Это потрясло его. Он сбился с ритма, но быстро восстановил его.

Затем Влад заткнул ей рот старым носком. Связал ее засаленной веревкой, сначала слабо, а потом туже, так что в ее глазах промелькнула паника. Испуг. Но по тому, как она поджала пальцы ног, он понял, что это в основном для вида. И оценил. Потом он щекотал большие Наташины ступни, которые всегда пахли апельсинами. Она смеялась, они трахались, и во второй и третий разы ее вопли оказались не такими уж громкими. Ведь у него в ушах была вата. И мысленно, про себя, он называл ее Мораной, богиней природы. И смерти.

Влад переносит вес с одной ноги на другую. На ту ногу, что ближе к трости. И тут он чувствует… какое-то шевеление.

У него подергивается пенис. Подергивание — самая сильная реакция на тех равнинах, где Владислав Владиславович Глинский обитает последние годы.

Он снова представляет связанную Наташу, ее испуганный взгляд, ее смех. Ее тело, эротическая греза Р. Крамба^{43}, занимающее так много места, огромные зад и грудь — пропорциональные, бросающие вызов земной гравитации. Запах апельсина, сексуального апельсина.

Все это давно исчезло. Он больше не возбуждается.

Никогда.

А разум до сих пор тоскует, до сих пор вожделеет.

Девушку, проходящую мимо по улице, женщину в поезде. Да что там, всех молодых деловых особ в пошитых на заказ костюмах и дешевых теннисных туфлях. С торчащими из сумок туфлями на шпильках. Влад часами стоит на железнодорожной платформе. Иногда он слышит русскую речь, обычно не от женщин в костюмах, но слышит. Вечерами, когда начинается вторая смена. От уборщиц. И он тоскует по своей юности, когда мог, улыбнувшись и подмигнув, растопить самое ледяное сердце.

Теперь они смотрят сквозь него. Он стар. И не способен как-то повлиять на их жизнь. Он призрак. Вроде незрячих людей в поезде. Когда они оказываются рядом, люди прекращают разговоры, умолкают. Не хотят к ним прикасаться. Раньше он тоже так делал: игнорировал их.

Глинский не хочет быть призраком. У него затекает спина. Он снова переступает с ноги на ногу. Трость не помогает. Молодежи невдомек, что тело стареет и отказывает, но ум еще долго остается бодрым и цепким. Как по-вашему, почему бабушки и дедушки любят играть с внуками? «Потому что мы еще юны душой», — мысленно объясняет Влад неизвестно кому.

Записанный голос объявляет, что салон закрывается через несколько минут.

— Сэр, мы закрываемся через несколько минут.

— Я слышал. Спасибо. Я слышал.

Женщина вздыхает и закатывает глаза.

— Я не хотел беспокоить вас, — говорит Глинский. Он наклоняется, чтобы осмотреть это круглое кресло, и у него защемляет спину.

— О боже.

Женщина смотрит на него. Позволяет ему наклониться. Ожидает, когда настанет тот момент, когда она не сможет его игнорировать. Момент, когда он перестанет быть невидимым.

Наклонившись, он ищет, на что опереться, и опирается на кресло. Новое поступление. На бирке написано: «Работа Кув-Би». Глинский начинает опускаться. Достигает того момента, когда центр тяжести вверяет его судьбу земле, притягиваемый силами, которые не смогли справиться с Наташиными шарами. Он готовится принять удар деревянных планок, которые врежутся в его костлявые ноги и задницу, покрытых листвой ветвей, которые оцарапают ему руки, спинки, которая покуражится над его поясницей, надорванной в Воркутлаге.

Проклятое кресло.

Глинский опускается на сиденье. Хрустя позвоночником. Как ребенок, выпрямляющий соломинку с гармошкой на сгибе. Позвонки взвывают, искривленный хребет и согнутые ноги пронзает адская боль, будто хвост воспламененного пороха. Или разряд на электрическом стуле. Без суда и следствия. Раз — и десять тысяч вольт.

Проклятое кресло.

Затем боль столь же быстро проходит. Владислав делает вдох и напрягается, ожидая, что ребра тотчас заноют. Но они не ноют. Кресло обнимает, поддерживает его. Старик выпрямляется. У него опять хрустит позвонок. Как одинокая петарда. А потом — легкий прилив крови к голове. Голова кружится, но это не так уж неприятно. По телу, согревая руки и ноги, пробегает волна тепла.

Как первая выпитая им рюмка водки.

Как первая близость с Наташей.

— Сэр, мы закрываемся, — звучит чей-то далекий голос.

Достигнув пальцев ног, тепло возвращается обратно. Теплеют бедра. Потом мошонка. А потом у него встает член. Болезненная эрекция заполняет его кровью, растягивая до размеров Приморского края.

Ого.

Давай, тигр.

Пенис натягивает ткань брюк, словно твердая дубинка. В последний раз он был таким твердым, когда Владу было лет двадцать с небольшим. Какую-то секунду перед глазами все плывет. Сенсорное восприятие и обработка данных сейчас осуществляются исключительно через конечности и промежность.

— Сэр, мы закрываемся. Вынуждена просить вас совершить покупку или покинуть салон. Сэр!.. Сэр!.. Сэр!.. Сэр, прошу вас… Сэр, я могу вам помочь?..

Новый прилив тепла.

Наташина улыбка.

О, моя московская красавица.

Он увеличивается в размерах.

Наташа, он твердый.

Она стоит перед ним.

«Да, Влад, любимый, войди же в меня», — Наташа приподнимает попку, умоляя взять ее. И начинает стонать.

Он все еще увеличивается.

— Сэр!

Мошонка набухает, давление усиливается.

Давай, тигр.

О боже. Этого не может быть. Влад думает: «У меня сейчас случится…»

— Сэр!

Продавщица касается его руки.

Наташа исчезает. Эрекция остается.

— Сэр…

— Что? Что? Что?

— Я вынуждена просить вас…

— Я хочу купить это кресло. — Глинский встает, и позвоночник его не подводит. Эрекция тоже, она, впервые за многие десятки лет, стойко прокладывает себе путь. Влад опускает взгляд. — Я хочу купить это кресло прямо сейчас.

Девушка тоже опускает взгляд. На ее лице появляется благоговейно-потрясенное выражение, словно она щелкает пультом, а телевизионные каналы все не заканчиваются.

Ну и дела!..

Глинский подмигивает и улыбается молодой продавщице:

— Я хочу купить это кресло, моя дорогая.

Старик отворачивается к креслу. Эрекция ослабевает. Он оттягивает ткань над промежностью и нажимает на пенис большим пальцем. Эрекция слегка спадает, угол подъема уменьшается, но член по-прежнему угрожающе выпирает. Владислав делает это из вежливости, чтобы не смущать девушку. Он надевает куртку, которая доходит ему до колен, но не дает себе труда застегнуть ее. Он делает это из гордости. Он гордится своим членом. Этой Наташиной радостью.

Глинский с самодовольным видом подходит к прилавку. Продавщица следует за ним. Она уже мысленно подсчитывает комиссионные.

Он подмигивает ей. Достает бумажник.

— Он огроменный, — говорит Глинский.

Девушка краснеет, попеременно испытывая то отвращение, то любопытство. Она хихикает:

— Чертовски верно.

Она подходит к креслу, проверяет цену. Возвращается.

— Шесть тысяч долларов.

Владислав моргает.

— Есть возможность зарезервировать.

— Нет. Оно уедет со мной домой сегодня же.

— Тогда шесть тысяч.

Владислав подмигивает ей:

— Вы красавица.

— Могу скинуть десять процентов.

Он улыбается:

— Держу пари, у вас наверняка целая туча обожателей.

— Я скину вам пятнадцать процентов[34].

— Спасибо.

Влад смотрит на свой потрепанный бумажник. У него есть сто сорок три доллара. И чековая книжка. Он улыбается и подмигивает:

— Замечательно. Я выпишу вам чек.

Он заполняет чек, склонившись над прилавком. Чувствуя при этом, как снова начинает ныть спина, как сжимается мошонка и размягчается пенис. Его улыбка гаснет.

— Мы можем доставить его завтра, — сообщает девушка, набирая цифры на квадратном сером кассовом аппарате.