— С тех пор как ты спасла мне жизнь в тот богом забытый день в Милане, и я почувствовал, как ты точно так же прижалась ко мне, как я прижал тебя к стене, ты стала моей. Знала ты это или нет. Нравится тебе это или нет.

— Пошел ты, лорд Торнтон, — плюнула я на него. — Я прожила свою жизнь и добилась успеха без тебя.

— Нет, — сказал он, и в его словах прозвучало сексуальное зловещее шипение. — Я послал к тебе Уиллу Перси в тот дождливый день в Милане. Я заставил Дженсона Браска взять тебя в качестве нового лица St. Aubyn, когда прекрасная Дженна Уитли уже подписала контракт. Я позаботился о том, чтобы у Ордена не было причин преследовать тебя дольше, чем это было необходимо, чтобы доказать, что ты для меня никто. Я защищал тебя каждый из тысячи двухсот восьмидесяти дней, когда мы были в разлуке.

Он притянул меня еще ближе, его рука скользнула вниз по моей спине и плотно прижалась к пояснице, его лицо приблизилось к моему собственному в дюйме, так что я могла чувствовать его горячее дыхание на своих губах.

— Не было ни минуты с тех пор, как ты сбежала от меня на нашей свадьбе, чтобы я не разыскивал тебя и не заботился о тебе издалека. Все, что ты сделала, это потому, что я чертовски сильно этого хотел. А теперь я узнаю, что ты собираешься выйти замуж за другого мужчину? — Его рот сильно прижался к моему, прижимая губы так, что синяк от его владения остался на моих губах, чтобы все могли видеть. Я боролась с желанием облизать уголок его губ и почувствовать вкус амброзии, которую, как я знала, я найду на его языке. — Я этого не допущу.

— Ты не имеешь права, — сказала я слишком громко, и мой голос потрескивал от огня, который, как я чувствовала, пожирал мое сердце. — Ты не имеешь ни малейшего права приходить сюда и говорить такие вещи. Это ты сказал мне, что для меня нет места в твоей жизни!

— Я уже говорил тебе однажды, моя красавица, — усмехнулся он. — Даже хищник является жертвой чего-то. Мне нужно было позаботиться о многих вещах, прежде чем я смогу вернуть тебя, но теперь ты заставила меня действовать. Я не потерплю тебя с другим мужчиной. Даже если бы мое тело было холодным и мертвым в земле, ты бы не принадлежала кому-то другому, кроме меня.

Ярость нарастала в моей груди, ее дым лишил мой голос всякой силы, когда я сказала:

— Я ненавижу тебя, Ксан. Я чертовски ненавижу тебя.

— С каких это пор меня волнуют твои чувства, Topolina? Я получу тебя в любом случае.

Треск моей руки по его лицу прорезал плавную, эмоциональную музыку и тихий разговор в зале. Боль взорвалась в моей ладони, разжигая костер боли и ужаса, который лежал, как сухая растопка, там, где должно было быть мое сердце.

Он медленно повернул голову от того места, где ее согнула сила моего удара, его серебряные глаза были холодными, как клинки. Затем его рука вырвалась и крепко схватила меня за горло, его большой палец впился в резкий ритм моего пульса.

— Люби меня или ненавидь, — повторил он слова, сказанные им в первый день, когда я согласилась встать перед ним на колени. — В любом случае, ты думаешь обо мне с того дня, как ты меня встретила, и я буду в твоей голове до того дня, когда мы умрем.

— Я больше не принадлежу тебе, Александр. Если ты хочешь, чтобы я встала перед тобой на колени, ты должен это заслужить.

Рука на моем горле пульсировала в такт моему сердцебиению, как будто доказывая мне, что он настолько чутко реагирует на мои потребности, что может читать то, что у меня на сердце.

— Я сделаю это, — поклялся он.

— Ты никогда не сможешь исправить все, что произошло, и я не верю, что ты вообще знаешь, как попытаться это сделать, — сказала я, правда и ложь так переплетались друг с другом, что я не могла сказать, где одна начинается, а другая закончивается. — Так что я могу с уверенностью сказать тебе, отправляйся прямо в ад, — отрезала я, хотя ощущение его руки, сжимающей мое горло, заставило мой пульс тяжело упасть прямо между бедрами.

— Не верь, что ты сможешь обмануть меня, заставив думать, что ты не хочешь править там рядом со мной.

— Мне никогда не следовало поддаваться на твои манипуляции, — поспешила сказать я, нуждаясь в том, чтобы разжечь гнев, прежде чем он перерастет в похоть под горячим прикосновением его руки к моему пульсу. — Ты всегда был злодеем в моей истории и всегда будешь. Если ты действительно заботишься обо мне, ты оставишь меня в покое, чтобы я прожила новую жизнь без тебя.

Люди кружили слишком близко к нам, чувствуя враждебность, вспыхивающую в воздухе вокруг нас, привлеченные хаосом нашего воссоединения. Я видела, как Мейсон пробирался сквозь пары, его лицо окаменело после того, как он стал свидетелем моего гнева.

— Считай это визитом вежливости, — сказал он бесстрастно, совершенно не затронутый моим вибрирующим гневом или растущим беспокойством окружающих нас людей. — Ты моя жена, к лучшему или к худшему, и я приду за тобой, Козима, чтобы провести тебя рядом со мной, где твое место. Можешь бежать, — насмехался он, наклоняя нос вдоль линии моего горла, прежде чем вонзить зубы в мою шею по обе стороны от моей яремной вены. Но я думаю, мы доказали, что я всегда тебя найду.

Внезапно он отошел от меня, ослабив хватку, так что я слегка споткнулась на своих высоких каблуках и инстинктивно потянулась, чтобы схватить его за руку, чтобы удержаться на ногах.

Его улыбка была оружием, вонзенным мне в грудь.

— О, и Topolina? Если ты позволишь этому человеку прикоснуться к тебе, я убью его голыми руками и заставлю тебя смотреть.

Козима

Я слушала Верди.

Он был любимым композитором обоих моих отцов, Шеймуса Мура и Амадео Сальваторе. Я выросла, слушая драматические мелодии его опер, которые играли на старом жестяном радиоприемнике в нашем крошечном желтом домике в нашей крошечной жизни в Неаполе, а затем я усвоила уроки, которые мне следовало преподать в детстве от моего биологического отца в его оливковой роще, пока Верди играл через колонки, установленные в терракотовом патио в задней части его дома.

Его музыка была саундтреком к моей жизни, похожей на оперу, и она успокаивала меня, когда я готовила завтрак перед рассветом на следующее утро после благотворительного мероприятия и за несколько часов до того, как мне пришлось улетать на самолете, направляющемся в Англию.

Я тихо подпевала Виолетте, когда она говорила о semper libera, о вечной свободе, даже когда она задавалась вопросом, влюблена ли она.

Последние три года я пыталась научиться быть свободной, но безуспешно.

Сначала я задавалась вопросом, не слишком ли сильны узы, связывавшие меня с моим прошлым, или что я слаба перед лицом своей травмы.

Но по мере того, как время текло медленно, словно капля холодной патоки в чашку, я поняла, насколько ошибочным было это предположение.

Дело не в том, что я была слабой и травмированной.

Дело в том, что, как бы больно это ни было, я была очарована грехами своего прошлого.

Да, меня продали и затравили, как лису, обреченную на смерть. Но Александр был там, чтобы спасти меня, заявить права на меня, бросив свое тело в грязь и отпечатав печать своего владения на моей коже.

После разоблачений прошлой ночи я поняла, что именно его махинации привели к осуществлению моей «удачи» после побега от него три года назад.

Как я могла совместить беспристрастный факт того, что Александр Дэвенпорт был бессердечным злодеем, с неотвратимым знанием того, что для меня и только для меня он был также самым невероятным спасителем в мире?

Я ненавидела его за вмешательство. Я так хотела, хотя и не нуждалась в этом, чтобы сделать свою жизнь своей.

Но я знала, что без него это было бы почти невозможно.

Как сказал служащий того ужасного ресторана быстрого питания, я была совершенно не готова даже к элементарной работе.