Годелот же почувствовал, как под пронзительным двуцветным взглядом что-то гадко сжимается внутри, но внезапная смена темы помогла ему собраться, и он лишь покачал головой:

– Я не знаком с человеком, которого так зовут.

– Вот как? Однако с ваших же слов известно, что именно с ним вы приехали в Венецию.

– Нет, святой отец, я приехал с тетивщиком Пеппо.

– Полное имя вашего попутчика – Джузеппе Гамальяно. Так при каких обстоятельствах вы познакомились с ним?

Монах сухо рубил фразы, вглядываясь в глаза мальчишки, ища в них тень страха, замешательства или иной след лжи. Но шотландец упрямо поднял подбородок:

– Мой спутник представился мне как Пеппо. Я никогда не знакомился с человеком по имени Джузеппе Гамальяно и вообще впервые слышу эту фамилию.

Пуговицы, чуть быстрее замерцавшие, снова вернулись к ровному поблескиванию. Руджеро улыбнулся. Надо же, который раз быстро приходит в себя… И не глуп. Совсем не глуп. Хорошо…

– С Гамальяно вы не знакомы? Допустим. А как вы познакомились с вашим попутчиком Пеппо?

Годелот прикусил губу:

– Я нашел Пеппо у тракта Тревизо, избитым, без сознания.

– Почему вмешались?

– Решил, что так правильно.

– Куда вы направлялись?

– В гарнизон Кампано.

– Почему взяли с собой случайного спутника?

– По его словам, ему некуда было идти, а у моего синьора могла найтись для него работа.

– То есть он напросился к вам в попутчики?

– Нет, не то чтобы напрашивался. Спросил по чести – я и согласился.

– Это из-за него вы задержались в пути?

– Да.

Доминиканец помолчал, изучающе глядя кирасиру в глаза. А потом обыденно и просто спросил:

– А где ваш… спутник мог познакомиться с пастором Альбинони?

Кирасир запнулся, но Руджеро снова успел заметить в глазах подростка искру неподдельного удивления. После краткой паузы шотландец ответил:

– Мне неизвестно, ни где они могли познакомиться, ни были ли знакомы вообще.

Монах задумчиво поводил пальцами по подбородку, неотрывно глядя на арестанта. Мальчишка окончательно взял себя в руки. А вот облизнул губы. Страх? Или, скорее, банальная жажда? Однако похоже, что он не лжет.

– Что ж, допустим. А ваш приятель прикасался к телу пастора?

– Понятия не имею. Да и зачем ему?

– Кто знает? Быть может, чтоб обшарить карманы.

Годелот едва сдержал рык.

– Святой отец, – начал он подрагивающим от бешенства, но подчеркнуто негромким голосом, – Джузеппе все время был у меня на глазах. Он слеп. Я не мог оставлять его в одиночестве в совершенно незнакомом месте, полном разлагающихся тел и тлеющих обломков. И вообще. Пеппо никогда не был прежде в Кампано, и до графского духовника ему не было ни малейшего дела.

Руджеро развел руками:

– Вы не знали даже фамилии вашего приятеля, Годелот, откуда ж такая уверенность, что вам известны все его прежние знакомства? Тем более что он сам набился вам в попутчики. Но я, вероятно, несправедлив к нему. Действительно, зачем рисковать, ища ценности в незнакомом месте, когда можно рассчитывать на помощь. Помощь друга – сильного, зрячего, прекрасно знающего замок и его обитателей… и доверчивого. Ну же, Годелот, не упорствуйте. Где то, что вы унесли в тот день из Кампано?

Кирасир заскрипел зубами:

– Я и не скрываю, святой отец, унесенных мной вещей. Отцовскую скьявону отняли ваши солдаты, мушкет и чекан я оставил в траттории, рубашка на мне, вторую я Джузеппе подарил, одна книга тоже осталась в моих пожитках. Еще одна была, но ее этот слепой мошенник умыкнул.

– Мошенник? До этой минуты вы называли его своим спутником и приятелем.

– Моим приятелем его называли вы, святой отец. А брать в спутники мошенника никакими законами не запрещается.

Руджеро ухмыльнулся. Каков наглец!

– Отчего вы так строги к нему, друг мой?

Кирасир не без запальчивости сдвинул брови:

– Я взял его с собой, когда он умирал у обочины, как бродяга. Предложил помощь и защиту, кормил из своих средств. Мы вдвоем дошли до Венеции, куда слепому одному было не добраться. Оказавшись же в городе, Пеппо даже не простился со мной. Он просто исчез, не погнушавшись украсть одну из моих книг и аркебузу.

К горлу подступила горечь. Прости, дружище…

Монах подобрался, подаваясь вперед:

– Неужели? Вот уж поистине черная неблагодарность. Только чем же вы тогда объясните ту странную и трогательную заботу, что мерзавец проявил к вам, оставив в вашей с ним комнате более тридцати тетив? Я человек невоенный, Годелот, но знающие люди подтвердили при обыске, что тетива преотличной работы, из хорошего материала и вовсе не дешевая. Ваш нечистый на руку попутчик сделал широкий жест, оставив ее вам.

– Тетива уже не его, святой отец, я купил ее по поручению моего синьора.

Годелот и сам прекрасно понимал, что отговорка эта пустая, но другая упорно не приходила на ум. Доминиканец понимающе покачал головой.

– Вы слишком молоды, друг мой, а потому все еще не испорчены, – с неожиданно вернувшейся мягкостью проговорил он, – тонкое же мастерство лжи приходит лишь с годами. Прекратите фарс. Ваш друг Пеппо покинул вас, но не клевещите на него всуе. Я готов допустить, что Господь усовестил нечестивца и он оставил тетиву по забывчивости или порыву. Но, Годелот, – тут доминиканец поднял со стола плетеный кожаный шнур с несколькими черными волосами, застрявшими в узлах, – никогда обокраденный и преданный в лучших побуждениях человек не станет терпеть около себя личных вещей предателя. Этим шнуром Джузеппе перевязывал волосы, а потом забыл его в траттории, верно? Вы же бережно смотали его, положив в свою суму вместе с собственными вещами, будто собираясь вернуть владельцу. Значит, вы планировали встретиться с ним, не так ли?

Шотландец устало вздохнул. Он впервые чувствовал себя ничтожным, насквозь прозрачным насекомым. Подросток был твердо уверен, что проклятый доминиканец блефует, додумывая все, чего не знал наверняка. Но все его попытки выскользнуть из сетей хитроумного, проницательного паука в рясе неизменно разбивались об очередной каверзный вопрос, отыскивавший брешь в любом аргументе.

– Вы устали, Годелот, – спокойно заметил Руджеро, – и наверняка голодны. Ответьте мне начистоту, и допрос будет окончен. Где вещь, доставшаяся вам от убитого вами отца Альбинони?

Шотландец глубоко прерывисто вдохнул:

– У меня. Ничего. Нет. И пастора я не убивал.

Монах покусал тонкие губы.

– Друг мой, – ровно промолвил он, – я не алчу ваших страданий. Но в протоколе, что ведет брат Лукка, уже довольно фактов, способных привести вас к большим невзгодам. Сочувствие ереси, сокрытие богопротивных занятий вашего синьора, убитые в лесу Кампано солдаты. Ваше положение весьма незавидно, и любая новая неосторожность может еще более его осложнить.

Вы уверяете, что у вас нет личных вещей пастора. А в донесении своем упомянули, что готовы предоставить их в качестве доказательства. Это называется лжесвидетельством и карается по закону. Достаточно мне найти в ваших пожитках всего один предмет, принадлежавший пастору, – и обвинение можно будет считать готовым. А ведь священника можно убить не только из мести… Вы же шотландец. Неужели вы не слыхали сказаний про Рыжую Грир, знаменитую ведьму? Она, говорят, с помощью свежей монашеской крови преискусно лечила слепоту.

Руджеро понизил голос:

– Годелот, ваше дело плохо. Но сейчас ваша беда заперта здесь. И в моих силах не выпустить ее прочь. Отдайте добровольно то, что взяли у пастора, и я сожгу протокол в вашем присутствии. Поймите, что, если вы продолжите упорствовать, – ничего не изменится. Вас обыщут повторно и все равно найдут эту вещь. Но это уже будет называться «изъятием» и тоже попадет в ваше дело. Как вы думаете, что случится с вами, если в протоколе вашего допроса будет упомянут найденный у вас еретический артефакт?

Кирасир уже готов был что-то ответить, как язык вдруг онемел, словно примерзая к нёбу. Окровавленный лоскут рясы с завернутой в него серебряной вещицей. Однозначное доказательство, к которому можно приплести что угодно, от убийства и до колдовства. Пеппо, Пеппо, а ведь ты предупреждал!..