— Зачем ты мне такое говоришь?

— Ты спросила об истине…

— Я не спрашивала! Я спросила: она красивая, правда? Димуль, ты заснул, что ли?

— Извини, пожалуйста…

— Любишь ее? — сестра проникновенно заглянула мне в глаза. — Говори, не трусь! Я пойму… Любишь?

— Как это узнать?

— Мужчины… Спроси свое сердечко.

— Сердечко! — Вика встрепенулась во сне. — Полость сердца разделена на два предсердия и два желудочка… Пульс здорового человека составляет от шестидесяти до восьмидесяти ударов в минуту. В спокойном состоянии… в спокойном… Тук-тук, тук-тук…

— Наверное, не люблю, — признался я. — Не представляю, как можно отойти от нее хоть на шаг, однако на любовь это не похоже. Но я очень хотел бы… Хотел бы ее полюбить.

— С этим я могу тебе помочь, — Алена внезапно вскочила на ноги, и в ее руках очутился мой лук с натянутой до отказа тетивой и с острой золотой стрелой, нацеленной точнехонько в мое сердце. — Ну? Как я выгляжу? Чем не Купидон? Да, вот это я, конечно, спросила… Нет, мужик, а если без сексизма?

— Разве после этого я не умру? — растерянно пролепетал я.

— Как знать… — с ледяным спокойствием заметила Алена.

— Родная, я боюсь!

— Боишься смерти или боишься любви?

— Я не смогу на это ответить…

— Дима, да или нет? — лицо сестры стало суровым.

— Я не смогу…

— Да или нет?! Решай сейчас! Между прочим, стремно так стоять — мне грудь мешается…

— Димочка, — сказала вдруг Вика, не открывая глаз, но слепо оглаживая воздух возле себя, словно ласкала и утешала меня в мире своих сновидений. — Хороший мой! Помни одно. Все можно…

— Да! — ответил я.

Алена выстрелила.

Я очнулся в своей постели и, еще до того, как уяснить, жив я или нет, явственно осознал, что наступило утро. Тяжелые шторы на окне почти не пропускали солнечного света, однако он все же угадывался, чувствовался, торжествовал — в каждом углу моей спальни и во мне самом, пронизывая все вокруг незримыми, но вместе с тем едва не осязаемыми флюидами: эфиром, праной, пневмой, маной, ци, Фохатом или чем-то подобным, что довольно трудно было опознать со сна, еще даже не умывшись и не почистив зубы. Утро… Прекрасное утро — для тех, кто счастлив, юн и так положительно оснащен для долгой и радостной жизни… Что ж, однако и нам пора вставать. Давненько я не видал раннего, парного, свежеиспеченного утреннего солнца. Я резво поднялся и впустил его сиятельство в дом, будто огромного рыжего кота, прогулявшего всю ночь напролет по своим котовьим надобностям. Сощурившись, я позволил глазам притерпеться к блеску нового дня, а затем посмотрел на тумбу, стоявшую возле кровати. Листок шервудского дуба пребывал на положенном месте. Рядом лежала моя или, лучше сказать, «та самая» футболка, в которой Вика провела пару приснопамятных часов и которую я в порыве нежности приволок сюда из гостиной: не в качестве трофея, но, если хотите, в виде своеобразного символа. Талисмана. Оберега…

Определенно не мне одному удалось пережить эту ночь. В доме творилась какая-то кутерьма. Из-за неплотно притворенной две́ри раздавались неясные голоса, главным образом — свирепый Аленин альт, чья проникнутая страстью вокальная партия меня сразу же насторожила. Еще рано было бить тревогу, однако, стоило поскорее выяснить, что за муха ее укусила. За долгие годы я выслушал от своей сестры много чего неприятного, но ради самых мрачных откровений она проваливалась именно в этот утробный регистр. Впрочем, кому бы сейчас ни выговаривала Алена, взрыкивая от возмущения, нельзя было поручиться, что виновником ее недовольства не явился какой-нибудь зловредный предмет, на который она наступила нежной подошвой, или кофейная машина, не поспешившая напоить ее макиато по первому желанию… Я стремительно натянул джинсы, нырнул в заветную футболку, послал к чертовой матери носки и, захватив с собой листок, двинулся на голоса, приведшие меня на залитую солнцем кухню.

Увиденное превзошло мои худшие ожидания. Точнее сказать, ничего подобного я и близко не мог ожидать. Вика сидела на полу, забившись под подоконник, упрятав лицо в колени и накрыв голову руками. Растрепанные волосы, так шедшие к ней во время нашего ночного свидания, сейчас выглядели безобразно и торчали в стороны какими-то слепившимися клочьями. Передние пряди, по-моему, были и вовсе мокры, с них чуть ли не капало, словно девушка только что неудачно умылась или ей плеснули воды в физиономию. Штаны и майка, по виду уже просохшие, но явно нуждавшиеся в утюге, были напялены на нее кое-как: одна из штанин ужасно перекрутилась и вздернулась кверху, открывая взгляду вздутые, до предела напряженные икры. Даже ее босые стопы, встретившись и скрестившись на белом мраморном полу, казалось, стремились защититься от какой-то опасности и едва не цеплялись друг за дружку скрюченными пальцами. Чуть дальше валялась раскрытая аптечка. В воздухе отчетливо разило валерьянкой. Алена располагалась ко мне спиной, опустившись перед Викой на корточки, и, должно быть, переводила дух после продолжительной тирады, к концовке которой я, собственно, и подоспел.

— Ты будешь со мной говорить или нет? — снова зарычала сестрица.

— О чем? Я уже все сказала… — голоса Вики я почти не узнал: он казался глухим и как будто надсаженным, шипел и похрипывал вымученным дыханием, а единственной интонацией в нем была безмерная усталость.

— Все, что ты сказала, меня не устраивает! — объявила Алена.

— Я не знаю, что еще сказать. Мне плохо…

— А мне, думаешь, хорошо? — несмотря на грозный тон, сестра протянула руку и попыталась поправить на Вике ее задравшуюся штанину. — Хорошо мне сейчас, по-твоему?

— Лёся, я не знаю… Прости меня, пожалуйста…

Алена явно не впервые слышала эту просьбу:

— Простить? Вика, хватит уже! Достало! При чем тут прощение? Что мне делать-то теперь прикажешь? С тобой что делать? С собой что делать?

— Я не знаю… Делай, что хочешь… Оставь меня в покое…

Невольно подсмотренная сцена произвела на меня удручающее впечатление. Ситуация походила на ссору, но на какую-то странную ссору. Что за кошка между ними пробежала? Или, нужно спросить иначе? Что за кот? Уж не я ли всему причиной? Что здесь случилось, черт возьми? Размолвка? Сцена ревности? Сестренка проведала о нашей с Викой ночи? А дальше что? Устроила изменщице скандал? Невзирая на всю свою эмансипированную браваду? Бессмыслица какая-то…

— Алена, что здесь происходит? — сурово осведомился я: довольно жалким, как выяснилось, фальцетом.

— Твою мать! — хрустнув коленками, сестра вскочила со своих корточек, словно я застал ее за каким-то не вполне публичным занятием, и повернула ко мне покрасневшее от гнева лицо. — Дима, какого хера? Нельзя было постучать?

— Извини, — обронил я, не обратив внимания на очевидную нелепость ее выговора. — Тем не менее, я задал вопрос. Что здесь происходит?

— Что происходит? — Алена дернула щекой и отступила в сторону. — Вон что происходит! Ты только посмотри на нее!

— Не смотрите на меня, — тут же взмолилась Вика, еще плотнее и еще отчаяннее заслоняясь руками. — Дима… Алена… Дима… Ну, пожалуйста! Не нужно на меня смотреть…

Я шагнул вперед, но ровным счетом ничего не увидел. Вика буквально собралась в комок: свернулась под своим подоконником, как какой-нибудь броненосец, которого я как-то лицезрел в Аргентине, или, к чему ходить далеко, как какой-нибудь ежик из подмосковного леса. Все, что бросалось в глаза, это ее заломленные над головой руки и нервно подрагивающие пальцы: те самые, что совсем недавно, не ведая стыда и сомнений, с нежностью порхали по моему телу. Я попробовал взять девушку за запястье и в ту же секунду с негодующим возгласом отскочил прочь: ее пятка неожиданно и очень прицельно атаковала мизинец на моей ноге, припечатав его к полу. Чертовски больно и крайне несправедливо.

— Не трожь меня! — растолковала свои действия Вика.

— Получил? — позлорадствовала Алена. — А меня она за волосы дернула. Представляешь? Дважды! Это при том, что я просто одеться ей помогала. Сама она была не в возможности…