Даже не стараюсь заставить себя подняться с измятой, пропитанной дождевой водой и слезами постели. Так и лежу в мокром халате, дрожа от холода. Он вместе с пустотой внутри меня поселился. И изгнать его оттуда может только жар тела родного человека.
Только теперь я понимаю, что родные — это не кровь. Родные — это когда душа одна двоих. Когда тебя понимают без слов и принимают такой, какая ты есть. Без укоров и наставлений. Просто рядом.
Мою душу нещадно разорвали пополам. Её больше нельзя зашить. Никакие пластыри не заклеят рваные раны. Ни одним лекарством не остановить кровь.
Теперь я навсегда останусь такой. Нецельной, разорванной в клочья и замерзающей без своей второй половины.
Я бы сказала, что мне придётся научится жить с этим. Но разве это жизнь? Бессмысленное существование пустой оболочки. Она двигается, говорит, справляет нужду, ест, пьёт и дышит. Но не живёт. Раз у меня забрали часть души, то пусть берут и стальное. Положат в гроб вместе небьющимся сердцем.
Спустя энное количество времени я всё же сползаю с кровати и смотрю на серебристые лужи. Только они и напоминают о вчерашнем буйстве стихии. До рези в глазах всматриваюсь в место, где стоял внедорожник Артёма, будто если я не перестану его там видеть, то он действительно появится. Минуты идут, но Гелик вместе с его владельцем так и остаются всего лишь недавними воспоминаниями. Зло тру закрытые веки, предотвращая новую порцию слёз.
Надо существовать дальше.
За эту бесконечно длинную ночь мне не раз приходила в голову мысль покончить с этим раз и навсегда. Большой порцией снотворного на ужин. Или резким взмахом лезвия. Одним толчком от крыши. Быстрым шагом под колёса грузовика. Рывком под поезд. Не могу сказать, что эти идеи окончательно покинули мой мозг, но я затолкала их туда же, куда и все мысли и воспоминания о Тёме. В самую глубокую и тёмную яму подсознания, залив тоннами бетона.
Надо существовать без них. Если хоть одной из них удастся пробиться из этого цементного гроба, она цепочкой потянет за собой остальные. Тогда у меня не останется другого выбора, кроме физической смерти. Не смогу. Не вывезу.
Все действия выполняю автоматически. Раздеваюсь. Включаю воду. Моюсь. Вытираюсь. Одеваюсь. Иду вниз. Здороваюсь с мамой. Только поесть так и не выходит. В горле застрял тяжелый ком из отчаяния и горя. На все мамины реплики отвечаю скрипучим голосом, без каких-либо эмоций.
Стараюсь выдавить из себя улыбку, когда приезжает папа, но на меня нападает паралич, кривя лицо в страшной гримасе. Замечаю это, бросив короткий взгляд в большое настенное зеркало. Раньше я могла часами крутиться перед ним, а сейчас не могу даже смотреть. Ненавижу себя.
Ненавижу за то, что сделала любимому человеку и за то, что мне только предстоит сделать в понедельник. Разбить сердце. Уничтожить все иллюзии. Наступить себе на горло и раз и навсегда уничтожить "НАС".
"МЫ есть, Настя!"
Больше нет…
"То, что происходит между нами, блядь, правильно!"
Если это правильно, тогда что я сейчас делаю?
Ком в горле разрастается больше. Давление в груди становится запредельным.
Воспоминания в яму и слой бетона. Продолжаю существовать.
Перестаю насиловать своё лицо попытками улыбнуться и встречаю отца быстрыми объятиями.
Неужели они всегда были такими холодными? И мамины тоже? Или всё дело в чувствах, которых во мне не осталось?
"Я тебя, девочка моя. Очень-очень".
Влага на ресницах. Резь в глазах. Выжженные дорожки на щеках.
— Ну всё, Настя, не плачь. С папой всё будет хорошо. Только ты больше никогда так не делай. — обнимает за плечи мама, ошибочно принимая мои слёзы за признание вины.
"— Не отпускай, Артём.
— Не отпущу.
— Даже если буду вырываться?
— Даже если станешь кусаться и царапаться, как дикая кошка".
— Отпусти! — отчаянно кричу и даже не понимаю кому. Северову, воспоминаниям о нём или маме.
Слишком много. Не выдержу! Не смогу!
— Что случилось, Анастасия? — доносится удивлённый папин голос, разрывая череду картинок и слов в моей голове.
— Ничего. Извини, пап. Мне правда жаль, что всё так вышло. — хриплю металлическим голосом. Внутри всё заржавело от сырости.
— Она со вчерашнего дня такая ходит. Но, думаю, теперь поняла свою ошибку. — вставляет мать.
— Что скажешь, Анастасия? Покончила со своими глупостями? — рычит отец, тыча пальцем в засос на шее.
Единственное, что у меня осталось от Артёма, но и он скоро исчезнет.
— Да, папа. Прости меня. Я совсем запуталась. — опускаю голову, пряча глаза.
— Это всё нервы! До свадьбы всего да ничего осталось. Все девушки боятся такой ответственности, вот и делают глупости. Ну, погуляла немного и хватит. — тарахтит мама и, переведя дыхание, продолжает. — Но ты точно станешь хорошей женой для Кирилла. А об этом всём я ему ничего не сказала. И ты тоже не вздумай проболтаться! Он приедет сегодня отца навестить. Да и по тебе скучает. Привет передавал. Говорил, что дозвониться до тебя не смог.
— Телефон на беззвучном был, я не слышала.
Надо существовать. Держаться. Иначе я рассыплюсь на кровавые осколки.
— Ну ладно. Главное, что теперь всё будет хорошо.
Никогда больше хорошо не будет. Ничего вообще не будет хорошо.
Весь день проходит как в тумане. Смотрю на происходящее, словно через мутные очки. Все звуки пробиваются в мозг, будто сквозь вату.
Мама без конца хлопочет над папой. Делаю то же самое, но только молча. Слова застревают где-то в районе глотки и опадают обратно. Ношу отцу таблетки и воду.
На обед он выходит на кухню. На столе стоят разные диетические блюда, потому что ему ничего другого нельзя.
Родители то хвалят меня, что приняла правильное решение. То ругают за недостойное поведение. То дают наказы, что делать дальше.
Существовать. Единственное, что мне остаётся.
Молча киваю и со всем соглашаюсь.
Да, я отвратительно поступила. Да, я понимаю свою ошибку. Да, виновата, что папе плохо. Да, урок усвоила. Да, с "тем ублюдком" порву. Нет, Кирилл ничего не узнает. Да, этот ресторан подойдёт для банкета. Нет, никаких больше глупостей.
К еде снова не прикасаюсь. Когда "спускают поводок", иду на улицу. В спальне находиться больше не могу. Слишком много воспоминаний.
"— Ну, подумаешь, поцелуй.
— Мы не целовались.
— Ну и зря. Лучше бы поцеловались".
Обхожу дом, чтобы не маячить под окнами.
"— Спишь?
— Нет. Соскучился?)
— Пиздец как! Думал, проще будет, да хуй-то там!
— Я тоже скучаю, Артём. Старалась уснуть, но не выходит.
— Мне тоже. Как прожить эти пару часов?
— А вот так…"
Теперь я даже не знаю, как прожить эту минуту. Это мгновение.
Тяжело оседаю по стене и, прижимаясь спиной, подтягиваю колени к груди. Утыкаюсь в них лицом и позволяю кому вырваться наружу в горьких рыданиях. Бракованное сердце пробивает кости, вырываясь из трясущейся от всхлипов грудной клетки. Как же мне хочется отпустить его туда, куда оно так рвётся. К нему.
"— А ты чего сама хочешь, Насть?
— Его хочу. Артёма Северова".
— Хочу к тебе, Тёма. Обнять хочу. И чтобы в ответ обнимал до хруста костей. До разрыва селезёнки. До последнего вдоха. Я люблю тебя. Люблю. Люблю тебя, Артём. — сиплю, закрывая лицо ладонями. — Мне больно. Мне так больно. Не могу больше. Не смогу выдержать. Ты нужен мне, Тёма. Как воздух нужен. Как вода в пустыне. Как единственный источник жизни. Я люблю… Люблю тебя. Я так сильно тебя люблю. Как мне без тебя жить?
Когда рыдания стихают, тупо дышу. Ни на что другое я больше не способна. Солнце прячется за горизонтом, а я не могу даже встать на ноги.
— Вот ты где! — появляется из-за угла встревоженная мама. — Ты чего здесь сидишь? Скоро уже Кирилл приедет. Ты плачешь? — заглядывает в изрезанное слезами и высушенное солью лицо. — Что случилось, Настя? Почему слёзы?
