– Извольте посторониться, я спешу! – холодно бросил Годелот, но бродяга ощерился и сипло заканючил:

– Я тебя не задержу, парень! Я ж не беспонятный. Сам старый солдат, а как в годы вошел – на улицу подыхать выбросили господа командиры, дети сукины, и за службу не поблагодарили. Дай пару медяков, а? Хоть поесть по-людски! У тебя-то вся жизнь впереди! Глядишь, сам-то помирать будешь – и о тебе кто позаботится!

Бродяга сбивчиво сыпал словами и все сильнее кренился набок, рискуя в любой момент упасть. Шотландец сомневался, что выпрошенные медяки тот собирается потратить на еду, но у него не было ни времени, ни желания читать проповеди отвратительному субъекту. Сунув руку в карман, он вынул две монеты и протянул пропойце:

– Держи!

Бормоча благодарности, бродяга заковылял к Годелоту, едва переставляя ноги и потирая живот. Подойдя вплотную, он вытянул грязную руку… Шотландец успел лишь заметить неожиданно ясный блеск подслеповатых глаз, когда забулдыга резко взмахнул рукой. На голову подростка обрушился удар бутылки. В глазах разом потемнело, мостовая метнулась вверх, с размаху впечатываясь в скулу. А быстрые руки уже шарили по одежде.

Пытаясь удержаться на краю вязкой мути, оглушенный Годелот нащупал эфес клинка, рванул на себя, но в ребра раскаленным гвоздем вонзилась адская боль. Откуда-то уже накатывал топот башмаков и надсадный крик:

– Да что ж ты, нелюдь! Ты что творишь-то!

Шарящие руки исчезли, Годелот ощутил толчок, вслед за которым раздался надсадный всхлип. Прямо в лицо подростку брызнуло что-то горячее. Затем послышались глухой звук падения, еще чьи-то крики, женский визг, и тут свет померк окончательно, унеся за собой прочие звуки и ощущения.

Сознание возвращалось, будто крупными пузырями всплывая на поверхность густой смолы. Было больно до холодного пота, словно кто-то старательно поворачивал у него под ребрами все тот же раскаленный гвоздь, и так же свирепо заходилась болью голова. То накатывал, то отбегал вдаль рокот голосов, из которого прорывались отдельные слова, но Годелот не мог их разобрать. Его куда-то несли, кто-то сильной рукой давил на пылающую болью рану, заставляя ее тяжко пульсировать запертой кровью. Слышались скрип, плеск воды, потом ко лбу приложили ледяную мокрую ткань. А затем шум усилился, и до подростка донесся отчетливый голос полковника Орсо:

– Что за черт?.. Господи, Мак-Рорк!.. Доктора, живо!

В этом восклицании чувствовалось столь неподдельное беспокойство, что Годелот ощутил, как шальная усмешка сама собой искажает губы: как, однако, командир всполошился! Еще бы, его главный источник желанных сведений готов сыграть в землю, унося с собой лучезарную надежду изловить Пеппо…

Дрогнувшие губы Годелота не остались незамеченными, и к лицу наклонилась размытая тень.

– Мак-Рорк, вы слышите меня? – раздался голос Орсо. – Кто это сделал? Вы успели разглядеть его?

Голос вибрировал напряжением и тревогой. Но в ответ тут же послышался резкий раздраженный баритон Бениньо:

– Имейте вежество, полковник! У юноши разбита голова, а вам подавай злоумышленника! Извольте немедленно выйти! И пока он мой пациент, он не ваш подчиненный!

Вероятно, они еще некоторое время препирались, но Годелот лишь ощутил, как на нем расстегивают камзол и рубашку, и снова провалился в забытье.

…Следующее пробуждение было не в пример легче. Головная боль превратилась в тупое нытье, ребра слегка онемели, а в комнате царила упоительная полутьма. У самого изголовья его койки виднелась чья-то фигура. На вздох Годелота сидящий тут же подался вперед, и шотландец узнал полковника.

– Ну, как вы, Мак-Рорк? – проговорил он ровным, без следа прежнего волнения, тоном.

– Намного лучше, мой полковник… благодарю… – не особо внятно пробормотал подросток, а Орсо иронично покачал головой:

– Послушайте, Мак-Рорк, вам не кажется, что вскорости платить жалованье доктору Бениньо придется вам? За последний месяц вы самый частый его подопечный. У вас разбита голова справа от темени и в придачу ножевая рана. На ваше счастье, нападавшего спугнули, он неудачно нанес удар, и лезвие вошло меж ребрами и кожей. Царапина, но крови было хоть отбавляй.

Губы шотландца невольно дрогнули:

– Мой полковник, мне и так стыдно. Зачем еще посыпать солью мои раны?

Но Орсо тут же оставил полушутливый тон и нахмурился:

– Мак-Рорк, не будь вы мальчишкой, я охотно насыпал бы на ваши раны и чего похуже соли. Но ваш бестолковый возраст все равно вас не оправдывает. Объясните, как возможно, что молодой солдат, способный полчаса продержаться в бою против Клименте, позволил оглушить себя бутылкой, словно олух на деревенской свадьбе?

Годелот помолчал.

– Я и не оправдываюсь, мой полковник. Но я даже не заподозрил подвоха. Это был просто опустившийся пьянчуга, едва стоявший на ногах. А я торопился вернуться в срок к караулу. Он клянчил денег и совсем не выглядел опасным.

Орсо несколько секунд смотрел подростку прямо в глаза, а потом бегло коснулся пальцами шрамов на губах.

– Эти отметины, Мак-Рорк, мне нанес самый безобидный из всех известных мне людей. Я стал военным в четырнадцать лет и чертовски много в жизни повидал. Но никогда, Мак-Рорк, ни до, ни после, мне не было так страшно, как в те секунды, когда этот кроткий человек шел на меня, занося кинжал и по-звериному рыча. – Он сделал паузу и снова провел по губам, будто шрамы откликнулись призрачной болью. – Никогда не судите о враге по его наружности. Поверьте, закаленная сталь неразборчива. Она действует одинаково хорошо в любых руках, был бы нужный гонор.

– Я запомню, мой полковник, – отозвался Годелот, невольно понижая голос. Ему отчего-то показалось, что Орсо приоткрыл перед ним крепко запертый сундук.

А полковник уже снова смотрел на него с холодной суровостью:

– Мак-Рорк, сейчас доктора здесь нет, а значит, вас некому защищать. Извольте все же припомнить нападавшего.

Годелот лишь покачал головой, не понимая, к чему полковнику обычный, пусть и ловкий уличный грабитель:

– Самый обыкновенный забулдыга, мой полковник, ничем не примечательный. Грязный, оборванный, тощий, борода клочьями. Мерзкий тип. Таких не рассматривают.

Но Орсо не отводил взгляда, выжидая, и шотландец попытался припомнить давешнего головореза. Вот он ковыляет навстречу… Вот резко распахивает глаза, вскидывая руку. А ведь полковник прав, что-то в этом бродяге не так.

Годелот опустил веки, выцарапывая из-под черепков недавних событий какие-то ускользающие подробности, и вдруг рывком приподнялся на локтях, почти не ощутив пронзившей его боли:

– Мой полковник, там же был кто-то еще. Когда я упал, какой-то человек бежал ко мне и что-то кричал. А потом… Господи, неужели этого беднягу убили? Он же пытался помочь мне. И теперь я… А он…

Подростка затрясло. Ощущение горячих брызг, хлестнувших по лицу, было таким отчетливым, что ему нестерпимо захотелось отереть щеки и лоб. Но полковник протянул руку и крепко сжал его плечо.

– Годелот, успокойтесь, – проговорил он вдруг твердо и увещевающе, – вы не виноваты в произошедшем. Поверьте мне. Как бы я ни бранил вас за неосмотрительность, вы действительно не виноваты в гибели этого случайного прохожего. Лягте, иначе ваша рана откроется.

Подросток снова осел на койку, прерывисто дыша. А Орсо так же ровно добавил:

– В беспамятстве вы окликнули некую Терезию.

Годелот потер лоб:

– Это моя покойная мать. Неужели со мной все было так плохо?

– Теперь вы быстро пойдете на поправку. – Орсо встал. – И не вздумайте делать глупости. Предупреждаю: за вашу безобразную неуклюжесть я сдеру с вас три шкуры на следующем уроке фехтования.

– Рад стараться, мой полковник! – Годелот снова попытался приподняться, но Орсо, кивнув ему на прощание, уже выходил из каморки…

После ухода полковника подросток несколько минут лежал неподвижно. Грабитель в оживленном районе средь бела дня. И жертвой он выбирает вооруженного солдата, у которого наверняка в кармане дыра. Нет, господа, никакой это не грабитель. Этот ублюдок ждал именно его. Кем же он подослан? Не вами ли, мой полковник? Иначе с чего бы вы так дотошно выспрашивали, узнал ли я его? Так что ж, стало быть, я мог его узнать?