— Ты даже не хочешь делать ничего из этого, Эм, — он следует за мной наверх, всегда оставаясь рядом, на случай, если я споткнусь, чтобы поймать меня своими отцовскими рефлексами.

— Нет, но и ничего другого я тоже не умею. А быть социальным работником, это явно не для меня. И искусство меня никуда не приведёт. У меня есть модельное агентство и моя аудитория. Это тоже хорошо оплачиваемая работа. Зачем рисковать всем этим, когда это надежная работа?

Я иду к шкафу, который мы делим. Майлз был достаточно любезен, чтобы разрешить мне использовать большую часть его вещей, учитывая, что я ношу более разнообразную одежду.

Гончарная роспись, да? Спортивные штаны и мешковатая рубашка были бы кстати, плюс по всему, они бы скрыли животик, которого у меня нет. Да, я до сих пор переживаю по этому поводу. Я только забеременела, и уже даже не показываюсь. Конечно я не знаю, какой у меня должен быть живот на одиннадцатой неделе беременности, но мне все равно. Я просто хочу показать хоть немного.

Но если Диего узнает, что я вышла на публику в образе бездомного — он настаивает, что штаны и толстовка затмевает мою красоту, — он произнесёт двухчасовую речь о том, почему я не должна этого делать. Что это не для моего имиджа и бла-бла-бла. Так что, думаю, мне придется пойти в чем-нибудь другом. Думаю, в платье.

— Это ненадежно, дорогая.

Это так. Я получаю приличную сумму за одну съёмку, а если я когда-нибудь попаду на подиум, то получу ещё больше.

Я смотрю на него сквозь зеркальную дверь.

— Не называй меня так.

— Ты предпочитаешь, чтобы я называл тебя женой?

— Как насчёт Эмори?

— Знаешь что? Мне больше нравится «женушка».

Я сделала только хуже.

— Хорошо, как угодно, — я закатываю глаза и просто открываю двери шкафа, пытаясь найти платье. — Между прочим, искусство менее надёжно. По крайней мере, я уже хорошо зарабатываю на моделировании и публикациях в социальных сетях.

— Ты почти ничего не выкладываешь.

— И что? Я все ещё зарабатываю деньги. Достаточно денег, чтобы обеспечить себе жизнь.

— А ты не можешь попытаться зарабатывать себе на жизнь чем-нибудь, чем ты действительно увлечена? Например, искусством.

Глядя на свой выбор одежды, я просто киваю, и вместо этого нахожу свои спортивные штаны.

Диего может отсосать мой несуществующий член. Ну, или член моего мужа, если он предпочитает парней.

ГЛАВА 30

«Ты забрала прочь мою сбивчивую мелодию, / И теперь я слышу симфонию» — I Hear a Symphony by Cody Fry

Эмори

— Помните, если вы хотите получить чистый результат без разводов, не давайте краске высохнуть. Я рекомендую три слоя каждого цвета, используйте самую большую кисть для области, на которой вы хотите рисовать, всегда держите достаточно краски на поверхности, и обязательно рисуйте в одном и том же направлении. Толстый слой также поможет вам бороться с полосами. Первый слой высыхает быстрее всего, так как керамика очень сухая, поэтому не паникуйте, когда наносите первый слой и он не выглядит идеальным. Вы можете начать наносить второй слой сразу же: этот слой ляжет сверху, и высохнет не так быстро, как первый.

У меня уже есть видение того, как будет выглядеть моя тарелка. На внутренней стороне будут нарисованы апельсины и несколько листьев, чтобы не переборщить с апельсинами. Просто это выглядело бы слишком нагроможденным. Кроме того, добавление других цветов — это всегда хорошо. Нижняя сторона тарелки либо останется просто белой, либо придам ей оранжевый оттенок. Я все ещё не уверена, что с ней делать.

Когда я смотрю на Майлза, я вижу, что он смотрит на тарелку перед собой, его брови нахмурены в замешательства. Я почти смеюсь.

— Это вообще имеет какой-нибудь смысл?

— Что ты имеешь ввиду? — спрашиваю я в ответ.

— Не дайте краске высохнуть, но первый слой высохнет почти мгновенно?

— Именно так работает живопись, Майлз. В этом есть смысл.

— Это не имеет никакого смысла, жена. Вот на самом деле не имеет никакого смысла.

— Ох, теперь меня понизили в статусе жёнушки до жены, а?

Он гордо кивает.

— Ты не заслуживаешь окончания «ушка» после этих слов.

Я очень долго вздыхаю, тоже немного драматично. Мне плевать как он меня называет. Я одинаково ненавижу каждое ласковое прозвище.

Отвернувшись от Майлза, я тянусь к оранжевому цвету, наливая немного краски на дополнительную палитру. Поскольку я не хочу, чтобы мои апельсины имели стопроцентную непрозрачность, я нанесу только один, а может и два не толстых слоя. Я хочу видеть полосы, придать им какую-то текстуру. Края моих апельсинов должны быть толще, чем середина. И вот я набираю кистью немного краски и рисую один полукруг. Край полукруга получается именно таким, как я хотела, и внутренняя часть тоже достаточно полосатая. Тем не менее, он все ещё выглядит слишком тусклым, поэтому я повторяю все движения, а потом добавляю другую половину круга.

Я повторяю весь этот процесс несколько раз, чтобы у меня вышло всего шесть апельсинов.

Бросив ещё один быстрый взгляд на Майлза, я с удивлением обнаруживаю, что его тарелка все ещё пуста. Он хоть прикасался к ней? Я ожидала увидеть пятна цветов и полное отсутствие какого-либо дизайна, но это удивляет даже меня.

— Ты в порядке? — спрашиваю я, еле подавляя смешок.

— Да. Просто у меня нет красной краски.

— Есть, — говорю я и указываю на баночку с красной краской рядом с его тарелкой.

— Нет, это розовый.

Иногда он такой глупый.

— Нет, это красный. Цвета проявляются после того, как глиняная посуда засохнет.

— Хорошо, тогда я возьму другой цвет.

Он глупый. Он чертовски глупый.

— Похоже ты искупалась в краске, — комментирует Майлз, когда я заканчиваю свой шедевр.

Это не идеально, но от этого становится даже лучше. Я серьёзно не могу дождаться завтрашнего дня, чтобы забрать готовую керамику.

В любом случае, Майлз прав. Я из тех художников, которым все равно, где останется краска. Я использую свои руки, чтобы размазать её, если это необходимо, или чтобы избавиться где-то от пятен. А потом я забываю, что у меня на руках краска, и провожу ими по волосам, или прикасаюсь к лицу и вообще к чему угодно. Просто это всегда заканчивается тем, что я вся в краске.

— Спасибо, я называю это эксклюзивом от Эмори. Что думаешь? — Он сканирует меня, его глаза скользят по всему моему телу, прежде чем снова останавливаются на моих глазах.

— Слишком много оттенков оранжевого.

Прищурившись, я жду, пока он исправлять себя, или хотя бы обратит внимание на то, что я только что сказала. Но даже если он и понял, он ничего не говорит

— Ты всегда высмеивал мой цвет волос.

Он ухмыляется. Он, черт возьми, ухмыляется мне. Его руки лежат на груди, а голова слегка наклонена, когда он мычит, годятся на мои волосы.

— Нет, на самом деле, тебе идёт рыжий.

— Правда?

Единственная причина, по которой я когда-то решила покрасить волосы в красный, или точнее, в рыжий, заключается в том, что я знаю, что Милли никогда бы этого не сделала. Это было похоже на попытку не сравнивать себя с ней. Только это понесло мне больше сравнений, чем когда-либо до.

В течение первых шести месяцев моя мать постоянно говорила что-то вроде:

— Милли никогда бы не испортила себе волосы, как ты. Но что плохого в том, что у тебя такой же цвет волос, как у твоей сестры? Блонд идёт Милли намного больше, а значит и тебе тоже.

Она больше не комментарии мою прическу, теперь она говорит о других вещах.

— Да, — он подносит руку к моей голове, сжимая одну прядь между большим и указательным пальцами, прежде чем потянуть за неё, вероятно, чтобы вытащить немного засохшей краски. — Это… месмерично^[15].

— Месмерично? — повторяю я, не совсем понимая его комплимента. Но один человек никогда не смотрел на мои волосы и не забывал, что вообще смотрел на них. — Это не месмеризм.