— Он что-то сделал с тобой, Ксюш? Ты боишься его? — тут же принимает грозный вид Антон. — Скажи мне. Скажи правду. Я убью его, клянусь!

— Нет. Нет, он ничего не сделал, — вру я уверенно, да так профессионально, что Жуковский, кажется, верит. — Но у меня есть причины.

Он кивает. Надеюсь, что поверил. Иначе… Я не знаю, на что теперь способен Антон.

Рассказываю все подробности, и мы составляем план. А потом нас ждёт прекрасный ужин, не менее чудесная ночь в его объятиях. Но предвкушение чего-то ужасного не отпускает.

Мне страшно возвращаться домой.

Вставляю ключ в замочную скважину. Проворачиваю, открываю дверь. Ещё совсем утро, всего девять часов, и у меня есть время, чтобы подготовиться к приезду Евы и Егора.

Захожу в прихожую, хлопаю дверью и снимаю ботфорты. Вещаю дублёнку-жилетку на вешалку. Иду в сторону спальни, желая поскорее стянуть с себя трикотажный костюм, но застываю посреди коридора.

— Где ты была?! — срывается на крик муж. — Где ты, твою налево, была?

Прижимает меня к стене, зажимая руки по бокам.

— С катушек слетел? У родителей! — стараясь не выдавать паники, отвечаю я.

— Врёшь, Оксана! У тебя слишком довольное лицо! Говори правду сейчас же!

— Где Ева?

— Спит. Мы тебя тут с ночи ждём. Я не услышал ответ на свой вопрос.

— Тогда не ори при ребёнке! — шиплю я в ответ. Не хватает, чтобы дочь разбудил.

— Отвечай на вопрос. Ты моя, и я хочу знать, где ты шлялась и почему выглядишь такой довольной. Ещё и тряпки облегающие напялила, даже мама заметила! Почему я должен выслушивать её нотации из-за тебя?! — муж дёргается в мою сторону, не выдерживая, больно хватая за плечи и сильнее прижимая к стене. — Кто позволил тебе стать такой своевольной?!

— Убери свои руки, иначе… — сдерживая слёзы шепчу я.

— Иначе что, Ксеня? — Багрянцев выплёвывает моё имя, как оскорбление. — Что ты можешь? Ты забыла, что моя, но ты вспомнишь. Не сопротивляйся, дорогая.

И я ощущаю его руку на собственном затылке и резкую боль в области рёбер от хвата второй руки.

— Нет…

— Что «нет»? Ты так старалась, наряжалась в эти облегающие тряпки, не хочешь порадовать своего мужа? — притворно удивляется Егор, сжимая на моём подбородке пальцы. Ещё чуть-чуть и челюсть свернёт, ей-богу. — Или ты не для меня наряжалась, а?!

— Не трогай меня, ненормальный! Ева услышит!

— Так замолчи, чтобы не услышала, и делай, что я говорю. Я не хочу делать тебе больно, Оксана, но ты вынуждаешь меня.

Муж качает головой, а вид у него при этом такой осуждающий, как будто я на его глазах стащила деньги из церковного ящика для пожертвований.

— Вынуждаю не я, а твой больной разум! Прекрати, прошу тебя. Иначе… Иначе я уйду от тебя, понял? — чеканю я, и тут же понимаю, какую совершила ошибку.

Вскрикиваю от грубого удара кулаком в район скулы. Зажимаю рот ладонью, чтобы только дочь не услышала мои всхлипы. На щеке горит неприятным ожогом удар.

Мне бы вырваться из этой ядовитой хватки. Сбежать прочь, голову не оборачивая и не говоря «прощай» напоследок. Но я так боюсь за дочь. Боюсь, что он тронет её, чтобы мне больно сделать. Егор даже не пьян. Он трезв и всё равно поднял руку. А я перед ним опять чувствую себя унизительно слабой, мизерной блохой.

— Уйдёшь, говоришь? Ха! Я заставлю тебя ползать на коленях, стирая их в кровь, чтобы ты навсегда запомнила, кто твой хозяин.

— Прошу тебя, Егор, остановись, ради бога, — молю я, собирая последние крупицы упорства.

— Какая же ты красивая, когда просишь меня. Не перечь мне больше, и я сделаю для тебя всё! Мне нравится твоя мольба в голосе, Ксеня. Всегда бы так!

Муж прижимает меня своим телом к стене ещё сильнее. Расплывается в довольной улыбке.

— Я же говорил, тебе и со мной хорошо, правда? Зачем родители, друзья, когда есть я? В конце концов, это для твоей же безопасности, чтобы всякие уроды не пялились на твоё тело, — проводит рукой по промежности, оглаживая её через ткань юбки, а мне так тошно. — Боль скоро пройдёт. Это всего лишь показатель моей любви к тебе. Для твоего блага. Чтобы другие знали и не подходили. А теперь покажи, как хочешь меня.

— Ты болен, Багрянцев… Тебе нужна помощь… Это всё не нормально!

— Болен, говоришь?! Тварь неблагодарная! — снова кричит что есть мочи он, хватая меня за горло, придушивая. — Всё ещё не поняла? Ты принадлежишь мне! Каждая частичка твоего тела в моём распоряжении. Ты — моя собственность, — приближается к лицу, прикусывая жадно губу. — Ты только моя, Оксана.

Сжимает в тиски грудь. Пытается содрать с меня кофту. Мне бы терпеть и дальше, чтобы не было хуже, но я вспоминаю Антона и Еву. Вспоминаю, как решительно была настроена. Хватит! Я же не вещь! Я живой человек! За что мне все эти издевательства? Пытаюсь оттолкнуть Егора, собирая все силы, которые остались. И снова совершаю ошибку, получая за своё сопротивление хват на горле ещё болезненнее.

— Я всё равно возьму тебя. Ты моя жена, и обязана подчиняться, — злостно шипит муж, пропихивая вторую руку в мою юбку и поддевая резинку трусиков.

Засовывает пальцы в промежность, и мне очень больно от его грубых действий. Дрожу всем телом, как будто у меня высокая температура. А может и правда поднялась. Наблюдаю, как он кривится от ярости. И только сейчас замечаю, что у него стоит. Стоит на меня, униженную и полностью в его власти.

— Ты сухая, — цедит он сквозь зубы. — Значит, не хочешь меня, дрянь такая?! Другого возжелала?! Вся сама не своя после Нового года. Муженька сестры хочешь, этого отвратного громилу?! Видел, как с ним дружелюбна. Ночь тоже с ним провела?! Отвечай немедленно!

Идиот проклятый! Как только подумать мог, чтобы я и Ян, муж моей сестры. Это ещё унизительнее, чем, когда Багрянцев приписывал мне брата Амины. Хорошо хоть не знает, что Антон мне неродной. Иначе точно бы всё понял. Вообще, мало кто знает. Только мы с Никой, Ян, родители Жуковских, бабушка, да мои. В этом-то всегда и была проблема. Все считают нас двоюродными, кровными.

— Как ты можешь говорить такие ужасные вещи?

— Отрицаешь? Значит, с ним! — ещё сильнее распаляется Егор. — Ты пожалеешь об этом!

Замахивается, чтобы отвесить мне пощёчину.

— Не тлогай мамочку! — слышу заплаканный голос Евы.

В последний момент уворачиваюсь, чувствуя небывалый прилив силы. Моя дочь не должна этого видеть! Ещё бы чуть-чуть и кольцо мужа оставило синяк на моей щеке, который сходил бы долго, как в прошлый раз.

Багрянцев тут же отпускает меня, позволяя сделать нормальный глубокий вздох. Смотрит растерянно на малышку, которая бежит к моим ногам и обнимает их.

— Мамочка! Мам… Я боюсь папу… Тебе больно, мамочка? — рыдает кроха.

— Солнышко, всё хорошо, — успокаивающе говорю я, падая на колени перед Евой и прижимая рыдающее тельце к себе. — Мы просто играли с папой.

— Д-да. Мы играли с мамой, — вторит Егор, наклоняясь к дочери, протягивая к ней руку, но Евочка уворачивается, прижимаясь сильнее ко мне.

— Мама, мне стлашно… — сквозь слёзы лепечет она. — Не хочу с папой… Он плохой!

— Дочка, что ты такое говоришь? — хмурится Багрянцев, смотрит так напряжённо, что мне опять страшно, теперь уже за дочь. — Мама сказала тебе так говорить, да? Она настроила тебя против меня?

— Ты плохой! Плохой! — уже в истерике бьётся дочь.

— Мы поедем к бабушке Тоне, зайка. Хочешь? — спрашиваю я, нежно гладя волосы малышке.

— Никуда вы не поедите! — орёт на меня муж. — Я не разрешал!

— Дочур, иди в комнату, возьми игрушки, ладно? Бабуля с дедулей очень по тебе соскучились, — шепчу Еве на ушко, целуя в солёную щёчку.

Как только дочка бегом бежит в комнату и запирает дверь, встаю с колен и смотрю на Егора сверху вниз. Он выглядит затравленным, но мне глубоко плевать на его чувства.

— Если не хочешь, чтобы дочь запомнила тебя таким и всю жизнь называла плохим, то будь по-твоему, мы останемся, — холодно произношу я. — А если хочешь, чтобы она успокоилась, дай Еве время.