— Остынь, щенок, и впредь голоса на княгиню не повышай, — проскрипел он и вернулся к еде.

Гордана опустила глаза.

— Алая топь, — прошелестел ее голос.

— Что?

— Как появилась Алая топь, так все пошло вкривь да вкось. Все странным стало. А со временем только хуже. Чем дальше переплетались жизнь со смертью, тем труднее волкам стало выбираться к людям и мертвецов забирать. Мы застряли тут, — она подняла глаза на Святослава. — Живые люди еще могут выйти, но вот двоедушники дальше середины пути не пройдут.

— А куда же деваются мертвецы тогда? Нечистью становятся? — бойко заговорила Ольга, дыхание у нее сбилось, догадка вертелась на языке.

— Нечистью, — кивнула Гордана. — А всякий неупокоенный мертвец отправится в царство Водяного. И будет там служить веки вечные.

— Но воды в мире столько нет.

— О, он разольет моря, если только захочет, если только достаточно права у него на то станет, чтоб всем своим подданным кров дать.

Свят тряхнул Власа за плечо.

— Ты понимаешь? Это ж Водяной нам про Дану рассказал. Что, если там не все было? Что, если…?

— Да можешь ты угомониться? — рыкнул Влас. — Все с Долом своим носишься, а на остальных плевать тебе! Задрал уже, хоть на час заткнись, наконец!

И, не дожидаясь ответа, вскочил на ноги и бросился прочь. Его проводили полные осуждения взгляды, а Гордана потупила взор, скрывая плескавшиеся в янтарных глазах стыд и боль.

— С ним это часто бывает, — успокоил ее Святослав. — Скоро он остынет и вернется.

Гордана закивала и подлила всем браги. Прикусила губу и пробормотала, как бы про между прочим.

— А про Водяного-то действительно ничего не слышно последние лет сто.

— Батюшку-Кощея предупредить надо будет, — подхватила Ольга. Горько усмехнулась Гордана.

— Как ты печешься за него. Но тут ты права.

— Не так уж он и плох, — улыбнулась девушка, пытаясь скрыть сомнение в собственных словах.

— Может и так, любовь всякое прощает. Вот только, дорогая моя, прибереги свое сердце для любви бескорыстной…

— Настоящей, — усмехнулась Ольга.

— Она каждый раз настоящая. Просто у каждого своя.

Закатное солнце коснулось горизонта, залило его огненным заревом, а затем поползло обратно наверх, будто продлевая и без того долгий день, лишь бы взглянуть, чем дело кончится. Глядел Святослав на это диво и поражался. Вот, почему в кощеевом дворце шторы такие тяжелые. Раз ночь в этих краях не наступает, приходится ее самим делать.

Задернула шторы Дана, улеглась на постель, потянула за цепочку, заводя кошку на лежанку, у изголовья поставленную. Охрипшая от мяуканья Милорада молча поплелась, и стоило ей улечься, блаженно выдохнула невеста. Тело молодое, в безвременьи выросшее, чувствовало близость души вынутой, заживало с ней поблизости, крепло. Уходила боль, затягивались чешущиеся язвы. И как Дана раньше не догадалась? Близко был день, когда солнце с луной в объятиях сольются, предчувствие ее не обманывало. Вот-вот можно будет перестать время тянуть. И от того по коже разливалось нетерпеливое возбуждение.

— Хочешь, голосок тебе верну, а, кошечка? — проворковала она и, не дожидаясь ответа, раскрыла замок на ошейнике. — Давай, я сегодня добрая.

— Кого ты обмануть хочешь, ведьма? — зашипела Милорада, вскочила на кровать. Выпустила коготки было, но замешкалась. Не хотелось свое собственное распрекрасное лицо полосовать, а Дана улыбалась, точно знала это.

— Злишься ты, Милорада. Понимаю. Знаю, каково это, когда самое дорогое у тебя забирают, когда лишают жизни, которую ты больше всего желала.

— Да откуда знать тебе? — нахохлилась кошка. — Ты сама свою дочь волкам на съедение бросила. Сама князя сгубила.

— И не одного, — с гордостью объявила та, обнимая колени. На ее губах расцвела мечтательная улыбка.

— Нет любви в твоем сердце.

— Была, да вся вышла. За что судишь меня, Милорада? Жила ты сотню лет в Алой топи, да жизни не знала. А я вот больше сотни зим провела повсюду. И всякое со мной бывало. И любовь великая, настоящая.

Кошка навострила уши, и Дана продолжила.

— Родилась я далеко от Дола, там, где зимы мягкие, беззубые, дождями напоенные. Были у меня и мать, и отец, и братья. И муж любимый. Думали мы, ждали, когда детки появятся, но раньше показались лодки резные. Всех погубили люди с железными топорами. Каждого мужчину зарезали. Над каждым братом пролила я горькие слезы, своим и чужим. А мужа моего на куски изрубили, да гнить на топком берегу бросили. А женщин, всех, какие помоложе были, забрали и к чужим берегам повезли, как дорогие дары. Там-то меня князь и заприметил. Выла я ночами, рыдала, пыталась в собственных слезах утопиться, а как пустили на реку, так попыталась и там воды нахлебаться, да не принял меня Водяной. Сжалился. Сказал, что поможет горе унять, да любимого вернуть.

Кошка сложила перед собой лапки, навострила уши. Маленькое сердце болезненно сжалось, пытаясь вместить в себе и лютую ненависть, и горькую печаль.

— Разве ж стоило оно того, чтоб сто лет себя и других мучать?

— Любовь всего стоит, не тебе ли со мной спорить? Юна ты еще, полюбила первого встречного, кто тебя б к людям увез. Но, может, поживешь и узнаешь, какая это любовь настоящая, ради которой ты на все пойдешь.

— Нет, — замотала Милорада. — У меня любовь другая. Она терпеливая. Добрая.

Дана не стала сдерживаться и расхохоталась.

— Не бывает такой, девочка. Никогда не бывает. И уж точно не у тебя. Не ты ли тут пыталась Святослава до белого каления довести, любезничая с его другом? Не ты ли из кожи вон лезла — да вылезла — лишь бы доказать что-то?

— Это другое. Святослава я люблю, а он — меня. Просто трудно все сейчас, как ты кожу мою умыкнула.

— Ну, это-то временное, — хмыкнула Дана. — А думаешь, будет он любить тебя после всего, как ты снова раскрасавицей станешь?

— Конечно, — фыркнула та, но коготки нервно вонзились в тяжелое покрывало. — Он же жениться на мне обещался.

— Да уж, взяла ты с него обещание, его не спросив. Хороша любовь. Нередка, надо сказать.

— Поиздеваться надо мной вздумала? — зашипела Милорада.

— Злишься, тоскует твое сердце. А хочешь, я покажу тебе жениха твоего? Повеселеешь?

Не понравилась эта идея Милораде, но при звуке имени жениха зашлось сердечко тревожным боем, затрепетало. И согласилась невеста.

Долго еще они сидели и разговаривали. Святослав с Ольгой, как могли, старались Гордану развлечь и тяжелые ее мысли развеять. Рассказывал Свят, как помогал Влас высаживать сад во дворце Кощея, как плавал верхом на бревне народу на потеху, когда захлестнула Дол мертвая вода. Смеялась Гордана, головой качала, прижимала ладонь к исстрадавшемуся материнскому сердцу.

Святослав снова вернул взор к ползущему по горизонту солнцу. Экая, все-таки, диковина! И как годы тогда считать, когда ни луны, ни звезд не видать? Хотел спросить он об этом Ольгу, но обернувшись увидел, что дремлет девушка, опершись локтями о стол. Юноша улыбнулся и потормошил девушку за плечо. Та промычала что-то невнятное и чуть пошевелилась, но лишь затем, чтоб устроить голову на плече Святослава.

— Тебе бы тоже поспать. Конька вам приведут, — пообещала Гордана, поднимаясь со своего места. Ее верные волки, посчитав это сигналом, тоже повскакивали с мест и принялись убирать праздничный стол.

— Молодец, — сверкнул зубами спавший вполглаза Матерый. — Не всякий может с княгиней пировать.

— Тяжко это, когда ни утра, ни ночи нет, — признался Святослав.

— Повезло тебе, что сейчас не бесконечная ночь. Тогда и вовсе не остановиться ей.

Святослав кивнул, принимая к сведению, и попробовал разбудить Ольгу. Пользы от этого было ни на грош, девушка крепко спала, да что-то бормотала. Тогда Святослав извернулся, подсунул руку под девичьи ноги и поднял колдунью над землей. Чуть пошатнулся он на затекших ногах, но все же устоял и поплелся со своей ношей по протоптанной тропинке к выделенному им шатру.