Ярко освещенный фонарем каземат стал куда дружелюбней, даже мох на потолке вдруг показался шотландцу шелковисто-зеленым и вовсе не отвратительным. Хлеб в узелке был свежим, вода – прохладной, и вскоре Годелот совсем воспрянул духом.

Ночью, когда послышались команды к смене караула, он погасил фонарь и с легким озорным чувством растянулся на нарах. Было бы совсем куражно, если бы знать наверняка, что сегодня вместо него на часах кукует Морит.

Утром вместе со скудным завтраком слуга принес Годелоту небольшой прямоугольный сверток. Развернув его, шотландец онемел от восторга: внутри была книга. Заголовок гласил: «Данте Алигьери. Божественная комедия».

Под обложкой Годелот нашел короткую записку: «Я слышал, вы грамотны. Надеюсь, эта книга поможет вам скоротать время. Л. Бениньо».

Благодаря неожиданной любезности врача срок ареста прошел для шотландца почти незаметно. Раны, хотя причиняли немало мучений, начали заживать, не принеся за собой сопутствующих хворей. Молчаливый Оскар трижды в день приносил узнику еду, и Годелот прятал книгу под мешковину – он не был уверен, разрешены ли ему подобные вольности, и не хотел ставить доктора Бениньо в неловкое положение.

«Божественная комедия» потрясла подростка. Воспитанный в среде, где религия считалась неотъемлемой частью повседневного бытия, он привык воспринимать рай и ад как некие сами собой разумеющиеся понятия, не вникая в их суть. В проповедях все сводилось к вечным мукам или непреходящему блаженству, и этих определений Годелоту было достаточно.

Тот, кто не знал настоящих невзгод, может более философски рассуждать о муке и блаженстве. Но простолюдину шестнадцатого века не нужно было сложных формул.

Жизнь полнилась превратностями, и «вечные муки» были вполне ясной перспективой: голод, за которым не последует урожая; войны, что никогда не сменятся миром; эпидемии, что не сойдут на нет, пока останется хоть одна живая душа. За что все это? Всевышнему виднее. Каждый грешен на свой лад, и остается лишь терпеть не ропща.

С «вечным блаженством» же все было еще проще. Если не будет голода, войн и болезней – вот вам и рай, чего больше? А уж как удостоиться этого рая, вам расскажет каждый сельский пастор, и первым советом будет не опаздывать к мессе, почитать самого пастора и чистосердечно исповедоваться в своих несовершенствах. Прочее же – не вашего ума дело.

Отец Альбинони не любил рассуждений о рае и аде. Он лишь туманно намекал, что все это сказки, что ад у каждого человека свой, а уж чертей и ангелов куда больше на бренной земле, чем за ее порогом.

Эти теории были малопонятны Годелоту, но священник, обычно словоохотливый, лишь качал головой и утверждал, что в свое время мальчик дойдет до этого сам, спешить не надобно.

И теперь описанные в книге девять кругов ада открыли для Годелота совершенно иной, неизведанный и запретный мир.

Здесь муки не были прихотью равнодушно-суровых Небес, здесь каждому чудовищной мерой воздавалось за собственные грехи, и грехи эти сводились вовсе не к поеданию мяса в постный день. Похоть, ложь, скупость, гнев, насилие… Все, чем до краев полна человеческая жизнь, чему всегда находится сотня оправданий, чему научились придумывать героические имена, чем многие гордятся, будто подвигами. А самый страшный грех, хуже которого не измыслил сам Сатана? Предательство. С ним не равнялось даже самоубийство.

Превозносил же странный автор удивительной книги вовсе не знание наизусть молитв и своевременное посещение церкви. В раю помещались любовь и мудрость, справедливость, верность словам и обетам, а также готовность пожертвовать ради всего этого собой и своими интересами.

Годелот прочел книгу за три дня, часто перечитывая тот или иной абзац и подолгу над ним размышляя. Порой становилось до дрожи страшно – слишком простые и обыденные грешки приводили в один из ужасных кругов описанной преисподней. Обрести же рай было задачей весьма непростой и требовало немалых душевных сил и отваги.

Впечатлительный подросток забывал, что читает книгу, сочиненную обычным смертным человеком. «Божественная комедия» казалась ему едва ли не текстом из Библии.

За этим захватывающим занятием незаметно промелькнули дни ареста, и настал вечер, когда Фарро вновь явился за подчиненным.

– Здорово, малец, – прогудел он вполне благосклонно, – тихо сидел, вот и умник. Ступай теперь, умойся, рубашку смени – да к полковнику. Чегой-то его превосходительство тебя снова видеть желает.

Годелот, оправляя колет поверх спрятанной книги, слегка нахмурился, но капрал качнул седеющей головой:

– Чего потемнел? Полковник Орсо нравом крут, но по два раза за один грех не карает. Ступай спокойно.

Четверть часа спустя шотландец постучал в хорошо знакомую дверь.

– Прошу, – раздался короткий отклик, и Годелот вошел в кабинет полковника. Орсо стоял у окна. Обернувшись, он неспешно двинулся к вытянувшемуся в струну подчиненному, глядя на него со смешанным выражением задумчивости и любопытства.

– Как ваша спина? – поинтересовался он. Годелот снова поклонился:

– Благодарю, мой полковник, я здоров и готов к службе.

– Тем лучше. А теперь к делу. Я вызвал вас, чтоб поговорить о вашей недавней дуэли.

Шотландец на миг опешил, но тут же ощутил досадливое разочарование. Похоже, что бы ни думал капрал Фарро, господин полковник все еще не считает, что новобранец усвоил урок. Орсо меж тем продолжал:

– Я наблюдал за вашей дуэлью из окна… Да-да, Мак-Рорк, не хмурьтесь. Я видел весь бой с самого начала. Будь на вашем месте другой, я бы остановил дуэль немедленно. Но у меня был отличный шанс оценить вас в настоящей схватке, и я не стал вам мешать. Скажите, Мак-Рорк, кто обучал вас фехтованию?

– Отец, мой полковник. – Годелот все еще ощущал себя поставленным в дурацкое положение, и скулы его слегка порозовели.

– Хм… и я полагаю, он был человеком могучего телосложения.

– Так точно, мой полковник.

Орсо несколько секунд молчал, постукивая пальцами о столешницу.

– Мак-Рорк, вы умеете танцевать? – неожиданно спросил он.

– Никак нет, мой полковник. – Годелот снова почувствовал замешательство.

– А вы знакомы с кем-то, кто хорошо танцует?

– Да, мой полковник. – В этот миг шотландец едва сдержал невольную ухмылку.

– Прекрасно. Замечали ли вы, Мак-Рорк, как танцуют такие умельцы? По-настоящему хороший танцор пляшет, как ходит, и неважно, сыграют ему на бубне или на мандоле, песок под ним или дощатый пол. Он чувствует свои ноги, знает свое дыхание, а прочее несущественно.

– Вы правы, мой полковник. – Годелоту показалось, он начинает понимать, куда клонит командир.

– Вот, – отрезал Орсо. – То же и с фехтованием, Мак-Рорк. Вы должны знать себя и свои особенности, а не пользоваться чужим опытом. Вы должны быть в ладу с каждой своей мышцей, а не копировать приемы вашего отца. Я даже могу предположить, как фехтовал он. У него был тяжелый клинок, он умел смести любого противника физической силой, и подчас тому не помогали ни умения, ни ловкость. Но вы не ваш отец. Вы молоды, расцвет вашей силы еще впереди, и вам некогда его ждать. Вы должны учиться здесь и сейчас. Скажите, что помешало вам в битве с Клименте?

Годелот ощутил, что еще гуще заливается дурацкой краской досады и смущения:

– Я быстро выдохся.

– Верно. Вы горячились, тратя силы, и Клименте взял вас голыми руками. Хотя надо отдать вам должное, меня впечатлили ваши выносливость и проворство. Клименте – превосходный боец. Я сам нахожу его весьма опасным противником, хотя не раз выходил победителем из боев с тремя-четырьмя вражескими клинками сразу. А теперь подумайте: заметили ли вы у Клименте слабые места?

Шотландец стал припоминать схватку.

– Мне показалось, – неуверенно начал он, – что он слегка мешкает, поворачиваясь влево.

Орсо сделал паузу, а потом приподнял брови:

– Браво, Мак-Рорк. У Клименте были сильно вывихнуто бедро и повреждены сухожилия. Левая нога у него действует хуже по сей день. Кроме того, вам на руку ваш возраст. Будь вы хитрей, заморочили бы голову Клименте, притворяясь испуганным юнцом, изучили бы его изъян, усыпили бы его бдительность неловкой обороной, а потом молниеносно нанизали бы его на вертел.