— Что такое? — завозился Калина, приподнялся сонно.

Марга ему махнула, чтобы молчал.

Сама — слушала.

Ах, нехорошо, подумала, прикусывая губу. Постукивало по стволам, ровно пролаз какой от скуки палкой плетень охаживал.

Благо, костер почти прогорел. Марга, быстро двигаясь, закидала его землей, прелью.

— За мной ступай, только тихо, — шепнула.

Калина спрашивать не стал. Сделал, как велено.

Будь Марга одна, думать бы долго не стала, мигом бы ремнем опоясалась, на березу влезла.

— От чего бежим, девушка? Кто идет?

— Лык, — сказала Марга без охоты. — Лубяной волк.

Калина тихо рассмеялся, теплым дыханием ухо защекотал.

Шепнул с усмехом:

— Чего же нам бояться? Игрушки самоходной?

Марга поджала губы. Вольно было гостю резвиться. Не видал он, как лык — шитая морда, вязаный нос — мясо живое режет-задирает.

— У них в начало зимы гон. Волчью корону кто взденет, тому и водить до следующих морозов. Сейчас злы: жир копят, огонь. В ино время бы не тронули. Ты как, древолаз?

— Не бортник, но справлюсь, коли нужда будет.

— Добро, — прошептала Марга.

Замерла.

Далеко не убрались: березки шуметь перестали, застыли. Кожа их светилась нежным, снежным.

— Вроде стихло? — Обрадованно спросил Калина. — Нешто ушел?

Марга облизала губы.

Повернулась.

Вышагнуло из-за березы: на деревянных ногах, на лубяных опорках. Собой белым-бело, только глаза на гладкой, трубчатой морде — черные прорези. В рост — много выше человекова.

Услышала Марга, как охнул Калина.

Сама только зубы стиснула.

Лык поворочал головой, будто плохо их видел. Руку поднял — березу щелкнул так, что застонало дерево.

— Да он слепой, — выдохнул Калина.

И полетел в сторону — только зубы сбрякали — когда Марга его в бок толкнула, а сама отпрыгнула.

Может, и был лык слепым — до первого снега — но не глухим точно.

Марга перекатилась, на колени подхватилась, сунула руку в кузовок, выхватила ремень, и, обернувшись, шарахнула со свистом — лык попятился, заворчал, загудел.

Присел, коленками назад, наскочил. Марга отпрыгнула, вдругорядь увернулась, да и лык не лыком шит оказался — поймал ремень; так закружились, как в танце с платком.

Впервые Марга так близко лыка видела: раньше, не будь дура, или на дереве пересиживала встречу, или стороной обходила. А тут вот вывело.

Лык легким оказался, чтобы долго в перетяжки играть. Марга одной рукой нашарила на поясе нож-подсек, рванула. Как раз успела, когда и лык ремень выпустил, повалил.

Марга, взвизгнув, ударила ножом раз, другой: била, куда придется. Скрежетало глухо.

Жара звериного от лыка вовсе не было. И рвал он не как остальные звери рвут: из пасти язык вывалил, язык что лист горячий ножевой, да чиркнул Маргу по груди. Быстро втянул, опять вывалил. Марга, закричав, схватила этот язык, удержала, и нож в самый глаз лыку вбила.

Ногой отпихнула от себя.

Лык закружился, руками замахал, приседая.

Марга на четверки встала. Ныла грудь, холодела: пахло кровью.

Лык кружиться перестал, вытянулся: не успела бы Марга отмахнуться, но всплеснуло в темноте чудной птицей-огневицей, повалился лык, кафтаном парчовым спутанный. Калина же ему на спину прыгнул, ухватил руками голову и так оторвал.

Затих лубяной волк.

— Ты как, девушка? Храбра же ты биться-бороться, кошка лесная!

Марга его руку оттолкнула.

Худо было: слабость да шатость. Знала, что перевязки и травы не выручат, а выправиться только одно поможет. Застонала — не от боли, от отчаяния. Перед незнаемым человеком открываться, себя обнаруживать!

Были среди ее родичей и такие, кто сам-один, без послуги, мог березе кровь отворить. Марга тут не вышла: хоботок у ней слабый был, хилый, приходилось сперва ножом, а потом уже...

Торбочку свою нашарила. Вспомнила, что подсек так в лыке и остался.

— Подсоби кровь березе пустить, — прохрипела.

Калина растерянно глядел, как Марга к башке лыковой бредет. Догада, смекнул: помог нож из глаза лубяного волка вытянуть.

Ножом тем и взрезал березу, на которую Марга показала.

Марга открыла рот, прижала к коже белой язык розовый, выпуская из мяса хоботок. Длинный, тонкий: развернулся, впал в рану березовую. Вздрогнула Марга плечам, зачуяв, как пошла в нее тугая березова кровь.

Не скоро отвалилась; а только стянулись лыковы отметины, не шумело больше в голове, не пробивало ознобом.

Села, к стволу привалившись. Калина смотрел, поигрывал в пальцах подсеком. Ловко играл: так и порхал нож веселой летней бабочкой.

Лицо его чистое думой подернулось.

Марга отвела глаза, рот вытерла. Язык саднило, но так всегда было после.

— Не проста ты, девушка. Сама ходишь, сама бродишь; лыка бьешь, кровь березовую пьешь...А скажи, не видала ли ты здесь сущи черной, тучи громадной, как если бы гриб березовый по небу сам ходил?

Задохнулась Марга. Глотнула тяжело. Что говорить, коли и так ровно насквозь видел.

Калина вдруг взмахнул рукой с подсеком, подступил:

— Говори, дуреха! Говори!

Марга зажмурилась, отвернулась, втягивая голову в плечи. Мстилось: вот, ударит. Но Калина не ударил.

Остановился.

И тогда Марга сказала:

— Чага.

Так было. Березыня-матушка, Сто Мах-батюшка. А Чага, зверь лютый, зверь вышний, зверь хыщный, находил всегда сверху, валился, черной тучей садился, опутывал березки-кормилицы...Тянула Чага чрез них все, что Сто Маху пожертвовали, чем напитали чрез утиное горлышко, тянула, пока все ниц лежали.

И Марга так лежала: головой в мягкие листья, прижималась лицом к сырой земле, чуяла, как дрожит она, Березыня-матушка, точно телок...

Рассмотреть Чагу толком не случалось: была она ровно вата березовая, мятая, черным клубом...

— И часто она к вам наведывается?

— Раз в пять лет, — Марга вытерла рот, глаза. — Сперва будто бы клочочки шерстяные по небу тянутся, потом во едину кудель сбиваются. В Чагу.

Давно бы пожгли-повырубили бы их да вместе с березками, если бы не прыгала Березынь. Марга, подходя ино к самой опушке, видела всякий раз разное: то селение на угоре, то городище вдали, то болотье в брызгах ягодных, а то заполье с околотком, черную щетку раменя. Дымом костряным тянуло, навозом, цветами, торфом...Живым.

Смотреть Березыня дозволяла, а из себя не пускала. Марга пыталась, да без толку.

— Значит, здесь вы ее чагой прозвали? Что же...сходство есть. Отрицать не буду.

Марга подняла голову, взглянула прямо.

— Неужто ведомо тебе, что такое это Чага? Мы...я так и не разгадала.

Калина усмехнулся.

— Долго объяснять, девушка. Давно я ее ищу, много земли обошел, много железа истер...

Марга вскинулась сердито.

— А я понятливая!

Рассмеялся Калина.

— Добро. Вот тебе мое слово. Коли выйду живым, так все тебе поведаю, ничего не утаю. Но и ты скажи наперед: на погибель меня вела?

— Такой уряд поставлен, — отвечала Марга едва слышно, подняла плечо. — Ты у меня первый гость. Должна была тебя к Сто Маху-батюшке подвести, угощение поставить.

Калина склонил голову. Серьга блеснула красным. Калиновым.

— Для него берегла, значит?

Марга кивнула.

Молчал Калина, постукивал пальцами по пластиночкам пояса.

— А скажи, девушка — садится ли Чага на землю, или по верхам вьется?

Марга задумалась..

— Не садится, — отмолвила. — Никогда того не видела. Плещется у макушек, глазами горит-шарится, к нам не спускается. Да и нужды ей нет — захочет, лапу протянет, громом разобьет.

Калина пальцами стучать перестал, подобрался весь, как кот:

— Громом, говоришь? И кого разбивала?

Марга вздохнула.

— Был один среди нас, Рад, друг первый мне...все вызнать хотел, что есть оно такое, Чага. И вот, когда нашло, не стал со всеми валиться, а прямо побежал, к березыньке, лестничка у него была заготовлена...Так и не добежал, пала молния, пожгла. А я тогда забоялась, подвела его. Потому и жива осталась.