волосах оказывается сизоватая рука утопленницы, намотав на пальцы медные пряди, она давит на голову, погружая Милораду под воду, а Свят вопит, кричит, пытается помешать, остановить, но руки и ноги словно свинцом налиты — не пошевелиться. Несколько раз Святослав выныривал из тяжёлого сна, делал несколько судорожных вдохов и проваливался обратно. Видения перетекали из одного в другое, пока не смешались окончательно в вихрь слов и образов, как пролитые краски. А потом, наконец, под веками разлилась блаженная темнота, и не было в ней ни звуков, ни отблесков света. Только покой.