Мама взвизгивает, а отец хватается за сердце и с грохотом оседает на пол.

— Рома! Рома, что с тобой?! — орёт мать, глядя в стеклянные глаза папы.

Стою в полном ступоре, глядя на всё словно со стороны. Не могу пошевелиться. Даже дышать не выходит.

Он умер? Я убила его? Убила папу? — всё, что крутится в голове.

Шок. Паника. И полный паралич.

— Что стоишь, Настя?! — врывается в вакуум мамин голос. — В скорую звони немедленно! — орёт, захлёбываясь слезами и продолжая тормошить бездвижного отца.

Отмираю и хватаюсь за телефон. О мобильном забываю напрочь и набираю с домашнего 103.

— Скорая. Слушаю.

— Мой папа… — давлюсь слезами.

— Что с ним? — раздаётся спокойный и даже равнодушный голос на том конце.

— Кажется, я убила его. — захлёбываюсь рыданиями, с запозданием воспринимая происходящее.

— Что вы сделали? Назовите адрес. Я пришлю машину. Что именно произошло? — доносится до затуманенного паникой сознания.

С трудом беру себя в руки и диктую адрес.

— Что именно случилось?

— Мы поссорились… Он упал… За сердце схватился и упал… — трындычу невпопад, борясь с новым приступом слёз.

— Ожидайте, машина уже выехала. Будет у вас через десять минут.

— Спасибо. — отбиваю в полном отупении и кладу трубку.

В том же каматозном состоянии поднимаюсь наверх и снимаю одежду. Осторожно складываю вещи в шкаф. Переодеваюсь в брюки и блузку. Расчёсываю волосы и затягиваю в хвост. Снаружи раздаются звуки сирены, и я спускаюсь вниз. Сталкиваюсь с фельдшерами уже в гостиной.

— Сюда! Он здесь! Здесь! — вылетает мама и тащит одного из них за рукав в кухню.

Иду за ними. Молча наблюдаю, как медбрат прощупывает пульс и делает непрямой массаж сердца.

— Раз, два, три… — раздаётся его голос.

Я убила папу…

— Четыре, пять, шесть… — считает в пол голоса медработник.

Своим эгоизмом…

— Семь, восемь…

Он умер из-за меня…

— Дыши! Ну же! Давай! Дыши! — прислушивается к дыханию и всё по новой.

— Раз. Два…

Я тварь! Тварь, которая убила собственного отца!

— Шесть. Семь. Есть пульс!

— Что с ним? — врывается мама.

— Похоже на инфаркт.

Папу грузят в карету скорой помощи и увозят, предварительно озвучив нам, куда его везут и возможные прогнозы. Слушаю, но не слышу. Ничего не слышу.

Мама выходит за ними на улицу.

Остаюсь одна в гостиной огромного дома. Слёзы катятся по щекам, выжигая дорожки. Но я не кричу и даже не всхлипываю. Все системы заторможены. В груди чёрная дыра, поглотившая сначала бешено колотящиеся сердце, а за ним и всё остальное. В голове только одна мысль.

— Прости. Прости. Прости меня, Артём! — мысленно молю, потому что понимаю, что что бы не произошло, не смогу быть с ним.

Если папа выживет, то я не смогу уйти от Должанского. А если умрёт…

Никогда себе этого не прощу! Как я смогу быть счастлива, если стану причиной его смерти?

— Прости меня, любимый. — хриплю в пустоту комнаты. — Я люблю тебя. Люблю. Люблю! — взвываю, падая на колени.

Силы заканчиваются. Нервы разрываются, исполосовывая оставшиеся внутренности на кровавые куски. Внутри ничего живого не остаётся.

— Если любишь, то зачем так с ним?! — влетает в дверь мама и, хватая за локоть, подрывает меня на ноги с неожиданной силой. С трудом до меня доходит, что кричала я в голос, и она подумала об отце. — Зачем, Настя?! Зачем?! Что мы сделали не так?! — захлёбываясь слезами, колотит меня по плечам.

— Прости, мам. — с непонятно откуда взявшимся спокойствием обнимаю её, когда успокаивается и рыдает у меня на груди, сжимая пальцами ткань блузки. — Всё будет хорошо. Папа поправится. Он сильный.

Глажу её по волосам, а сама медленно умираю. Сгораю заживо изнутри. Невидимые руки по кускам снимают с меня кожу, слой за слоем, пока не остаётся ничего. Меня больше не существует.

— А Кирилл? Ты же не бросишь его? — смотрит с мольбой, от которой хочется выть вместе с внутренним монстром, раздирающим на куски исполосованную душу, когда говорю ровным тоном:

— Нет, мам, не брошу.

— Станешь его женой?

— Да.

С ним жила. Без него смерть.

Мама уезжает в больницу, а я поднимаюсь наверх. Сажусь на кровать и утыкаюсь невидящими глазами в одну точку.

Телефон, который Артём подарил мне сегодня утром, постоянно вибрирует, а потом начинает звонить.

Не могу сейчас ни с кем говорить. Если это Вика, то не хочу её слышать.

А если мама? Вдруг она скажет, что папы больше нет?

Я не плачу. Даже слёз нет. Пустота. Холод. Отсутствие сердцебиения.

А если это Артём? Что я скажу ему? Как смогу бросить? У меня нет выбора. Какой же я была наивной дурой, полагая, что смогу быть с ним, наплевав на всех. Как сделать больно любимому человеку? Пусть эта боль будет только моей.

Опускаюсь спиной на простыни и смотрю на белое потолочное полотно. Кто-то включает на нём фильм, который я записываю на плёнку своих воспоминаний. Каждую минуту, секунду и мгновение. Каждый оттенок его запаха. Каждую интонацию голоса. Каждую эмоцию на его лице. Каждое прикосновение. Вкус каждого поцелуя. Все рваные вдохи и хриплые выдохи. Все взгляды. Каждую ссору и примирение. Каждый диалог. Первый поцелуй. Второй, третий… Последний… Волосы неприятно липнут к вискам и щекам, а ресницы пропитываются солью.

Я не плачу.

Губы и пальцы не дрожат.

Не плачу.

Руки не трясутся.

Я не плачу.

Сердце не бьётся.

Не плачу.

— Я люблю тебя, Артём!!! — ору в потолок, когда на нём появляется улыбающееся лицо Северова.

Я не плачу.

Это кровь от разорванного сердца вытекает из глаз.

Я не кричу.

Это вой ветра за окном.

Меня не разрывает на куски от отчаяния. Не топит в боли. Не растаскивают на части голодные звери.

Как может быть больно мёртвому человеку? Почему так давит в груди? Почему проклятая кровь продолжает течь по венам!? Почему всё случилось именно так?! Почему у папы плохо с сердцем?! Почему Артём только сейчас ворвался в мою жизнь?! Почему ни тогда, не два года назад?! Чего он ждал?! Я же влюбилась в него с первого взгляда! С первого слова! И пусть он бесил меня! Выводил! Но я так злилась, потому что не могла быть с ним! Боялась, что ему плевать на меня! Не могла переступить через родителей! Если бы он только сделал шаг навстречу! Всего один шаг! Почему я только сейчас понимаю это?! Только сейчас признаюсь себе?! Почему, только потеряв его, я смогла принять то, что два года была влюблена в него по уши?!

— Почемуууу?! — кричу, вгрызаясь зубами в наволочку. — Почему?! Почему?! Почему всё так?! Почему я должна была получить тебя, только чтобы потерять?! — ору его портрету, выжженному на внутренней стороне век.

Вот теперь я плачу! Рыдаю и захлёбываюсь. Бью подушку, пока из неё не вылетают все перья. Кричу, ору, скулю, зову и умоляю.

Падаю на колени и впервые в жизни прошу Бога дать мне сил с этим справиться. Пережить этот день. И следующий. И каждый, в котором не будет бирюзовых глаз и пряного аромата кофе, табака и корицы. Не будет лёгких насмешливых улыбок. Не будет искреннего смеха, от которого сердце срывается вскачь. Не будет сильных рук и нежных прикосновений. Не будет голодных поцелуев и жадных ласк. Не будет его тепла.

— Кто-нибудь, помогите! — хриплю, сорвав горло. — Помогите мне пережить это! Кто-нибудь, умоляю, помогите мне научиться жить без любимого мужчины! Молю, пожалуйста. Кто-нибудь… — голос срывается, и я без сил падаю на пол.

Меня тошнит. Едва поднимаюсь на ноги, как тут же выворачивает наизнанку. Рвёт, пока я не начинаю давиться сухими позывами. Слёзы новым потоком вытекают из воспалённых глаз.

Падаю на кровать, даже не вытирая рвоту. Сил не остаётся даже дышать. И я, наконец, проваливаюсь в спасительную холодную пустоту, окутывающую меня не только снаружи, но и изнутри.

***

Телефонный звонок врывается в мою голову оглушающим рёвом, вызывающем боль не только в пульсирующих висках, но и во всём теле. Словно в каком-то дурмане, тяну руку и хватаю гаджет. На экране высвечивается фотография Тёмы, и все события этого дня разом врываются в меня свистящими и разрывающими мою плоть снарядами.