В Москве Красин получает (ведь теперь он совслужащий) 4 000 руб. в месяц. Три тысячи из них переводит жене. «…Этого мне хватит вполне, принимая сравнительно льготные цены на квартиры и в наших столовых. Четыре тысячи в месяц — это в советской республике почти невиданная сумма». Однако постоянно предупреждает жену: «Но все же, миланчик, с деньгами будь поосторожнее, неизвестно еще, что всех нас ждет впереди»[1883].
И хотя поначалу финансовые дела у деятелей нового режима вроде бы обстоят неплохо, но червь неуверенности в завтрашнем дне подтачивает моральный дух пламенного революционера. «Посылаю тебе, миланчик, бумагу комиссара финансов о выплате тебе денег с 15 августа по 3 тысячи рублей в месяц, — пишет он супруге 24 октября 1918 г. — Значит, за август — 1500, за сентябрь — 3 тысячи и за октябрь — 3 тысячи. Должны, судя по тексту письма, выплатить по казенному курсу [выделено мною. — С. Т.], то есть около 7500 × 2 = 15 000 крон. Это было бы неплохо. Только в скором времени хотят Воровского и всех заграничников сократить, и не будут считать крону по 52 коп., тогда и твои 3000 рублей сморщатся, вероятно, до 3000 крон»[1884].
Здесь обращает на себя внимание любопытная деталь, а именно — «выплатить по казенному курсу», т. е., как мы сказали бы сегодня, по официальному курсу, который, смею предположить, мог значительно отличаться от реального рыночного курса рубля. Совершенно очевидно, что речь идет о возможности за счет государственной казны получить куда как более значительную сумму в иностранной валюте, чем стоил тогда рубль. Понятно, что подобная привилегия могла быть доступна исключительно представителям высших органов государственной власти новой, послереволюционной России, где социальная справедливость и равенство были главными ценностями всей политической системы, на словах, разумеется.
Довольно много места в личной переписке Красина занимают описания условий жизни в России, положения со снабжением и цен на продовольствие, дрова, предметы первой необходимости («чай стоит сейчас 800 руб., сахар 200 руб. за фунт, но и за эту цену не всегда можно их иметь»). Он несколько раз указывает размеры средств, необходимых, по его мнению, для нормального существования в Москве, подчеркивая, что таких огромных денег совершенно невозможно получить: «Жить здесь при теперешней голодовке сколько-нибудь сносно — надо не меньше 30 000 в месяц, да и тут нельзя поручиться, что в доме не лопнут трубы и весь дом не замерзнет, как и было в минувшую зиму со многими»[1885].
Красин, располагая значительными денежными ресурсами, был явно не прочь воспользоваться трудностями бывших богатых людей в России, скупая у них атрибуты «былой роскоши». Так, передавая жене с известным нам И. Э. Гуковским[1886], выезжавшим в Ревель, «хорошее котиковое пальто» и «палантин, которым, надеюсь, останетесь довольны»[1887] (допускаю, он все же купил их у «бывших», а не получил через склад реквизированных вещей), Леонид Борисович не испытывал мук совести. Через Гуковского, пользовавшегося доверием Красина, шла переписка и в дальнейшем. Он же, напомню, занимался поиском частной квартиры для Красина, который хотел иметь место, где бы он мог быть абсолютно свободен «от каких-то посещений». Хотя скорее, могу предположить, имел бы возможность встречаться, с кем пожелает, вдали от любопытных глаз. Еще одним звеном в цепочке связей Красина с семьей служил Ян Берзин.
Следует отметить, что у Красина было очень много общего в прошлом с Гуковским, особенно в том, что касается страсти к частному предпринимательству. Возможно, именно поэтому они поначалу хорошо понимали друг друга. Гуковский в юности увлекался революционными идеями, но эта романтика ему быстро наскучила, он отошел от подпольной деятельности, всецело отдался стремлению к личному обогащению и, надо сказать, на этом поприще весьма преуспел. Вскоре ему удалось занять пост директора Бакинско-Астраханского нефтепромышленного и транспортного акционерного общества, а в 1914 г. и основать в Санкт-Петербурге собственную фирму «И. Э. Гуковский». Он установил тесные деловые связи с А. И. Манташевым, являвшимся доверенным лицом Ротшильдов в России[1888]. Этот факт представляется мне настолько важным, что я позволю себе подробнее на нем остановиться. Сегодня имя знаменитого в свое время «нефтяного короля» несколько подзабыто, и если кому-то оно и покажется знакомым, так это москвичам, которые уж наверняка хоть раз да слышали о знаменитой «конюшне Манташева» в районе Беговой поблизости от Московского ипподрома. Однако будет не совсем точно увязывать ее появление с Александром Ивановичем, поскольку построена она уже по заказу его сына Левона, заядлого любителя лошадей и вообще прожигателя жизни. Но в свое время имя Манташева гремело на всю Россию. Принадлежащие ему танкеры везли российскую нефть в Японию, Индию, Китай. А Нефтепромышленное и торговое общество «А. И. Манташев и К°» в 1904 г. по объемам добычи бакинской нефти уступало только фирме «Братья Нобель» и Каспийско-Черноморскому нефтепромышленному и торговому обществу братьев Ротшильд.
Вполне логично, что хорошо разбиравшийся с дореволюционных времен в бухгалтерском учете Гуковский, имея опыт работы маклером на бирже в Баку, не мог пройти мимо тех возможностей, которые предоставляли галопирующая инфляция в России и бесконтрольный доступ к крупным суммам в иностранной валюте и главное — золоту.
Не вдаваясь в детали, отмечу, что в итоге Гуковский был обвинен в растратах и снят с постов наркома финансов и руководителя Нефтяного комиссариата. Но это не помешало ему в итоге занять должность полпреда РСФСР в Эстонии. Здесь и расцвели буйно все «таланты» его авантюрной натуры. После загадочной смерти Гуковского по возвращении в Россию выяснилось, что у него имелись депозиты на крупные суммы в эстонских банках. Литвинов, сменивший в Ревеле Соломона, пытался получить эти деньги, но безуспешно[1889].
Красин активно привлекает к решению своих личных вопросов многочисленных знакомых из числа влиятельных иностранцев. Неоднократно указывает на якобы имеющиеся финансовые обязательства перед ним зарубежных партнеров по дореволюционному бизнесу, ожидая получения от них денег в определенные сроки.
Уезжая из Стокгольма в Германию, Красин оставил жене «опись», как он сам называл этот документ, где подробно указал, кто и сколько ему должен и какие средства причитаются ему из различных источников. Опись хранилась в личном сейфе жены. Он также заранее подготовил расписки в получении денег на различные суммы, чтобы выдавать их людям, передававшим средства его супруге[1890]. Следует отметить, что все письма Красина переполнены замечаниями о тех, через кого он передавал средства для семьи из России. Часто это были иностранцы. Соотечественников, за редким исключением, Леонид Борисович особо не жаловал. Красин очень много и подобно пишет о способах обмена валют, курсе, предостерегает жену от ошибок, которые та могла бы допустить, производя обмен, рекомендует держать деньги по возможности «в первоначальной американской валюте»[1891].
Однако, несмотря на все усилия Красина, его супруга начинает капризничать, и проявляется это в первую очередь в вопросе денег. Любовь Васильевна, не стесняясь, заявляет посланным от Красина людям «о денежных затруднениях», чем приводит мужа в крайнее недоумение: «Мне казалось, что оставленного Вацлавом Вацлавовичем [Воровским] должно было хватить не менее как на 8–10 месяцев. Не понимаю, в чем тут дело»[1892].
