Азалия занесла когтистую лапу над лицом Анны и ударила. Прекрасный лик разлетелся на множество ошмётков и теперь не был уж так свеж и аппетитен, и удар за ударом становился лишь месивом.

Но испортить картину недостаточно, иногда ты вырываешь художнику сердце, чтобы впредь он не смог делиться собственной душой с чуждым для тебя миром.

И Азалия стала раздирать всё тело, оно было таким податливым и растекалось кровью, даже то, что растекаться было не должно. Плоть становилась густой тёмно-алой жидкостью и утекала в темноту, где тени радостно приветствовали её и позволяли к ним присоединиться.

Но Азалия осознала это слишком поздно, и поздно было собирать остатки этой крови, когда они уже скрылись в тени, что отбрасывала сама Азалия. В царство, которое для неё ныне стало запретным.

Дыхание потяжелело, и Азалия, крепко стиснув зубы, задрожала и, не выдержав, закричала во всю мочь до дребезга в окнах, а затем начала метаться по залу, швырять столы и стулья, крушить подмостки сцены.

Так она метала молнии налево и направо, всё больше распаляясь. Голодная до разрушений, чувства её обострились, и она услышала людские шаги, светские беседы и беззаботный смех так близко, словно все эти мерзкие голоса раздавались прямо под окнами.

Азалия буквально вскипела, стала чёрной молнией, огнём и дымом бросилась в окно и, разбив его, приземлилась на дорогу вместе с доброй половиной осколков, другая половина впилась в её тело.

Вокруг было так много людей, так много жизни, что это вызывало резь в глазах. Азалия приготовила когти, чтобы размозжить окружающим головы, но руки вдруг оплавились в жидкую, бестолковую массу.

А люди, люди даже не замечали Азалию и проходили сквозь неё, и даже их взгляды, вроде бы касаясь, глядели сквозь. В их понимании Азалии не существовало. Она умерла вместе со счастьем, вместе с Ранзором. Стала прошлым, что впивается в собственные внутренности клыками и когтями, пожирая само себя, не способное покинуть этот порочный круг.

Вот, что читалось на лицах проходящих рядом людей, на зданиях и даже деревьях с травой, всюду лишь одна мнимая надпись – ТЫ ВИНОВНА. Она взывала к наказанию и жгучей болью напоминала о себе. Разве было это справедливо? Страдать, когда всем вокруг так радостно и хорошо? И существует ли она вообще, эта самая справедливость, или мир пребывает в рабстве причинно-следственных законов, где совершённый поступок возвращается словно эхо, благом или карой, не считаясь с моралью?

Азалия в ту же секунду возжелала обратиться ядом для всей Бугульмы и начала искать себя в сердце каждого жителя. И плевать даже если сгорит, но поделится своей болью и отчаянием, заставит всех страдать.

И она нашла то, что искала, тот злобный огонёк. Но плавил он не людей вокруг, а лишь саму Азалию, пока она и вовсе не расплавилась бесформенной чёрной массой, утекающей по водостоку.

Всё то время, что Макс катился по тоннелю и кричал, в него въедался запах грязи, и всё вокруг напоминало подземный аквапарк.

Летишь ты себе в темноте и трясёшься от страха, не зная направления и не контролируя его. В долгих нескончаемых звуках падения можно услышать многое, чего на самом деле не происходит, к примеру, скорое приближение стены.

От таких мыслей невольно вытягиваются руки и начинают шарить в темноте и в ожидании. А подпрыгивая на неровностях и пролетая над полыми местами, ты слышишь эхо и кажется, стена вот-вот сломает твои руки, и ты вопишь. Но никакой стены нет, лишь воображаемая, и раз за разом ты прошибаешь сырую темноту, где холодный ветер и ошмётки грязи бьют тебе в лицо.

Где-то вдалеке, словно в разных пролётах, так же кричал Дамир. А ещё где-то рядом повизгивал, скулил и гавкал пёс. Интересно, как он скользил по этой грязи? Сведя лапы вместе или широко растопыривая их, словно новичок на катке? Ну уж не попой точно.

Порой тоннель обрывался, и Макса выбрасывало куда-то в пустоту. Глаза начинали метаться в темноте и замечали силуэты. Затем тоннель вновь возвращался и петлял то влево, то вправо, то скатывался спиралью, но всегда неизменно направлялся вниз.

И на этом пути Макс то и дело подскакивал и переворачивался, падая на окружающий его мягкий грязевой матрас, приходилось упираться руками и ногами, чтобы хоть немного выровнить положение тела из хаотичных кувырков. А из-за лишних телодвижений, грязь набивалась и налипала ещё сильнее, нарастала словно снежный ком.

Кроме того комфортному спуску мешали все эти неровности в зыбкой поверхности. Здесь был целый набор: колдобины, бугорки и трамплины, они всё не заканчивались, пока тоннель не оборвался и в последний раз не выплюнул Макса в далёкие, тёмные пустоты, где он вопил, отчётливо слыша своё эхо.

Затем к его воплю добавились новые звуки, и с разных сторон посыпались силуэты: Дамир, с его нескончаемым «ваааууу», пёс, воющий урывками, молчаливый и угрюмый Дементий и, наконец, последней в этом падении присоединилась Тэсса. Она щёлкнула пальцами, и внизу вспыхнул круг ярко-оранжевого пламени и потянулся вверх своими вихрящимися языками.

Макс набирал скорость, и воздух становился всё теплее. От волнения Макс перестал кричать, его дыхание участилось, он зажмурился и закрылся руками, оказавшись прямо перед огнём, но вдруг резко завис, чувствуя лишь жар, а когда открыл глаза, увидел нечто. Рядом, где-то чуть выше, где-то чуть ниже зависли и остальные члены новоиспечённой группы, но их было почти не разглядеть, лишь краем глаза, так мощно слепило пламя. Оно слепило, стирая все очертания тьмы предметов и людей, оставляя лишь яркий свет.

Наступило единство всего. Материя слилась со звуком, и каждая душа слилась со всеми остальными, миллиардами миллиардов душ, и Макс прочувствовал каждую когда-либо испытанную эмоцию: улыбку, хмурость, удивление, отрешение и человеческое счастье, радость, уныние, горе и печаль. Почувствовал себя частью гигантского организма, одним из миллиона камешков на Эвересте, где удары холодных ветров теребят снежные покровы, кленовым листиком, что шелестит в кроне, частицей магмы, рвущейся наружу и всей планетой сразу, где каждый это неповторимая шестерёнка, своей жизнью развивающая эту удивительную экосистему.

Таинственная сила притянула Макса в свои объятия сквозь глубины в колыбель перводуши, словно вернула в материнскую утробу, где царят извечные красота, величие, покой и сила жизни. И в этом океане света в голове проносились самые прекрасные и великие идеи, но затем, где-то вдалеке возникла маленькая чёрная точка. Она росла и разрасталась, пока не достигла таких размеров, что затмила собой свет.

Ещё мгновение и все идеи испарились, сгинули во мраке. В голове осталась пустота, а вокруг лишь тьма пещеры.

Макс больше не чувствовал себя частью чего-то значительного, он снова стал собой, таким посредственным и невыразительным, лишённым мудрости, решительности и харизмы определяющих величие человеческой жизни.

Но глаза привыкли к темноте, и всё осталось там где-то на задворках памяти.

Макс обнаружил себя зажатым между Дамиром и Дементием. Вздохнул и, опустошив лёгкие, едва вылез. А вот попаданец и брат только-только начали приходить в себя, хотя сейчас их всех можно было смело переквалифицировать в попаданцев.

Впереди у самой расщелины, откуда вливалась полоса оранжевого света, стояла Тэсса. Она провела над собой рукой, и вся грязь тут же сползла с неё. Этот фокус она повторила и над своими компаньонами.

И все как-то оживились. А пёс, отряхнувшись, и вовсе стал носиться из стороны в сторону, как безумный, наворачивая круги с высунутым языком, подпрыгивая, иногда тявкая, принюхиваясь и задевая всех своим холодным, влажным носом и даже чуть не сбил Макса с ног, пока всё исследовал, а изучив, первым ринулся к полоске света.