— Божечки, какая прелесть! А что конкретно при этом происходит?

— Разное, — Вика неопределенно взмахнула рукой, подхватив при такой оказии самую длинную шпротину с лежавшего рядом бутерброда. — Прежде всего эффект зависит от точки, на которую ты воздействуешь. Но также следует брать в расчет качества отдельного человека. Мужчина он или женщина. Молод или уже в возрасте. Правша или левша…

«Вот тебе раз», — подумал я с неудовольствием. — «Похоже, как и у меня, у Полины имеется младшая сестра, и она сейчас перед нами. Теперь мы будем дружить семьями…»

— Ну, а все-таки? — настаивала Алена. — Что может случиться с человеком, если ты его торкнешь? Для примера? Память пропадет? Грудь увеличится?

— Ничего значительного и невероятного с ним, конечно, не случится: только самые примитивные вещи. Ведь это не волшебство, а всего лишь телесный отклик на мое вмешательство. Можно унять боль, но не всякую: от мигрени, например, я избавить в состоянии, а с зубами такого не получится. Можно заставить человека заснуть или, по крайней мере, почувствовать сильную сонливость. Можно, наоборот, вселить в него мгновенную бодрость, только продлится она очень недолго. Если это мужчина, можно вызвать у него возбуждение, точнее — невольный приток крови к пенису. Если женщина — отбить охоту тарахтеть во время сеанса: у нее просто язык не захочет ворочаться во рту…

— Офигеть! Про мужчину желаю знать все подробности! — заявила сестрица, послав в мою сторону один из своих неподражаемых взоров, в котором, казалось, участвовал только краешек хитрой ухмылки да повернутое ко мне ухо, что, однако, не мешало ему пронизывать вас до самого нутра.

— Нет, дамы вперед! Первым делом — про женщину! — поспешно потребовал я. — И непременно с демонстрацией фокуса на живой модели. Есть мнение, что кое у кого из присутствующих язык нуждается в передышке.

Вика по очереди осмотрела каждого из нас и загадочно заулыбалась:

— Я понемногу практикуюсь в разных техниках, где в ход идут и руки, и всевозможные предметы, но с ногами мне действительно повезло. Не знаю, что за ноги у вашего Моцарта, — не видала, — а в моих будто прячется отдельное сознание, которое иной раз поумнее меня. Я чувствую ими человека так, как он сам себя не чувствует: прямо через кожу и плоть. Особенно пальцами и той зоной, что под ними. А вот пятка у меня слепая. Она только для потаптывания и пригодна.

— Видела я твои пяточки, — мечтательно проговорила Алена. — Чистые зефирки. Если бы в кондитерских такими украшали торты, я бы уже тонну весила. Насчет их чуткости не в курсе, а вот к чему они пригодны, Викуш, позволь судить окружающим. Лично у меня на них грандиозные планы…

— Пожалуйста, — сказала Вика, — мне не жалко. Кстати, чуткость — это только половина истории. Похоже на хвастовство, но своими ногами я умею делать уйму всякого — и не обязательно в пределах профессии…

Здесь Алена внезапно подскочила на стуле, после чего в изумлении вытаращилась на подружку и спустя секунду преглупо захихикала. Вика же оскалилась во весь рот и, глядя на Алену, выразила на лице нечто шкодливое, чему я не смог подобрать названия. «И вдруг такое ресницами сотворила, — вспомнились мне невзначай недавние откровения сестренки. — Ох, мужик, тебе не понять все равно!» Их девичьих ресниц я, действительно, так и не понял, но о том, что сквозь зримый Аленин смех под столом творились какие-то невидимые миру нежности, догадаться было несложно. Что ж, здесь все было в порядке вещей — к этой черте нашей юной гостьи у меня никаких вопросов не имелось.

— По нынешним временам, — вновь обратился я к Вике, решив, что капелька стариковского занудства в данный момент не помешает, — ты довольно рано нашла свое поприще. Многие в твоем возрасте о карьере еще не помышляют или не вполне расстались с мечтой стать продавцом мороженого…

— Дима, постой: иногда ты так мудрено говоришь… «Поприще», «карьера» — это про что? Про мою практику в салоне?

— Да, пожалуй, речь идет о практике. Прошу прощения, хотелось как-нибудь приподнять ее статус… Скажи, ты уверена в сделанном выборе? Никакой рефлексии? Никаких сомнений? Так и собираешься до конца своих дней торкать людей за деньги?

— Про конец моих дней мне ничего не известно, — Вика беспомощно раскрыла ладони. — Я даже не уверена, можно ли их называть моими… В конце каждого дня я ложусь спать, а утром следующего — просыпаюсь. Так все выглядит, хотя, может статься, это не совсем верно и глаза по утрам открывает капельку другой человек, считающий, что он — это я. Ну, а мне проще всего считать, что я — это он: ведь в противном случае придется признать, что я не проснулась. Но все это не имеет значения, так как, кем меня ни считай, я встаю с кровати и отправляюсь делать вещи, которые мне нравятся. И так, наверное, будет продолжаться день за днем, пока они не кончатся…

— Откровенно говоря, не совсем понимаю, к чему ты клонишь… — я покосился на Алену, которая до сей поры терпеливо сносила затеянное мной интервью и даже с интересом прислушивалась к репликам, отпускаемым Викой. — Быть может, ты забыла вопрос?

— Извини, не предупредила. Я не отвечаю на твой вопрос, я объясняю, почему не смогу этого сделать… По-моему, меня касается только то, чем я занимаюсь сегодня. А что скажет какая-то старуха, которой придется доживать конец моих дней, это уже ее забота. Надеюсь, она меня не проклянет. А если даже проклянет, мне будет все равно… Вернее, мне уже все равно: иначе бы я сейчас этого не говорила.

— Тем не менее, все, чем ты занимаешься сегодня, направляет тебя к будущему. Другой дороги никому из нас не предначертано. Возьмем сиюминутное понимание этого будущего. Иными словами, как тебе думается прямо сейчас: станут ли нынешние увлечения делом всей твоей жизни?

— Проснулась я именно с этой мыслью. Не считая мыслей о том, что мне срочно нужно сходить по-маленькому, а потом состряпать себе омлет из одного яйца… Мне нравится знакомиться с людьми, нравится улучшать и украшать их тело, и, покуда все так, а не иначе, — да, ты прав: я представляю это своим настоящим делом.

— А нет тела, нет и дела, — автоматически выскочило из меня. — Однако ж, если тебе нравится работать с людьми, на свете есть масса других занятий, где люди ставятся во главу угла, а между тем пачкать о них руки не требуется. Ноги, собственно, тоже…

— Дима, это не про меня. Люди редко нравятся мне целиком. А вот человеческое тело, тело в отдельности — чаще всего внушает симпатию. Оно всегда немножко само по себе. Причем, когда я говорю «немножко», то единственно для того, чтобы ты сразу не отмахнулся и лучше меня понял. Сама я считаю тело почти самостоятельным существом: скорее попутчиком в жизни, чем нашей собственностью, но, если ты попросишь меня это доказать, я скорее всего не сумею.

— Тогда не стану и просить — лучше прокомментирую. Чем питается твое вдохновение, мы уже выяснили, однако не совсем понятна его всеядность. Или тебе необычайно везет на клиентов, или разгадка в чем-то другом. Неужели всякая туша, что плюхается на твой массажный стол в своем натуральном виде, настолько уж симпатична?

— Почему же нет? Не каждым, конечно, получится любоваться, однако абсолютно в каждом заключено что-то любопытное. Какие-то чудачества природы или особые черточки, нажитые человеком с момента рождения. Нас учат, как использовать общие законы человеческого устройства, и это действительно важно, но самой мне всего интереснее различия. Они меня реально заводят. А любой интерес, по сути, и есть симпатия.

— Я бы так не смогла, — поведала вдруг Алена, подозрительно разглядывая добытую с ближайшего блюда тарталетку, доверху заряженную на редкость черной по цвету икрой. — Я барышня брезгливая. К жирдяю, например, и пальцем не прикоснусь.

— И совершенно напрасно, — попеняла ей Вика. — В жирдяях нет ничего такого, чего ты сама не имеешь. Разденься как-нибудь догола и посмотри на себя в зеркало. Фигурка в полном порядке, но никаких костей, никакого рельефа там и в помине не будет. Все гладенькое и кругленькое. Именно жирок и делает тебя такой привлекательной. Ровно на четверть ты состоишь из жирка, и это чудесно.