Глубоко вздохнув, шотландец с легким чувством удовлетворения зашагал к своим ножнам и камзолу, а искомые строки сами вдруг всплыли в памяти:

…После первого урока клинковой игры Годелот был уверен, что тем дело и ограничится: полковник лишь желал указать новобранцу на его тактические просчеты во время дуэли. Но воскресным вечером, лишь отзвонили колокола на кампаниле Святого Марка, лакей вызвал шотландца во внутренний двор, где полковник с ехидцей поинтересовался, занятно ли подчиненный провел выходной и найдутся ли у него силы на немудрящий поединок. Годелот, тут же вспомнив, как заполошно несся за ним по переулку полковничий соглядатай, осклабился с внутренним торжеством и обнажил скьявону.

С тех пор уроки повторялись каждые два-три дня. Они выматывали шотландца до кружащихся в глазах огоньков, но каждый раз наделяли каким-то новым, неизвестным ему доселе навыком. Орсо казался Годелоту существом сверхъестественным. Он предугадывал любое движение ученика, двигался с проворством лесного хищника, а оружие в его руке казалось живым продолжением кисти, неотъемлемой ее частью, подчиняющейся не столько мышцам, сколько мысли полковника.

Пощады Орсо не знал. Он применял сотни разнообразных хитростей и уловок. Нанеся удар клинком, перехватывал эфес, и вслед на Годелота обрушивался тычок локтя или кулака. Полковник безжалостно искоренял в шотландце представления о дуэльной чести, утверждая, что эффектно погибнуть в поединке шансы невелики, а вот напороться в первом же бою на менее принципиального противника – куда вернее, поэтому победа неизменно остается не за кодексами, а за ловкостью и сноровкой.

Он изводил Годелота насмешками и колкостями, раззадоривая того и заставляя делать ошибку за ошибкой, а потом сурово распекал за неумение плюнуть на длинный язык врага и сосредоточиться на схватке.

Новобранец знал за собою эту слабость… Его отец тоже легко выходил из себя и тогда становился бешеным и неуправляемым, словно ужаленный слепнем жеребец. Но после нескольких позорных провалов, когда исцарапанный и запыленный юнец падал на одно колено, а полковник наносил ему символический укол в шею или грудь, отмечая свою победу, Годелот придумал оригинальный способ держать себя в руках.

Хьюго, знавший бесчисленное множество старинных шотландских баллад, часто пел их сыну вместо колыбельных. Он утверждал, что мужчине, пусть и маленькому, не пристало слушать только материнские песенки об овечках и прочей сентиментальной ерунде. Терезия лишь прятала усмешку, а Хьюго сочным баритоном распевал баллады, памятные ему с детства, и наслаждался ими не меньше, чем сынишка.

Теперь, по прошествии добрых двенадцати лет, Годелот почти не помнил отцовских песен, да и английский язык уже зиял в его памяти основательными прорехами, но одна из тех старых баллад, «Битва при Оттербёрне» [19], отчего-то крепко засела где-то в уголке разума. Витиеватый текст, пестрящий плохо понятными словами, припоминался не без труда, но Годелот быстро научился погружаться в мысленную ритмичную декламацию, превосходно отвлекавшую его от вредоносных вспышек ярости.

И все же, несмотря на все трудности, шотландец любил уроки командира, и не только за их практическую пользу.

В эти стремительно проносящиеся часы бесстрастный и безупречный кондотьер отступал, скрадываясь в тени, и на его место приходил ветеран в пыльных сапогах и взмокшей рубашке. Он часто обращался к Годелоту по имени, а не по фамилии, давал десятки советов, бранился и язвил. С ним можно было спорить, орать и даже дерзить, но его не получалось опасаться. Он будто поворачивался к ученику какой-то потаенной стороной характера, обычно укрытой от глаз, и Годелот почти боготворил его в эти минуты, настойчиво и тщетно напоминая себе, что за человек стоит перед ним…

…Вечером, готовясь к заступлению на караул, Годелот услышал стук в дверь: на пороге стоял лакей с короткой запиской: «Рядовой Мак-Рорк, ваш испытательный срок завершен, и я нахожу результаты удовлетворительными. Начиная со следующей недели вы получаете право покидать резиденцию ее сиятельства герцогини Фонци в будние дни с разрешения капрала и с условием возвращения не менее чем за два часа до караула. Капитан Ромоло».

Прочтя это послание, Годелот усмехнулся. Ну да, мой капитан, вы, несомненно, нашли удовлетворительными мои достижения. Драку, дуэль и четырехдневный арест, не считая мелких стычек. Образцовый солдат, что и говорить.

Но это неважно. Важнее другое: полковник предоставляет ему возможность выходить в город, хотя за месяц новобранец успел нарушить уйму правил. А значит, Орсо все же ничего не удалось узнать в воскресенье. Ему нужно, чтобы Годелот мог снова искать встречи с другом и делал это до тех пор, пока полковник не дотянется до неуловимого Пеппо. Сам же Орсо лично тренирует новобранца, обучает собственным приемам, открыто ему покровительствует и при других обстоятельствах уже снискал бы самое горячее преклонение своего ученика.

Но собственная прозорливость ничуть не ободрила Годелота. В прошлый раз он ускользнул от шпика, однако тот, несомненно, будет таскаться за ним и дальше. И не исключено, что в следующий раз их окажется уже несколько.

Годелот выругался и жадно припал к кувшину с водой. Похоже, он превращается в мнительную старушенцию, повсюду видящую заговоры ненавистных соседей и козни невидимых злоумышленников.

А хуже всего, что он не в силах даже передать другу письмо. Едва ли можно всерьез предполагать, что рядом с Пеппо найдется кто-то грамотный и при этом достаточно надежный. Что же придумать? До нового воскресенья остается не так уж долго…

Пеппо в сотый раз ощупал распиленную ладанку и осторожно разомкнул ее на половинки. Он уже знал каждый завиток на грубой гравировке и каждую зазубрину на шве разреза.

С каким трепетом он раскрыл ее в первый раз! Охваченный одновременно суеверным страхом и неистовым любопытством, он готов был даже к тому, что из серебряной скорлупы собственной персоной выскочит сам Сатана. Хотя, пожалуй, это эффектное появление кончилось бы для прародителя Зла разочарованием. Выбравшись на волю из тесного вместилища в кромешной темноте перед слепым свидетелем, помятый лукавый должен был постараться, чтобы доказать свою личность.

Но из ладанки никто не появился и не раздалось никаких потусторонних голосов. Приободренный Пеппо отложил одну из половинок корпуса и осторожно коснулся пальцами содержимого.

Увы, жгучая надежда на немедленную разгадку тут же истаяла. В ладанке помещалась самая обычная для этого предмета начинка: свиток, намотанный на толстый стержень и с обоих концов залитый воском. Библейский текст. У матушки Алессы была почти такая же неуклюжая ладанка на дешевой цепочке, только поменьше. В ней на таком же стерженьке прятался какой-то из библейских стихов, поверх которого была обвита прядь волос самого Пеппо. По вечерам мальчик слышал, как Алесса молится перед распятием, затем раздавался тихий звук поцелуя, звяканье цепочки, и он знал, что матушка молилась о нем…

Стержень оказался тяжелым, а свиток – сухим и шершавым. Это была не бумага. Вероятно, пергамент, хотя Пеппо плохо знал на ощупь этот материал. Он шелестел под прикосновениями, края восковых печатей были слегка неровными, словно их долго и старательно выглаживали пальцами, не доверяя лопатке.

Пеппо поднес пергамент к лицу, и по спине прокатилась невольная дрожь: свиток пах стариной. Подросток не мог бы точно сказать, что именно это за запах. Но отчего-то знал: именно так и пахнет время.

Однако все эти открытия не принесли вожделенной ясности. Пеппо еще долго вертел в руках свиток, но все его размышления заводили в тупик: он может до мозолей ощупывать свой трофей, это бесполезно. Свиток нужно рассмотреть. Несомненно, все дело в том, что именно в нем написано. Но показать его можно лишь одному зрячему в мире – Годелоту. А значит, все равно необходимо найти способ встретиться. В своей записке Пеппо опрометчиво назначил встречу на том же месте. Он еще не знал, что за Лотте так дотошно следят.