Досталось в мемуарах Барка и бывшему агенту Министерства торговли и промышленности в США Рутковскому[219], который «оказался еще большим англофилом, чем наши дипломаты». В подписанной Бенкендорфом и Рутковским телеграмме, которая, по мнению Барка, имела «характер ультиматума», указывалось, что «англичане оказывают нам огромную услугу, предлагая открытие кредита при условии высылки золота». Таким образом должно обеспечиваться «две пятых» суммы кредита. Притом дипломаты подчеркивали, что «это — основа их предусмотрительной и разумной финансовой политики, и от этого принципа они отойти не могут, условия, предлагаемые нам, чрезвычайно выгодны, и необходимо изъявить наше согласие в возможно скорейшем времени, так как промедление переговоров может лишь вызвать крайне неблагоприятное впечатление»[220].
Безусловно, можно понять и сложное положение Министерства финансов. Ведь уже к концу 1914 г. расходы на военные действия превысили 2,5 млрд руб., «превзойдя издержки на всю русско-японскую войну»![221]
Как помнит Барк, он говорил на заседании правительства, что не считает «отношение к нам британского правительства соответствующим тому, чего можно ожидать от союзной державы. Англия думает и заботится только об устойчивости собственного кредита и совершенно игнорирует наше финансовое положение». И этот вопрос его так волновал, что он, по его словам, «переступил границы обычной своей сдержанности и, пользуясь тем, что дело обсуждалось в среде министров и отсутствии членов канцелярии Совета, совершенно откровенно и в очень резких словах обрушился на политику британского кабинета»[222]. Имело ли место подобное выражение праведного гнева Барком или нет — мы никогда не узнаем. Ибо на таких совещаниях протоколы не велись, а свидетелей, кроме тех самых министров, увы, не было.
Барк настолько подробно описывает свою тираду, что она занимает в его воспоминаниях почти книжную страницу. Я не буду пересказывать все его обличительные выпады в адрес «коварных» союзников, поскольку суть позиций сторон предельно ясна. Но в итоге все же отдать золото предложил, конечно, не Барк, а влиятельный глава аграрного ведомства А. Кривошеин[223]. Последний, если верить незыблемой памяти министра финансов, якобы заявил: «Как ни убедительны доводы министра финансов, нельзя забывать и того, что золотой запас, который стараниями нескольких министров финансов накапливался в течение многих десятилетий, имеет также значение Военного фонда[224], и теперь именно настал момент, когда правительство вынуждено использовать сделанные им сбережения для военных целей». «…И мне пришлось покориться…»[225] — так и хочется написать: со вздохом сожаления выдавил из себя рассказчик. Но этого в воспоминаниях Барка нет.
Яхонтов же в своих записках зафиксировал слова Кривошеина на заседании 25 сентября 1914 г. несколько иначе: «Исполнить ввиду крайности требования англичан, но заявить, что в требованиях этих усматриваем недостаточность внимания к союзной державе в ее военных обстоятельствах… Без расчета на месте, без валюты (фунтов стерлингов) (ибо Лондон всемирный расчетный рынок) — заказов за границей не получим сюда, и фабрики станут (роспуск рабочих)». И чуть позже добавил: «Плачем, а даем»[226].
По воспоминаниям Барка, он все же с ведома царя встретился с британским послом Джорджем Бьюкененом и попытался убедить его в нецелесообразности отправки золота. Ведь даже при получении английскими властями страховых выплат в случае гибели груза это не компенсировало бы реальный ущерб, ибо «все значение посылки звонкого металла заключалось в том, чтобы наше золото пополнило фонд Английского банка, простое же возмещение бумажными деньгами его стоимости нисколько не улучшило бы положения металлического резерва банка»[227].
Однако больше всего Барк в беседе с Бьюкененом напирал на угрозу утечки сведений, поскольку невозможно доставить такое количество золота по железной дороге в Архангельск без огласки, а «германский шпионаж так хорошо был организован во всех странах, что существовала весьма серьезная опасность для транспорта с золотом». «В таком случае потопление судна с драгоценным грузом было неминуемо», — с пафосом закончил свою речь Барк[228].
Бьюкенен, как и положено профессиональному дипломату, «очень внимательно выслушал» и пообещал доложить, куда и кому следует. А через три дня привез Барку в министерство телеграфный ответ от «кого следует»: немедленно высылайте золото. Этим все героическое сопротивление министра и ограничилось, что, впрочем, было понятно заранее. Но, главное, эта встреча дала Барку возможность записать в воспоминаниях: «Таким образом, мною были исчерпаны все средства для изменения условий первого кредита, открывшегося нам британским правительством»[229]. Короче, умываю руки…
27 сентября 1914 г. Барк подписал распоряжение о высылке в Англию 8 млн ф. ст. в английской звонкой монете и слитках[230].
За всеми этими спорами и хлопотами как-то незамеченным в Петрограде прошло одно важное событие, которое в будущем окажет огромное влияние на все зарубежные операции России по финансированию закупок вооружения, боеприпасов и военных материалов за рубежом. В августе 1914 г. британцами было достигнуто соглашение с банком «Морган, Гринфелл и К°» (Messrs. Morgan, Grenfell & Co.) о представлении интересов Банка Англии в США. Выдвижение «Дж. П. Морган и К°» на роль монопольного банкира правительства Великобритании в операциях в США в дальнейшем фактически поставило и все сделки и со стороны России в этой стране под контроль указанного банка, за что американским банкирам полагалось «всего» 2 % комиссионных со стоимости заказов[231].
Разумеется, «Дж. П. Морган и К°» пришел к контролю над всеми финансовыми операциями России в США не одномоментно: «Морган знал, конечно, об игре в нейтралитет, которой правительство США сильно осложнило в те дни положение России на американском денежном рынке, и решил, воспользовавшись этим, набить цену»[232]. Для начала, действуя через консула США в Петрограде, он потребовал вывоза российского золота в Лондон, на крайний случай в Париж, где было бы легче обеспечить контроль над ним. Но, когда это сразу не прошло, стали искать иные пути достижения своей цели.
При этом банк «Дж. П. Морган и К°» настаивал, что подобные финансовые операции «не являются военными займами», а всего лишь представляют собой «кредитные операции в интересах поддержания международной торговли». Именно так сформулировал подход США в этом вопросе в октябре 1914 г. президент Вильсон. Он пояснил, что продажа облигаций Казначейства США правительствам воюющих стран — это не финансирование войны, а исключительно инструмент «стимулирования торговли»[233]. А раз так, то добро пожаловать, но только с денежками. А лежали они в Лондоне.
А что британцы? Велась ли в Англии подготовка к войне в финансовом отношении, предполагали ли в Лондоне, что придется оплачивать поставки из США? Безусловно, для этой цели был создан специальный фонд в американской золотой монете (в английских документах обычно употреблялось слово «eagles» — «орлы» — для обозначения монеты в долларах). В Банке Англии на сей случай имелся резерв в 71 205 унций золота в монете. Все расчеты и поставки физического золота велись через Банк Монреаля (Bank of Montreal), первоначально в Монреале, а затем в Оттаве. Банк Англии уже в 1914 г. приобрел на местном рынке 794 593 унции золота в слитках на сумму свыше 3 млн ф. ст. и 4 571 872 унции в американской звонкой монете. Примечательно, что в эти же сроки Банк Англии начал там же покупать японскую золотую монету, пусть пока и в ограниченных размерах: всего куплено немногим более 249 тыс. унций золота на сумму свыше 949 тыс. ф. ст. Запомним этот интересный для нас факт из истории Банка Англии[234].
