— Осталось пять минут, но мы торопимся, тебе не кажется, рабыня? — спросил Роджер, широко раскрыв бесхитростные глаза.

Он был хорошим актером, не хуже своего зловредного отца. Если я позову на помощь, идя с ним по улице, кто поверит, что этот красиво одетый подросток станет для меня угрозой?

— Ты идешь, — сказал он мне, потому что видел, как поникли мои плечи, он увидел, как мое сердце вздрогнуло и погасло, как пламя в моих глазах.

— Я иду.

Он кивнул, а затем на подпрыгивающих носках подошел ко мне и протянул мне руку, как это сделал бы джентльмен на балу. Его джентльменский жест настолько вопиюще противоречил нашим обстоятельствам, что мне одновременно хотелось смеяться и плакать.

Я не взяла его руку.

Вместо этого я вытолкнула дверь и пошла по коридору через заднюю дверь в застоявшийся, холодный воздух переулка, не оглядываясь на толпу тусовщиков. Я не знала, что буду делать, если увижу их снова, и поэтому отказала себе даже в этом последнем взгляде.

Александр и Данте найдут меня, если я выберусь оттуда и обеспечу их безопасность.

Я не сомневалась в их решимости и способности спасти меня.

Они делали это раньше и будут делать это снова, пока жизнь потребует от них этого.

От нас.

Снаружи стояла ничем не примечательная черная машина, выхлопные газы клубились в воздухе и окутывали меня, токсичные пары были такими же отвратительными, как ощущение руки Роджера, подталкивающей меня к машине, а затем в ее темный салон. Он ухмыльнулся мне, прежде чем закрыть дверь, эта юная и возбужденная улыбка заставила меня похолодеть изнутри.

Он был чистым злом, и ему было всего четырнадцать. Всего лишь мальчик.

Казалось, там, где Ноэлю не удалось превратить Александра и Данте в людей без души, ему это удалось с Роджером.

Осознание этого было столь же отвратительным, сколь и невероятно грустным.

Роджер никогда не обладал той невинностью, которая присуща ему в детстве, потому что Ноэль с рождения учил его, что мир — ужасное место, и если он хочет процветать, ему нужно быть самым ужасным в нем, чтобы добиться успеха.

Я смотрела в окно на кирпичную заднюю стену Остерии Ломбарди, в ушах звенело, а глаза наполнялись слезами. Трудно было поверить, что после всего, через что мы прошли и за что боролись, я наконец возвращаюсь в Перл-Холл.

Не такой его хозяйкой, как я мечтала годами.

Но еще раз как рабыня.

Я повернулась, чтобы посмотреть на Роджера, и обнаружила, что он смотрит на меня, его хорошее настроение сошло, как мертвая кожа со змеи.

— Стоило ли оно того? Зная, что ты умрешь дома с нами, чтобы твои близкие могли жить без тебя? — Он задал вопрос без интонаций и какого-либо настоящего эмоционального любопытства. Он спросил об этом, потому что не понимал концепцию. Он манипулировал мной, не зная, почему я когда-либо попадусь на его механизм, ведь у него самого не было ни сердца, ни близких людей, которыми ему пришлось бы пожертвовать, если бы его попросили это сделать.

— Да, — сказала я, и это было самое искреннее слово, которое я когда-либо говорила.

— Жаль, — сказал Роджер, а затем, сверкнув детской улыбкой, открыл экран своего телефона и отправил подготовленное текстовое сообщение.

Я могла видеть, что там написано, с того места, где сидела.

Сделай это.

Мой рот был открыт, как рана, зияющая на груди, и я посмотрела на него, чтобы подтвердить:

— Роджер, ты что?

Мои слова оборвались, когда я услышала испуганные крики внутри ресторана, и забыла, что собиралась сказать, когда послышалось громкое шипение, а затем странный глухой хлопок, за которым последовал грохот и грохот разбитого стекла и крошащегося раствора.

Мое тело изогнулось, чтобы не отрывать глаз от здания, пока машина двинулась вперед по переулку. Я наблюдала, как огонь вырвался через заднюю дверь и лизнул своим красным языком небо, сжигая мешки с мусором, сложенные по обе стороны от входа.

Если бы кто-нибудь оказался внутри этого ада, он бы не выжил.

Когда мы свернули налево из переулка, в машине послышалось громкое влажное бульканье и вздымание воздуха, и пылающее здание исчезло. Я не знала, что это было, пока не попыталась заговорить и не осознала, что мой рот распахивается, как парус, подхваченный ветром, грудь разрывается от рыданий, настолько глубоких, что внутренности болят в животе.

— Почему? — Мне удалось преодолеть слезы, разрушающие мое тело, словно гребаная буря.

Я старалась не думать обо всех моих близких, зажаренных на огне, старалась не вспоминать свою школьную поездку в Помпеи, где близкие лежали, стиснутые в тщетных попытках защититься, кальцинированные сажей и черным камнем. Я старалась не думать о Себастьяне и маме, о моей Жизель и моей Елене, о Данте и, прежде всего, об Александре.

Вместо этого я попыталась сосредоточиться на ярости в моей груди, глядя на Роджера и заставляя его ответить одним лишь весом своего взгляда.

Он облизнул губы и аристократически пожал плечами, прежде чем откинуться на спинку стула, чтобы подготовиться к поездке.

— Потому что, — сказал он, зевая. — Потому что это было весело.

И когда он наклонился, чтобы вонзить кончик тонкой иглы мне в запястье, я позволила ему это сделать, потому что единственным лекарством от горя, разрывающего меня на части, было благословенное облегчение от медикаментозного забвения.

Козима

Мой мозг был слишком тяжелым и горячим в пределах черепа. Он пульсировал, как тикающий метроном между моими ушами, вызывая раздражение нервов по всему телу, так что я пульсировала от боли во всем теле.

Я зажмурила глаза сильнее, но не от боли, а от дежавю.

Мой рот был покрыт ватой, когда я открыла его, пытаясь глотнуть побольше холодного и влажного воздуха того места, где, черт возьми, я проснулась. Земля была замороженным, неумолимым укусом под моим бедром и свинцовыми ногами, но я провел дрожащими пальцами по бороздкам на плитке и узнала, что это такое.

Черно-белая клетчатая плитка, пронизанная золотом, украшала пол бального зала Перл-холла.

Мой желудок резко подскочил к горлу, и прежде чем я смогла остановить поток, я болезненно наклонилась, чтобы выплеснуть весь яд, оставшийся в моем организме. Едкий запах заполнил мой нос и заставил желудок содрогнуться, пока из моего тела не вышла вся жидкость.

Я упала на пол рядом с беспорядком, дрожа и потея, свернувшись калачиком на своем пустом теле.

Я не сомневалась, что Ноэль затащил меня обратно в это место, чтобы переделать ад моего посвящения в игры Ордена. Я знала, что камеры были расставлены по всему бальному залу и были направлены на меня двадцать четыре часа в сутки, следя за мной на предмет любой слабости, которую они могли бы использовать.

Они.

Похоже, запасной стал наследником Ноэля и, вероятно, готовился занять место живого воплощения сатаны.

Словно вызванная моими мыслями, будто сам дьявол, дверь открылась с коварным шипением над полированным мраморным полом, и стук дорогих туфель эхом разнесся по огромному залу.

Я не подняла головы, когда две пары обуви остановились прямо у меня перед глазами. Это были лоферы из полированной черной кожи, одинакового фасона, но одна пара меньше другой.

Двойные ужасы.

Прежде чем я успела моргнуть, один ботинок отлетел назад и врезался мне в живот.

Боль вспыхнула, словно перезрелый плод, лопнувший у меня в животе, и я задохнулась от крика, свернувшись еще глубже.

— Она уже не такая красивая, правда, отец? — спросил Роджер, снова подняв ногу и направив ее мне в грудь.

— Успокойся, мальчик, мы же не хотим, чтобы она потеряла сознание, прежде чем поймет, что здесь происходит, не так ли?

— Нет, отец, — согласился он с тихим зловещим восторгом.