Мое сердце остановилось, мое дыхание, как янтарное, задержало мои эмоции в груди, когда он уронил кольцо мне на палец, а затем притянул его на место зубами. Поцеловав его верхнюю часть, там, где оно лежал у основания пальца, он отстранился и снова посмотрел мне в глаза.

— Раньше я защищал тебя своим именем, — прошептал он, слова были настолько священны, что казались приглушенными и почтительными, как молитва, произнесенная в святом месте. — Но теперь я отдаю тебе все свое сердце и надеюсь, что с этого момента ты позволишь мне доказывать тебе каждый день, что я достоин твоего ответа.

Я постоянно плакала, мое дыхание почти перехватывало от силы этих очищающих слез благоговения, но мне нужно было говорить. Мне нужен был красивый, непонятый мужчина, предлагающий мне свое кровоточащее сердце, чтобы узнать простую истину, которая не изменилась ни на мгновение за эти годы.

Воздух, который я втянула в легкие, был тяжелым, но его хватило, чтобы я могла сказать:

— Я проведу остаток своей жизни, доказывая тебе, что ты величайший человек, которого я знаю, и что я всегда буду любить тебя безвозвратно, даже в дни, когда ты чувствуешь себя скорее злодеем, чем моим героем.

Я бросилась на него, пронеслась через одеяло так, что обвилась вокруг его туловища и коленей, как удушающая лоза. Мои пальцы погрузились в его волосы и скрутились так, что мы были прижаты так близко, как только могли быть два человеческих тела. Только тогда я отодвинулась настолько, чтобы склонить свой лоб к нему и посмотреть на эмоции, застывшие в его прекрасных глазах.

— Il mio cuore è tuo, — пробормотала я на своем родном языке, потому что не было другого языка, который мог бы лучше выразить все богатство чувств, которые я испытывала к этому человеку.

Моё сердце принадлежит тебе.

Ксан крепко обнял меня, как обещание, и прошептал мне в рот:

— Я никогда не захочу его вернуть.

— Хорошо, оно не подлежит возврату, — сказала я, и моя головокружительная радость заставила меня хихикнуть.

Его глаза улыбнулись в ответ, а затем слегка протрезвели.

— Я знаю, что Перл-Холл был твоей тюрьмой, но думаешь ли ты, что однажды, когда Ноэля уже не будет, ты сможешь сделать его своим домом? Он был домом только тогда, когда ты была там со мной.

Та мечта, о которой я только грезила, о возвращении в Перл-Холл с Охоты всплыла в моем сознании, та девичья мечта о принце и замке, который будет ее собственным.

Будучи девушкой, я никогда не могла себе позволить мечтать об этом, и никогда не имела разрешения мечтать об этом, будучи рабыней, но теперь, как истинная жена моего графа, я получила от него право жить так.

Я кивнула, глядя между нашими лицами, на свою левую руку, свернувшуюся над его сердцем, и затаила дыхание, увидев потрясающе огромный и чистый желтый бриллиант на своем пальце.

— Твои глаза, — объяснил он. — Хотя я не мог найти бриллианта, столь же теплого, как твои золотые глаза.

— Прекрати, — приказала я, когда по моему лицу потекли новые слезы. — Ты заставляешь меня плакать.

Александр злобно ухмыльнулся, его руки сжались, и он отправил меня на спину на кровать. Прежде чем его рот накрыл мой рот, он прорычал:

— Разве ты не знаешь, мне нравится видеть, как ты плачешь.

Козима

На окраине Бронкса был небольшой гастроном, который мы с Мэйсоном однажды обнаружили, бесцельно прогуливаясь по городу. Ванная Оттавио была меньше, чем ванная комната в моей квартире средних размеров, с потрескавшимся линолеумом, окрашенным в желтый цвет от сигаретного дыма и кое-где порозовевшим от пролитой маринары. Гул холодильника, наполненного импортной итальянской газировкой, подчеркивал громкую, жесткую музыку из портативного радио, которое Оттавио держал на одной из двух стеклянных витрин. Умберто Тоцци хрустнул в воздухе, когда я протиснулась через стеклянную дверь, и это напомнило мне, как много лет назад Шеймус отвез меня на нашем старом «Фиате» по авентинским холмам Рима в объятия Александра.

Если на меня надавят, я не смогу точно объяснить, почему мне так понравился грязный итальянский гастроном. Воздух был затхлый, прошутто жесткое, как кожаная обувь, и атмосфера совершенно грустная, но мне нравилось это сообщество, то, как Оттавио знал каждого по имени, и что люди приезжали со всего города, чтобы купить единственное вкусное блюдо, произведенное в его кухне, — домашний тирамису. Это в хорошем смысле напоминало мне Неаполь, захудалый, мерзкий участок города, наполненный таким количеством хороших людей, что моча сияла, а вонь от нее была достаточно приятной, чтобы считать это место домом. Я не знала, почему Мейсону это нравилось так же сильно, как мне, вероятно, потому, что он был итальянцем по материнской линии и ему нравилось изображать из себя нечто большее, чем просто белого, богатого и американца.

Я громко и счастливо поприветствовала Оттавио, проскочила через дверь и направилась прямо к холодильнику, чтобы взять свой Сан Пеллегрино и любимый Мейсоном Чиното Нери. Заказав огромный кусок тирамису, я заняла один из двух крошечных круглых столиков слева от двери и устроилась ждать Мэйсона. Меня раздражало, что он опоздывал, но только потому, что я хотела вернуться в квартиру и поговорить по скайпу с Александром до того, как он уедет на день в Лондон для встреч. Его не было менее сорока восьми часов, и я так сильно скучала по нему, что это было похоже на ножевую рану в груди.

Дверь распахнулась, и мягкое пение песни Нэнси Синатры «Bang Bang» разлилось по радио, словно нечеткая нить. Его широкий лоб был усеян каплями пота, настолько густыми, что они казались белыми, как жемчуг, а рот представлял собой открытый влажный прокол на морщинистом лице. На его подмышках, сквозь пиджак, были большие следы пота, которые он не пытался скрыть, когда протиснулся в дверь, как заблудший человек, ищущий спасения в теплом магазине.

— Мейсон? — Я больше спросила, чем позвала, потому что меня смутил его нехарактерный растрепанный вид. — Я уже заказала торт, садись.

Он колебался, глядя в дверь, на Оттавио, а затем снова на меня, как будто мы представляли собой ужасную загадку. Я похлопала по неудобному металлическому стулу рядом с собой и слегка ободряюще улыбнулась.

— Я пытался связаться с тобой целую вечность, — сказал он мне, садясь на место.

Я вздрогнула.

— Я знаю. Последние два месяца я была для тебя плохим другом, но поверь мне, у меня были веские причины. А теперь возьми вилку, прежде чем я съем всю эту вкусность, и расскажи мне, что происходит. Ты кого-нибудь встретил?

Настала очередь Мейсона вздрогнуть, и он не потянулся за вилкой, а вместо этого схватил одну из моих рук, чтобы зажать ее между двумя своими липкими руками.

— Послушай, Кози, я не знаю, как дошло до этого, правда не знаю. Поначалу все было так просто, понимаешь? Они просто хотели, чтобы я вмешался в твою жизнь, как безобидный шпион. Это было легко, потому что, ну, знаешь, ты — это ты, и ты прекрасна. — Он слизнул капельку пота с верхней губы, а затем вытер влажную щеку о плечо костюма. — Я имею в виду, я начал любить тебя, и я понял, почему они попросили меня присмотреть за тобой. Ты опасна, потому что ты пламя для человеческой моли. Действительно, ты должна мне поверить, не было похоже, что я предал тебя, делая то, что я сделал. Он просто докладывал им, следя за тем, чтобы ты держалась подальше от Ордена и, в частности, от графа Торнтона…

В ушах у меня стоял странный звон, как будто меня ударили по голове и мозг зазвенел между ушами. Я задавалась вопросом, могут ли слова кого-то потрясти, потому что эти предложения, вылетающие из знакомых уст Мейсона, казались жестоким оружием.

— Семья твоей матери? — Я спросила, хотя уже знал ответ.