Впоследствии, вспоминая об этих событиях, британский премьер недаром отмечал, что «Красин был первым русским, изложившим свои доводы с достаточной убедительностью»[1367]. О Каменеве такого он сказать не мог. Хотя и о доводах Красина особо не распространялся. О них мы можем только строить предположения по мере свободы фантазии каждого. Но очевидно, что у Красина было чем привлечь симпатии британского премьера.
Ну, а что касается Каменева, то он, конечно, не забыл Красину этой милой подставы. И припомнил, отомстив по-настоящему, по-большевистски. «Речь т. Красина характеризуется таким распределением света и теней: глубочайшим пессимизмом по отношению к нашим внутренним силам, величайшим оптимизмом насчет великодушия европейского капитализма, — заявил он с трибуны партийного съезда перед сотнями делегатов со всей России. — Вот распределение света и тени»[1368]. Что и говорить, объективная товарищеская критика всегда полезна для коммуниста, особенно со стажем, даже если вызывает бурный смех присутствующих.
Но так или иначе, а важное препятствие на пути к заключению торгового соглашения было устранено, камень с дороги убран, путь для конструктивного диалога открыт, хотя потребовалось еще несколько месяцев упорных переговоров, чтобы достичь желаемого результата.
А Москва всячески торопит Красина. В Кремле, видя несговорчивость британцев, нервничают, теребят Красина бесчисленными указаниями, требуя скорейшего заключения договора. Ленин называет этот вопрос «сугубо важным», видя после Лондона в перспективе выход на торговлю с США. Но главное, что волнует вождя, — это долги. И вот их размер «надо выяснить архиточно, чтобы нас не обязали платить»[1369]. Красин вертится ужом, успокаивая одних, заверяя других, запугивая третьих…
Нервозность Кремля вполне понятна. В стране нарастает недовольство крайне тяжелым положением населения, нехваткой продовольствия и почти полным отсутствием поступления на рынок товаров первой необходимости. Все это порождает апатию и усталость, лозунги и посулы светлого будущего уже не помогают. Люди буквально замордованы мобилизациями, продразверсткой, армейскими методами принуждения к бесплатному труду «во имя революции». Любой вопрос власти в первую очередь пытаются решить принуждением, формируя всякого рода «рабочие батальоны». Троцкий бредит планами создать «большую трудовую армию», где все будет по команде и практически без оплаты рабочей силы. Нет угля — перейдем на дрова. Армию привлекают к лесозаготовкам на Урале, ибо вся металлургия работает на древесном угле. «Троцкий хотел не демобилизовать страну, а милитаризировать хозяйство»[1370], — отмечал в своих воспоминаниях Семен Либерман, отвечавший за лесозаготовки. Что ж, идея не нова, достаточно вспомнить военные поселения ХIХ в. Так что для меня Троцкий — этакий генерал Аракчеев ХХ в. Чем окончился тот эксперимент, хорошо известно — кровавым бунтом, и этот развивался примерно по такому же пути.
В этом плане показательна история с привлечением наиболее сознательной части трудящихся к важнейшему революционному делу — ремонту парка неисправных паровозов, ибо железнодорожные перевозки к концу 1919 г. практически остановились из-за нехватки тяги. В лучших партийных традициях преодоления кризисных ситуаций В. И. Ленин вынес этот вопрос на Политбюро. Троцкий, уверенный в своем неоспоримом таланте убеждать, взял на себя агитационное обеспечение в массах[1371]. Результат получился потрясающий: 10 тыс. рабочих-металлистов московских заводов записались на бесплатную работу по ремонту паровозов! Их распределили по депо. В назначенный день 5 января 1920 г. ни один на работу не вышел. Ленин пометил себе: «Что-то мы недоделали с ремонтом паровозов… Кто следит? Кто торопит?»[1372] Кому предназначались эти упреки — мы до сих пор не знаем, несмотря на все усилия множества советских историков-марксистов, работавших в многочисленных институтах как союзных, так и республиканских, изучавших ленинское наследие.
А народ все настойчивее требовал если не сытого, то хотя бы сносного, пусть на нижней грани выживания, сегодня. Даже такой экстремист-максималист, как Троцкий, вынужден был признать, что «рабочая масса, проделавшая три года гражданской войны, все меньше соглашалась терпеть методы военной команды»[1373].
«Допускаю, — подводит итог этого переговорного марафона Джеймс Уллман, — что Ллойд-Джорджа, Бонара Лоу, Хорна и некоторых других лиц в правительстве можно обвинить в наивной, но вполне искренней убежденности в том, что процесс открытия Советской России миру в торговле, иностранных инвестициях и нормальных дипломатических и коммерческих связях смягчит или, возможно, приведет к фундаментальным изменениям в большевистском режиме и даже побудит его отказаться от своих революционных целей и методов, которые были столь агрессивны по отношению к западным либеральным ценностям»[1374].
Были ли действительно эти западные политики столь наивны, как полагает американский историк? Не уверен. Но, в отличие, например, от Хорна, Уайза, да и, возможно, отчасти Бонара Лоу, Литвинову торговля служила только предлогом для продвижения политических интересов, тогда как Красин главное внимание уделял деловым аспектам сотрудничества. Все это вело к росту напряженности и взаимного недоверия между Красиным и Литвиновым, который не стеснялся использовать это обстоятельство для подрыва в Москве доверия к деятельности Красина, обвиняя его в готовности идти на сговор с зарубежными капиталистами ради торговой выгоды. Накал страстей порой возрастал до такой степени и искрило так, что требовалось личное вмешательство вождя! «Т. Чичерин! Прошу послать от моего имени шифром Литвинову: Возмущен Вашими новыми явно неосновательными придирками к Красину вроде опротестования договора со шведами о лесе. Предупреждаю, что, если Вы радикально не перемените своей тактики, я буду просить Цека об отозвании Вас»[1375] (декабрь 1920 г.).
Для нас сегодня не особо-то и важно, в чем состояли разногласия по сделке. Куда как информативнее тон записки и особенно слова «новыми явно неосновательными». Очевидно, что придирки бывали и ранее. К тому же не будем забывать, что Чичерин тоже был далеко не благорасположен к герою нашего повествования. И это ленинский намек и ему.
Да и Красин не оставался в долгу, жестко критикуя, как он говорил, «литвиновскую внешнюю политику». «…Конечно, — во всеуслышание проповедовал он с трибуны партийного форума, — главная цель нашей внешней политики есть получение кредитов, которые нам нужны для восстановления крестьянского хозяйства, для транспорта, для промышленности и для стабилизации нашего рубля. Но не утопия, не наивность ли ждать от наших капиталистических врагов какой-то помощи? Нет, не утопия, ибо капиталистический мир весь состоит из противоречивых интересов. И, играя умелым образом на этих интересах, мы добивались и добиваемся материальной помощи»[1376].
Красин, со своей стороны, очень рассчитывал на поддержку Ленина и, как видим, до поры до времени ее получал, ибо тот нуждался в таком человеке. Как признавал Владимир Ильич, «разговаривать деловым образом с представителями финансового капитала 99 коммунистов из 100 не умеют и никогда не научатся. В этом отношении т. Красин имеет исключительную подготовку, так как в Германии и в России он изучал и практически, и организационно условия промышленности»[1377]. Близкий к нему Семен Либерман, докладывая по поручению Красина Владимиру Ильичу о ходе переговоров в Лондоне осенью 1920 г., подчеркивал, что «мы можем закупать за границей необходимые товары, пока у нас есть еще остатки золотого запаса. Продавать нам будут охотно, несмотря ни на какую политическую агитацию: рады будут также выкачать из России последние остатки золота»[1378].
