Прославившись на всю Москву (и, естественно, при этом разбогатев до неприличия) тем, что одним из первых догадался и стал штрафовать, отвозя на «кладбище» неправильно припаркованные автомобили, шустрый Крылов решил во что бы то ни стало снять собственный фильм. Прославиться, так сказать, на века. Почему именно снять фильм, а не поставить, допустим, памятник Григорию Распутину (по иронии судьбы, Гришка по матери как раз был Распутиным), «Туши свет!» никому не объяснял. Захотелось человеку, и все! Остальное — дело техники. И денег.
А вот денег-то и не хватало…
— Нет, ты мне объясни, какая в этом проекте выгода, тогда я, может быть, и подумаю.
— Ты мне друг или кто?..
— И дай полный расклад — что, куда и откуда.
— Ты мне друг?.. Или кто?..
— А главное, чтобы все документы были подтверждены.
— Ты?.. Или кто?.. — Крылов хотел пояснить, что
он имеет в виду, но язык заблудился во рту и позорным образом предал. Вместо осмысленного вопроса получился какой-то конфуз. Крылову стало стыдно, и он опустил голову, едва не разбив при этом тарелку.
Вот уже третий час они сидели с Силантьевым в ночном клубе «Д’Артаньян» и вели этот странный разговор…
Наконец Силантьев согласился — упрямый и въедливый Крылов мог переубедить кого угодно (особенно в пьяном виде). Юрий Захарович все отдал на откуп приятелю, оговорив лишь одно условие, что фильм будет посвящен его, Силантьева, жене и это обязательно должно быть в титрах.
— На остальное мне глубоко наплевать! — сказал Силантьев.
— Юрка, брат, а как же сюжет?! — вскричал обрадованный Крылов. — Смотри, какие замечательные сюжеты есть у меня на примете…
Он стал рыться в бумажках, которые были разбросаны по гигантскому столу. Вообще, гигантизм был особой отличительной чертой Григория Крылова — он любил большое, обожал и боготворил. Поэтому и жена была у него настоящей великаншей (бывший капитан баскетбольной команды завода «ЗИЛ»). И трех дочерей он раскормил до неприличия, девки были под стать своей мамаше. И машина, на которой ездил Крылов, напоминала больше грузовик, чем обычный «Ниссан-Патрол».
— Вот, смотри!..
— Отстань ты от меня.
— Нет, ты погляди, погляди, какие имена! — возбужденно продолжал Крылов. — Они все мне написали по варианту. И Мережко, и Володарский, и Черных, и Рената Богородова…
— Кто это? — вяло поинтересовался Силантьев. — Какой еще Черных там? Какая, блин, Рената?
— Та еще тварь! — воскликнул Крылов. — Пришла сюда, себя показать, естественно. Худая, гибкая, как змея. Вся в каких-то паскудных блестках. Мне, говорит, ваших долларов не нужно. Мне, говорит, выпишите разрешение, чтобы я могла оставлять свое «а-у-ды» — вот именно так и сказала, сучка! — где угодно… — Он прикрыл глаза, облизнулся. — Ей-Богу, если бы не дела, такое бы «ауды» ей поставил!..
— Откусит! — грубо пошутил Силантьев.
— Эта? Никогда! Поверь, я женскую породу хорошо знаю… Ну что, будешь смотреть сценарии?
— Нет, — отрезал Силантьев. Когда было нужно, он умел быть жестким.
— Ну, хоть на съемку-то придешь, чертяка?
— На съемку приду…
Разговор происходил год назад. Затем началась какая-то чехарда с налогами, Силантьев завертелся, забыл про наполеоновские (скорее, феллиниевские) планы приятеля. Только изредка доносились слухи — и то в основном через «желтую» прессу, — что Крылов постоянно судится с какими-то сценаристами, режиссерами и актерами…
Но вдруг все сдвинулось и пошло.
Нашелся толковый режиссер с Украины, он-то и взял на свою ответственность весь проект. И фильм начали снимать…
Это была какая-то странная картина из жизни первобытных людей, где, как обещал режиссер, не будет ни любовных треугольников, ни тупых героев с грудами мышц на загривках, ни рефлексирующей интеллигентской философии, ни глупых пародий на современное время.
— А что же там будет? — поинтересовался Силантьев, когда впервые сделал попытку прочитать режиссерский сценарий.
— Все остальное, — мягко и вкрадчиво ответил режиссер. — Все, что называется «большим кино».
Кино действительно получалось большое — это было видно по затратам. И размаху съемок. Один павильон на «Мосфильме» обошелся почти в сто тысяч долларов.
— Да-да, интересно, очень интересно, — равнодушно произнес Силантьев, когда режиссер закончил подробный рассказ о том, что именно они сегодня снимают и какой за всем этим будет контекст.
— Вы так считаете?
— Разумеется. Вот что, Игорь Сергеевич, вы занимайтесь своим делом, а я тут просто поброжу, посмотрю, если можно…
— Конечно! — воскликнул режиссер. — Валентина! Где Валентина? Кто-нибудь, позовите немедленно Валентину!.. Она вас проводит.
— А вот провожать меня не надо, — отреагировал Силантьев. — И вообще, ведите себя естественно, я ведь не ревизор там какой-нибудь.
И, оставив режиссера в легком недоумении, Силантьев направился в сторону декораций, уже больше не обращая на него внимания. Охранники могучими ледоколами последовали за ним. И только один из них обернулся и выразительно посмотрел на режиссера. Его тупой взгляд был красноречивее, чем «Герника» Пикассо, — босс сказал, чтобы к нему никто не подходил, значит, подходить не нужно, ясно?..
Юрий Захарович Силантьев действительно пришел на съемочную площадку без зловредных ревизорских умыслов. Чего уж тут проверять? Да среди такого обилия реквизита можно «спрятать» не один десяток тысяч долларов. А то бери больше — целую сотню!
И вообще, все это — вотчина Гришки Крылова. Пусть он следит, проверяет, смотрит, куда и на что конкретно тратятся их деньги… Все, забыли про это!
Главное — предстоящая встреча.
С тем самым человеком, который устроил пожар в гостинице «Украина». Ну, судя по всему, многое еще сделал такого, от чего…
Кто-то негромко кашлянул за спиной бизнесмена, и Силантьев каким-то шестым чувством догадался — он!
Исполнитель.
— Вы ждете меня?
От внезапного прикосновения чьей-то ладони к его локтю Силантьев вздрогнул, словно от легкого электрического разряда, и резко обернулся.
Перед ним стоял ничем не примечательный человек, одетый в помятую черную робу, в которой его можно было принять за обычного рабочего со студии, какого-нибудь осветителя или что-то в этом роде, сколько их тут крутится, поди разбери, все на одно лицо… Силантьев ни за что не приметил бы его среди всей той шушеры, которая постоянно толчется на съемочной площадке.
Но как он мог так тихо и незаметно возникнуть у него за спиной?
Силантьев адресовал более чем выразительный взгляд своим невероятно расторопным охранничкам. Те запоздало попытались произвести некие реабилитирующие телодвижения, подтверждающие их бдительность и реакцию. Силантьев едва приметным кивком головы заставил их расслабиться — поздно пить боржоми…
— Может быть, и вас, — ответил Силантьев. — Смотря кто вы такой.
— Имя Роман Андреевич Суворов что-нибудь вам говорит?
— Ну, допустим.
— Он должен был вам обо мне кое-что рассказать.
— Вы хотите сказать, что вы — Дервиш?
Силантьев не мог скрыть скептической улыбки. Так, значит, это и есть тот самый Дервиш, легендарная фигура, о которой взахлеб рассказывал Суворов? Вот этот невзрачный мужичонка, как будто только что вышедший из пролетарской пивнухи? Да нет, черт возьми, не может быть! Наверняка это не более чем связник, хотя и связником-то его назвать язык не поворачивается. Этот Дервиш мог бы прислать и кого-нибудь поприличнее.
Силантьев не слишком хорошо умел, да и никогда не считал нужным скрывать свои чувства, поэтому все сомнения легко читались на его лице, и незнакомец, видимо, не мог их не заметить.
Он огляделся по сторонам и вежливо предложил:
— Давайте отойдем.
Силантьев пожал плечами.
— Ну, пожалуйста.
Неуловимым жестом Силантьев показал охране: все в порядке, не напрягаться. Сам же вместе с незнакомцем отошел в сторонку, к похожей на опору башенного крана операторской ферме.
