без панихиды, без прощания, в их весеннем саду. Он станет удобрением. И никто не докажет, что он пил воду. Известно будет только, что он исчез. Habeas corpus. Неприкосновенность личности.

Сейчас.

Дакворт делает большой глоток воды из фонтана. Полощет ею рот.

Перестает полоскать.

Ему чудится, будто он ощущает легкий электрический разряд, пробежавший по спине, рукам, ногам.

Он выплевывает воду обратно в стакан.

Не в силах проглотить огонь.

Проглотить страх.

Возможно, и этого хватит. Дакворт достает красную ручку для правки. Кладет «Пьесу» обратно в ящик. Убирает красную ручку. Барабанит пальцами по столу.

Он будет носить при себе литровую бутылку с водой из фонтана и через пять — семь лет выпьет воду и закончит «Пьесу». Может быть, даже через десять. Может быть.

И появится шедевр. Вне рамок, вне течений, вне других произведений эпохи. Может быть.

И Дакворт отошлет ее в лондонский театр Плэй-хаус, чикагские Гудменовский и Публичный театры с короткой запиской от руки: «Сейчас».

Может быть.

Тем временем они с Талией (чье тихое похрапывание на диване у него за спиной нежнее самой нежной колыбельной) будут учить, что потенциал есть у каждого. И каждый должен позволить им раскрыть этот потенциал. Они устроят революцию. Приведут людей к воде. А сами окажутся надо всем этим. Будут судить лишь об искусстве, а не о художниках. Это будет трудно. Им придется распространять учение, и, без сомнения, найдутся те, кто попытается остановить их, хотя каждый имеет право реализовать свой потенциал. Искусство имеет право на детей. Какое вдохновение!

Может быть.

Дакворт снова вытаскивает «Пьесу» из ящика. Достает красную ручку. Кладет то и другое рядом с пишущей машинкой. Начало манифеста. Стакан с выплюнутой водой из фонтана.

Прошу тебя, Господи, дай мне знак.

Художник или критик?

Может быть, он в отчаянии хватит стакан об стол. О дремлющая муза, услышь мои страдания.

Дакворт прищуривается в надежде, что на глаза навернутся слезы. Слезы, которые придадут законность его страданиям и, возможно, разбудят Талию, которая придет ему на помощь и утешит.

Художник или критик?

Слезы, которые гораздо более привлекательный актер смог бы наколдовать на съемочной площадке своей жизни.

В такой момент.

Оскаровский момент. С остротами Джона Уильямса. Или Рэнди Ньюмана. Или Дэнни Эльфмана[39].

Художник или критик?

Момент выбора номинанта, который, несомненно, станет «лучшим адаптированным сценарием». И Дакворт представляет, как может выглядеть этот момент:

Она нажимает клавишу «X» (очевидный стоп-сигнал) над рукописью его «Пьесы». Дакворт понимает это, наблюдая за ее движениями одним глазом. Его судьба решена. Муза заговорила. Камера завершила наезд.

И теперь дает крупным планом, в стиле Джонатана Демми, классические черты лица Критика.

Затемнение

Той же ночью, после оживленных занятий любовью, сны Дакворта полнятся видениями смерти: пастух ведет массы к огромному водоему и крещению бойней.

Вспыхивает голубое пламя, и Би поднимает очки для сварки на лоб. Темные круглые, похожие на родимые пятна линзы с коричневым кожаным ремешком. Очки, которые мог бы носить летчик, если бы самолеты пролетали через центр Земли.

«Да» или «Нет».

Он откладывает фонарик и прислоняется к стальному стаду, где лежит кусок промасленной бумаги, придавленный в каждом углу тяжелыми стальными дисками с просверленными и выбитыми в центре отверстиями. Сверяется с проектом. Снова берет фонарик, поворачивает несколько ручек и отсоединяет баллон. Обхватывает его руками и несет к вертикальной тележке, которую смастерил во время одного из своих многочисленных простоев. Накидывает на баллон страховочную цепь. В другом углу расстегивает еще одну страховочную цепь и обхватывает полный баллон. Переносит его к сварочной горелке и через пару минут снова приступает к работе. Мышечная память знает свое дело. Это единственный способ функционировать.

Из угла подвальной мастерской на него смотрит наполовину законченная трех-с-половиной-метровая скульптура ребенка.

Это заказное произведение по мотивам картин Гюнтера Адамчика. Гюнтер Адамчик фотографировался с папой римским. Его сравнивали с Ван Гогом. В глянцевом альбоме, изданном за счет художника. Гюнтер Адамчик — влиятельный, очень богатый и очень посредственный художник. Посредственный художник, который очень влиятелен, очень богат и у которого выгодная биография. Десять лет назад, когда он был владельцем сети органических продуктовых магазинов, ему поставили диагноз: синдром Шая — Дрейджера, дегенеративное неврологическое заболевание. Адамчик снял маленький домик на Кайманах и занялся живописью, о которой всегда мечтал, но на которую у него никогда не хватало ни времени, ни терпения. Он был человек занятой, ведь управление сетью продуктовых магазинов «Славный сад» отнимает немало времени. Особенно если вникать во все мелочи, как Гюнтер Адамчик. Он отправился на Кайманы, чтобы писать картины и умирать. И полгода писал картины. И каждый день купался. И бегал. И спал со всеми, кто его хотел, и перепробовал все клубные наркотики, от которых предостерегал своих сыновей.

Каждый закат был для него последним.

Но солнце продолжало всходить.

В течение полутора лет.

Наконец Адамчик вернулся в Штаты, где триумвират врачей сказал ему:

«Ой.

Извините.

Вы не умираете. Надеюсь, мы не доставили вам неудобств».

«Вовсе нет», — ответил Гюнтер Адамчик. Он продал «Славный сад», поселился на Кайманах, писал картины и трахал молодых туристок, очарованных его богемным образом жизни.

По крайней мере, так говорится в написанной по заказу биографии Гюнтера Адамчика.

Гюнтер Адамчик ждет, что работа сегодня будет закончена и упакована, а завтра отправлена в Италию. Для Би это пробный заказ. Если Адамчик останется доволен, будут еще. Если бы не кузнец из Польши, где сталь намного, намного дешевле, заказов было бы навалом. Гюнтер Адамчик говорит, что позвонит, когда поднимется.

«Да» или «Нет».

Но Би работает не над заказом Гюнтера Адамчика.

Би берет стальной рулон, опускает очки и открывает вентиль. Нажимает на курок, и из сопла вырывается пламя. Подкручивает вентиль, заостряя пламя, и от привычного шипения становится очень уютно.

Пламя окрашивает кончик стального сопла красными и ярко-оранжевыми оттенками, пока оно не раскаляется, начиная излучать собственное сияние и тепло. Би снова бросает взгляд на проект гроба и опускает горелку. Берет молот, кладет изделие на свою столетнюю наковальню. Поднимает руку, ощущая тяжесть молота. Опускает его с громким лязгом. Сталь, поддаваясь, начинает искрить.

Удар. Лязг. Искры. Рука превращается в машину. Первую машину. Удар. Лязг. Искры. Низкое «бац» должно быть выше. Другая рука слегка поворачивает стальной лист щипцами: там расплющить, здесь изогнуть. Звонит телефон. Удар. Лязг. Искры. Все по зрительной / мышечной памяти.

Би углубляется в прошлое на сто лет назад.

Удар. Лязг. Искры. Наковальня. Он мог бы быть кузнецом в любое время, в любом месте, в любой стране.

На полторы тысячи лет назад.

Звонит мобильный телефон. Кроме этого ничего не существует. Только человек и металл.

На две тысячи лет назад.

Удар. Лязг. Искры. Заблудший путешественник во времени может попасть в любую эпоху и не различит, прошлое это, настоящее или будущее.