Дети сначала кричат, а потом восторженно хохочут.

— Мы в ловушке! Как в мышеловке!

— Сейчас пустят газ!

Чпок.

— Вода? — говорит куратор Лес, загоняя мячик в отверстие дорогого портативного мини-гольфа. Чуть дальше того места, куда Дакворт загнал свой[22].

— Серьезно, Джаспер?

— Да.

Двое рабочих вкатывают штабель ящиков, и Дакворт отходит в сторону.

— Мебель туда, — распоряжается Лес.

— Это вода, — говорит Дакворт Лесу. Еще раз. — Фонтан на третьем этаже рядом с этническим искусством.

— О чем ты толкуешь? Я все еще не понимаю.

— Тот, кто пьет воду, обретает возможность создавать такое.

Он указывает на одну из работ школьников. (Дакворт принес ее и поставил радом с мини-гольфом. Следовало бы не радом, а на него.) Она представляет собой антивоенное высказывание, хотя никто из родственников художника даже не участвовал в боевых действиях.

— Не мели чушь.

— Надо вызвать водопроводчика.

— Зачем?

— Чтобы отключить фонтан.

— Ты несешь чушь.

— Нет, я сам видел. Полдюжины раз. Тимми тоже пил воду.

— Это всего лишь случайное совпадение, Дакворт. Даже обезьянка, играющая с кистями и красками, в конечном счете может создать что-нибудь довольно занятное.

— Посади тысячу обезьянок за тысячу пишущих машинок, и они будут только бросаться друг в друга собственными фекалиями. Ты же видел работу Тимми.

— Нет, но я слышал, что есть фотография.

— Кхм. Ты видел «Миграцию».

— Красиво.

— Ты хочешь сказать, что Табби Мастерсон настолько тонкая и чуткая, что создала это произведение искусства из ничего? — спрашивает Дакворт.

— Да. Ты так и написал в своей заметке. Ты назвал ее гением.

— Это было до фонтана. И до того, как я узнал, что она была под кайфом. Теперь она не может выдать ничего подобного.

— Ну и что? Она создала нечто…

— У нее есть фанаты. — Дакворт достает фанатский журнал. Любительское издание, выпущенное теми самыми студентами-искусствоведами, которые присутствовали на не сопровождавшемся никакими церемониями представлении «Миграции» публике. Поскольку они шарят в компьютерах и изучают искусство, вы могли бы решить, что журнал профессионального качества. Отнюдь. Номера написаны от руки, раскрашены вручную и существуют в единственном экземпляре. Дань уважения богине Бите. — Ты сам скажешь этим ребятишкам, что все было обманом? Что нужно всего лишь глотнуть воды, чтобы обрести этот статус? Кажется, ты не понимаешь. Если люди будут продолжать приходить сюда и пить воду… А как насчет мастерства, жертвенности? Раз — и готовы новые Пикассо, Моне, Густавы, Друдески, Бонтеку, Фасгольды, Аракеляны. Как сорняки. Деваться будет некуда от однодневок.

— Ты говоришь так, будто это плохо, — говорит Лес, выполняя девятифутовый патт.

— Эти произведения искусства разбили мне сердце. Они свели мое литературное существование к дурной шутке, детской книжонке, пустой трате времени. И что же превратило меня в никчемное существо? Мгновенное искусство. Моя профессия разделила участь динозавров. Это мой астероид…

— Что?

— Астероид, который уничтожил динозавров.

— Я думал, это было глобальное потепление.

— Нет, глобальное потепление уничтожает нас сейчас, то есть уничтожало. До фонтана.

— Я думал, что динозавров уничтожило внезапное похолодание.

Шестифутовый патт.

Очередь Дакворта.

Чпок.

— Мы все умрем. Мы умрем, окруженные неописуемо прекрасными произведениями. Разве ты не видишь?

— Для музея это выгодный бизнес. Десятифутовый патт.

— Я нахожусь в комнате с человеком, который не видит дальше собственного носа! — восклицает Дакворт. — Звоню водопроводчику.

Дакворт тянется к стационарному телефону.

Лес останавливает его ловким ударом клюшки по руке.

— Есть художники, которые пожертвовали собой и пребывают в шаге от гениальности, — говорит Дакворт. — А теперь, так сказать, просто добавь воды.

— Ты оплакиваешь художников или тот факт, что твоей профессии якобы настал конец? — говорит Лес, наклоняясь и выполняя пятнадцатифутовый патт совсем рядом с антивоенным произведением, что побуждает его добавить: — Кроме того, никто не смог повторить свой успех.

— Что?

— Один шедевр. Это все, что они выдают. В каждом из нас есть шедевр, Дакворт. Когда он выйдет, тогда и выйдет. Мы — вселенная гениев-однодневок. — Лес наводит глянец на свою дорогую клюшку («Маруман маджести престиджо милд»). — Но продаваемых гениев-однодневок.

Дакворт потрясенно отшатывается.

— Что вы такое говорите, сэр!

Лес, эта холеная белобрысая нирвана, улыбаясь, поднимает взгляд.

— К тому же все права на эти творения принадлежат нам.

— Что???

— За свои десять долларов вы получите возможность создать на выставке «Быть художником™» произведение искусства. Вас сфотографируют. А вы передадите нам все лицензионные права. Иначе как, по-твоему, удерживаются на плаву некоммерческие организации? «Миграция» наша.

— Что ты такое говоришь!

— С добрым утром, мистер Дакворт.

— Эта выставка самая настоящая мерзость. Мерзость!

Охранник, довольно грубый, но ленивый, провожает его лишь до главного вестибюля, не желая тащиться мимо греческих статуй и спускаться по длиннющей лестнице на авеню Чикаго, а затем опять подниматься[23].

Дакворт не в силах поведать обо всем Табби. Он не может сообщить ей правду о Фонтане. Не может разрушить ее надежду. Не может напомнить, что права на ее шедевр «Миграция» принадлежат музею. Чашки, календари, футболки, плакаты, детские мобили. Глобальный рынок. Так что продолжения «Миграции» не будет. И второго акта в жизни этой американки тоже.

— Мои учителя, когда я была маленькой, — скажет Табби, — посылали родителям записки: «Табби особенная», «У Табби большой потенциал». Они говорили, что я одаренная, — невнятно будет бормотать Табби. — У меня был большой потенциал.

Глаза Дакворта затуманятся от слез. Зазвонит мобильник. Это будет адвокат Табби, приводящий в порядок ее дела.

— Вода, — скажет Табби, — помогла мне раскрыть свой потенциал. Мне нужно еще чуть-чуть. Еще один стаканчик. Мне нужно сотворить еще одно чудо.

Слова Леса будут эхом отдаваться в голове Дакворта: «Мы — вселенная гениев-однодневок».

— Вода просто придала мне сил, — продолжит Табби. — Дала ту остроту видения, которой мне недоставало. Разве это так уж неправильно, Джаспер? Чем я хуже тех покойных артистов-наркоманов, которым поклоняется мир: Короля, Короля поп-музыки, Человека в черном?^{25}

Дакворт с трудом сглотнет. Возьми ее руку в свою.

— Нет, Табби, это не так. Я посмотрю, что можно сделать.

Он скажет это, глядя в ее тускнеющие глаза, запавшие в изъеденный раком череп.

Фонтан урчит и гудит, подсоединенный к незримому, безвестному генератору, левитирующий с жужжанием электробритвы, подвешенный к стене с помощью невидимого крепежа; эта старая модель — вовсе не похожая на космическую тарелку, выступающую из стены, раковина, а обычный металлический, выкрашенный серой краской утилитарный объект, недостаточно современный, чтобы быть искусством, недостаточно винтажный, чтобы быть китчем, — в сталинском стиле, если угодно, и если бы вы сейчас посмотрели на него, как Дакворт, а затем отвернулись, вы не сумели бы его описать, не говоря уже о том, чтобы ответить на элементарные вопросы: с какой стороны находится краник? Достает ли он до пола? Какого он цвета? Если ли у него педаль для спуска воды или кнопка для удаления механических примесей?

Но Дакворт не отвернулся. Он не мигая смотрит на фонтан, так долго запечатлевая его в своем мозгу, что все находящееся на периферии зрения темнеет и начинает мерцать крошечными звездочками, а стенки фонтана медленно пульсируют в такт его собственному дыханию.