Кощей прилетал как раз когда Горян был. Посокрушался, что сейчас и у меня две жены, а у него, Кощейки, до сих пор одна.
— Это что, я только начал, подожди, во вкус войду, — подначивал я его.
— Мара тут про тебя узнала, и мне выдала, что раз у Горяна сто жен, у тебя, Лешего, две жены, то и у неё должно быть больше одного мужа. Что она, хуже Лешего со Змеем, что ли?
— Интересная она у тебя женщина, — признался я.
— А ты что? — спросил Горян.
— Сказал, чтобы со мной посоветовалась — мне с ним сидеть, пока она будет по своим иномирьям скакать — головы рубить. Может, на рыбалку сходим с ним. Так-то неплохо… — Кощей почесал голову.
— А она что? — Горян всё любопытствовал.
— Да ничего, — вздохнул Кощей. — Сказала, что я не люблю её и она уйдёт к Алёше четвёртою женою.
Я начал считать жён.
— Обсчиталась она. Куда четвёртою-то? Третьею же, выходит.
— Она Раду, наверное, посчитала, — посмеялся Горян. — Алёша, вместе с Радой четыре будет.
— А Раду мне куда?
— А что? — Горян облокотился на Костейшество. — Ты разве не привык к ней? Я, например, привык. Жалко девицу, если бессмертной она не станет. Что же, человеческий век проживёт и сгинет?
— Ну она шустрая. Может, и сама как-нибудь в нечисть перекинется.
— Эта перекинется. В образину какую-нибудь окаянную. С неё станется. Будет в шерсти, с лапами и хвостом девица. А глазу приятнее смотреть на нормальную. Не в обиду сказано будет Кикиморе.
— А мужа её куда?
— Так она переживёт его.
— Ждать, как он помрёт? Так к тому времени и Рада станет старухою, — размышлял я.
— Не станет. Больно сильно не состарится, раз богатырка. И много дольше проживёт человеческого мужа. Да и когда будет в жёнах нечисти, внешность поправится. А ты, Алёшенька, сам не больно привередливый для того, у кого морда звериная и человеческой ипостаси нету? — посмеивался Горян.
— Братцы, я не понимаю, как это у Лешего уже четыре жены, у тебя, Горян, сто, а у меня, у царя, стало быть, ни одной? — Кощей развёл руками.
— Меня больше тревожит, что у Алёшеньки уже четыре на уме, и он только во вкус входит, а у меня до сих пор, как было, так и есть — всего сотня! — сокрушался Горян.
Друзья мои прилетали часто. Стало в моём доме весело. Правда, не знаю, как оно будет, когда Тишка из дома вылетит. Горян его вместе со своими устроить решил куда-то в школу лётную к какому-то колдуну змею. Я не против, это дело интересное, тем более — я к лесу и земле привязан, а Тишка будет словно птица вольная.
— А там, гляди, научится и змеем обращаться, — шутит Горыныч.
— Если нет этого в природе — как же научится? — не верю я.
— Пока он человек, сам знаешь, может принять любую сущность. Вот выберет быть змеем!
— Это ящером летающим? Как ты?
— А чем я плох? Из вас я самый живучий и самый по жизни запасливый. До сих пор жизнь не потратил, это вы — мертвечина ходячая! — так он нас и дразнил с Кощеем на пару.
Зубоскалили мы много по прежнему.
С Гостятой после одного случая стало повеселее.
Всё больше ходила она смурная, как-будто злилась на меня. Отвечала односложно, на глаза не показывалась. Как вдруг попросила новое платье.
— Моё совсем износилось, а я вещей не захватила как-то, — пожаловалась она.
Оно и понятно, с костра-то за вещами заскакивать несподручно.
— Договорись с Мокошью, спроси у ней всего, что тебе надо. Или сама сшей, — я подвёл Гостяту к сундукам и большому чулану, открыл дверцы. Материи там много всякой разной. — Вот, выбирай.
— Мне бы на сейчас, после бани что-нибудь, — Гостята начала всматриваться в ткань. Ничего не было на неё готового. — Ты же колдовать умеешь, Алёша, — Гостята мне напомнила. Неужто я при ней много колдовал? Вытащил из сундука ткань потоньше, повесил знахарке на плечи. Приноровился. Поколдовал. Осталась знахарка не то чтобы совсем раздетая, но одета мало. И по дому в этом, я бы лично был не против, если бы она ходила, но не при гостях.
Глаза у знахарки округлились, она закрылась руками.
— Я старался, сделал как мог, — сообщил я. — Ещё будем пробовать?
— Алёша, это ж стыд какой! — ту ткань, что на ней держалась на честном слове, она придерживала обеими руками.
— По мне так миленько, — не согласился я, её разглядывая.
— Какое миленько? Я для такого старая. И молодой бы не оделась в такое!
Ну я, конечно, не пойму, что ей не нравится?
— Ты не старая, — сказал ей, разглядывая её волосы. Там пряди седые, и много. С чего бы так её седина разобрала?
— На костре, видать, в один миг я поседела, — Гостята поняла, на что я смотрю. — Я бы сама не узнала, мне Тишка про голову сказал, что раньше у меня белых волос не было.
Она поспешила прикрыть голову, я ей не дал, здесь она может ходить как ведьма. Я помню, что ей косы плести не нравится. Тянуло меня к ней сильно. Хорошо, что я услышал, что бежит сюда Тишка. Гостята тоже поняла и перепугалась. Пока она ловила то, что осталось от платка, одежду тоже уронила. Так я её почти голую и запихнул в чулан.
— А мамка где? — сразу спросил Тишка, забегая. — Что-то нигде нету!
— В чулане сидит. Не совсем одетая, — ответил я, прислонившись спиной к дверцам.
— Да? — Тишка на мгновение задумался. — Ну я потом зайду! — и он так же шустро, как забежал, вылетел из комнаты.
— Гостята, — я постучал в дверцы чулана, — ты там будешь сидеть или выйдешь?
— Посижу, — тихо ответили из чулана.
— Ну как знаешь, — усмехнулся я. — Я колдовать больше не буду, лучше сама себе наряды сшей.
— Угу, — раздалось глухо из-за двери. Я ушёл. Чего зазря искушать судьбу?
С тех пор прошло немного времени, Гостята с Кикиморой вовсю поладили. Вместе шили наряды и наперебой мне показывали. То есть, показывала, в основном, Кикимора, а Гостята шила.
А я всё раздумывал о четырёх жёнах. Вот у меня в доме две женщины, и с обеими я не живу. А будет их здесь таких четыре — совсем же смешно.
Как вдруг та, что мне единственная женою, как-никак, считается, сказала, что уходит.
Был вечер, ко мне подошла Кикимора, когда я стоял себе на улице у дома. Гостята с Тишкой ушли за ароматной травой для самовара, я ждал их. Кикимора ко мне прильнула ласково и сказала, что решила уходить из моего дома.
— Чего ты, матушка? — я, признаться, не ожидал.
— Удивила разве? — Кикимора прищурилась.
— Удивила, — признался я. — Али что не ладно?
— Всё как раз налаживается, Лешенька. В доме появилась женщина, что тебе родила ребёнка, ведьма сильная неразбуженная, и тебе мила, это ведь видно всем. Я меж тобой и матерью твоего сына стоять не буду. Сделаешь ты её Лесной Хозяйкой рано или поздно, а я тогда куда? Лучше я сама уйду — пора в дом возвращаться речной владычицы. Полностью давно вступила я в владения, реки все исследовала, и не брошу боле. К этому я прикипела, слилась с рекой, — она взяла меня за руку. — Если бы не ты, этого бы не было. А теперь я привыкла и не боюсь. Нет у нас на реке Водяного — разве правда это? А я тогда кто?
— Ты Владычица Речная, матушка, — подтвердил я ей.
— Вот и я решилась, что она самая, — кивнула Кикимора. — Не надо нам нового Водяного, он давно есть, это я. Ухожу я на реку, Алёша. В собственный дом.
“Дом Водяного займёт” — про себя подумал. Но имеет право, если согласна река.
— Неволить не стану, держать подле себя не имею права, — наконец, высказался я, — обещал, если захочешь, сам отпустить.
Она прислонилась ко мне, прижав к моей груди свою косматую голову.
— Скучать по тебе буду сильно, Алёша. Привыкла к тебе. Никто меня раньше женою не называл, так что я тебе первая жена. Уж запомни.
— Да уж запомню, — я её погладил по волосам спутанным. — Ты мне никогда чужой не будешь.
Она вздохнула, вытирая об мою шкуру мокрый нос. Я продолжил.
— Если что случится, сразу мне сообщай. Пару раз постращаю несогласных, чтобы поняли, что между нами в этом смысле не изменилось ничего.