— Димка! — прокричала сестра уже из коридорчика, ведущего в спальню. — Будь котиком, достань мои сигареты из сумочки. В прихожей она стоит, на банкетке. Не хочу сказать ничего плохого, но твою дрянь курить невозможно…

Скромной Алениной сумочке длиною немногим больше моей ладони удалось удивить меня дважды. Сначала она нипочем не желала открыться. С виду замок казался простым, а решение очевидным. Пара золотистых пластин соединялась третьей, слагаясь в подобие буквы «Н». Разумеется, я взялся за третью пластину и потянул ее вниз, затем — вверх, затем потряс… Затем последовала минута, на исходе которой я начал чувствовать себя недоумком. Была лишь одна спасительная версия, способная обелить меня в моем собственном мнении. Дело могло быть не во мне, а в самой сумочке: не исключено, что я вовсе не полный придурок, как кажется, а просто что-нибудь уже сломал. Я находился в шаге от капитуляции, когда замок все-таки отворился. Не могу сообщить, как это вышло, однако плодами своего успеха я немедленно воспользовался.

Сумочка делилась на два основных отсека, в одном из которых мне не составило труда отыскать Аленин «Treasurer» в золотистой коробке. Этим и следовало ограничиться. Я не имел намерения рыться в ее вещах, которых, кстати, здесь скопилось не много (ни грамма косметики, к примеру, сестренка с собою не таскала), но дерзкий коралловый окрас этого не вполне обычного предмета поневоле бросался в глаза. Его назначение я осознал в ту же секунду, и, нужно сказать, не испытал особого потрясения. Подумаешь, интимная погремушка — даже у Кристины нечто подобное хранилось в туалетном столике, и она не делала из этого секрета. Просто найти такую в повседневном клатче, наравне с другими будничными вещицами, было несколько неожиданным. И еще меня немного удивил размер: штуковина казалась крошечной, хотя мне всегда представлялось… но, в конце концов, не моего ума это дело…

Алена вернулась в гостиную тихим шагом, неся на лице приметную печать озабоченности, что всегда можно было прочесть по нижней губе: она закусывала ее изнутри, от чего губа натягивалась и становилась немного бледнее своей соседки сверху. Что ее встревожило? Увидела выпивку в ванной? Это не моя, это все Регина…

— Мерси! — выразила признательность сестрица, заметив свои сигареты на столике. Она сразу же закурила, сделала подряд две-три затяжки, после чего, угнездившись в излюбленном кресле, вперила в меня подозрительный взгляд. — Дима, можно тебя спросить…

Ну, точно: придется менять домоправительницу — эта, похоже, совершенно спилась и даже следов за собой замести не в состоянии… Я продемонстрировал свое внимание, приподняв правую бровь.

— Слушай, Дим, я с серьезным — крепись… Спасибо, конечно, что хороводишься тут со мной, байки мои выслушиваешь, шутки шутишь… Но я же вижу: что-то не в порядке. Что-то сильно не в порядке, иначе бы и цепляться не стала… Что с тобой, Дим? Ты не такой, как обычно. Не такой, каким бываешь даже в самые паршивые дни. Совсем не такой, как до этой истории с Тиной… — увидев, что я собираюсь подать голос, Алена заторопилась. — Я, собственно, к чему… Если я в тягость тебе сейчас, ты просто скажи: сию же секунду свалю к чертовой матери. Без обид. Без вопросов. И вечер сегодняшний отменю — это вообще не проблема. Если я тебе нужна, если что-то могу: давай посидим, поговорим по-людски — хоть до ночи, хоть до утра, я с места отсюда не двинусь. А хочешь напьемся в хлам? Хочешь? И ты мне все расскажешь… Ну, я серьезно, Митя! Опять ты свою улыбочку нацепил. А в глазах-то что? Муть собачья! Хрен поймешь, что у тебя на уме. Вот о чем ты теперь думаешь?

— Я просто… вникаю, — возвестил я, не зная толком, что стану говорить дальше. Такого прямодушного вопроса я не предвидел. Ответом на него могла быть только неправда. Заведомый обман. И, в сущности, любая ложь, какой бы я сейчас ни воспользовался, окажется лучше так называемой правды. Чем лучше? Тем, что прозвучал вопрос. А в правде, которой я обладал, если и имелось что-то настоящее, ему точно нельзя было простить одного — в настоящем не содержалось ответа.

Мне так жаль, Алена… Поймешь ли ты хоть что-то, если заговорить с тобой на моем языке? На языке бесконечного внутреннего диалога, в котором сам я, ты не поверишь, никакая не сторона, никакой не участник, а не более чем вынужденный свидетель? А, главное, чем поможет тебе такое понимание? Лично тебе? Потому что я (собственно, я) — пока не нуждаюсь в помощи. Мне не время еще помогать. Сначала нужно решить, а возможно и выбрать — кому здесь стоит помочь, а кого следует предоставить собственной участи…

Я отнюдь не рисуюсь и не горжусь своей манерой мыслить. И, в то же время, не ведаю, чем можно ее заменить. Это даже не рефлексия. Это черт знает что такое. Попытка соединить в одной мысли две взаимоисключающие правды, принадлежащие двум несхожим личностям. В результате, чем точнее и честнее мне удастся передать то, что происходит внутри меня, тем хуже это будет выглядеть со стороны. На что это будет похоже? На заумь. На ложь. На двуличие… Подлинной правдой является только то, что произносится «от одного лица». Но именно это мне сейчас не по карману.

Нынешняя моя двойственность не выдумка, а вполне ощутимая реальность. Я не считаю ее нормальной, однако и в помешательство свое также не верю. Отсутствие цельности, отсутствие внутренней гармонии — мое привычное состояние. Нет устойчивости. Нет равновесия. Нет пресловутого единства противоположностей… Да, всякое равновесие неустойчиво: чаши весов постоянно покачиваются, никогда не достигая совершенного покоя, однако это все же не маятник. В этой системе все устремлено к равновесию, в ней не заложено той исходной полярности позиций и, что не менее существенно, той смутной движущей силы, каковая заставляет маятник перемещаться от одной точки к другой, «от праведного к грешному» и назад, «от грешного к праведному», пока он не начинает путать одно с другим или, что еще хуже, допускать, что одно ничем не отличается от другого…

Неудачный день для откровений. Я не могу, как прежде, отвечать за каждое свое слово, за каждый свой поступок. Нести ответственность — да, отвечать — нет. Это разные вещи. Я стал излишне порывистым. Порывистым «в разные стороны». Так что, по справедливости, мне следовало бы на каждом шагу вывешивать идиотские предупреждения: «осторожно, я искренен — не доверяйте мне ни в коем случае…»

— Ну? И во что же ты вникаешь? — теплый, приветливый взгляд Алены продолжал с искренним участием вытягивать из меня жилы.

— Во все, что только на ум ни взбредет, — едва не проговорился я, но вовремя поправился. — Вот тебе случайный пример. Не хуже прочих. Любопытные артефакты можно встретить в дамской сумочке, если убедить ее открыться…

— Красавчик! — сестренка тяжко вздохнула, явно осуждая мои шулерские замашки, но не стала ловить меня за руку. — Было бы во что вникать… С «кроликом» знакомство свел, я так понимаю?

— С кем?

— С «кроликом». Ну, бандура так называется, с которой ты подружился… Там два уха у нее, или типа того: вот тебе и кролик. Не разглядел, что ли? Одно ушко покрупнее, второе поменьше — в нем весь прикол… ну, ты понял… — Алена снисходительно зыркнула на меня поверх дымящейся сигареты. — Ой, да ладно, мужик, не напрягайся! Мозги вывихнешь… Кстати, пока вспомнили: нужно бы его, зайку, достать и в спальню мою отнести — он за тем сюда и ехал…

Кажется, в отместку за мою аферу сестрица решила щелкнуть меня по носу той же несуразной картой, которую я не глядя метнул из рукава. И все-таки зубоскалить и препираться с Аленой по пустякам было гораздо веселее, чем загружать ее легкую и по-своему здравую голову отходами своей экзистенции.

— Уж ты сама на сей раз, пожалуйста, — предложил я. — Твой черед: я уже за сигаретами бегал. И вообще… меня однажды морская свинка укусила: не исключено, что у кроликов ко мне тоже душа не лежит…

— Не волнуйся, солнышко, — Алена нехотя вылезла из кресла и пристроила сигарету на край пепельницы. — Кто же тебя в такое пекло пошлет? И в мыслях не было… Ты прав: зверек дикий, неприрученный — только что с витрины. Сама побаиваюсь, если честно… Одного не отнять — в порочащих его связях до сих пор не замечен…