Следует отметить, что сам Красин отнесся к своему назначению 20 февраля 1919 г. наркомом путей сообщения благожелательно. Помимо того, что к тому времени он уверенно встал на путь соглашательства с новой властью, он все же не был новичком в железнодорожном деле. Определенный опыт, особенно в проектировании и строительстве магистралей, у него имелся с дореволюционных времен. А организаторских способностей и опыта руководства крупными индустриальными объектами Леониду Борисовичу хватало с лихвой. Поэтому предложение войти в высшие эшелоны новой власти он принял почти без колебаний. Мотивы подобного поведения вполне понятны.
Уже начиная с декабря 1917 г. в письмах Красина все чаще встречается слово «приспособиться» — приспособиться к условиям, т. е. к жизни при власти большевиков. Говоря о молодых людях, в частности детях жены от предыдущих браков, он пишет: «…Для их поколения приспособиться к новым условиям — вопрос жизни и смерти»[1114]. Определенно, он тоже решил приспосаб-ливаться. А иначе что? А иначе «можно опоздать». И этого он сам, Красин, явно боится больше всего[1115].
«Ты вот, Любан, в претензии на меня, что я сюда поехал, — поясняет он супруге мотивы своего пребывания в России, — а мне думается, я поступил правильно, и, помимо субъективного сознания обязательности принять участие в этой работе, это надо сделать уже хотя бы потому, что в этом слагающемся новом надо завоевать себе определенное место, и не только себе, но и вам всем, а для этого приходится работать»[1116].
Надо сказать, поначалу на новом «завоеванном» месте не все получалось так, как хотелось бы. Возможно, сказывалось то, что сам аппарат НКПС находился на грани полного разложения. Не представлял исключения и высший коллективный орган управления — Коллегия НКПС: «Наркомпутем правит даже не тройка, а какая-то мафия…»[1117] — так чуть позже охарактеризовал положение в коллегии известный специалист железнодорожного дела профессор Ю. В. Ломоносов[1118].
Но Красин знал на что шел: жизненные блага, полагавшиеся наркому по должности, были куда как важнее, чем служебные неурядицы. К тому же он здесь рассчитывал, и, надо признать не без основания, не только приспособиться, но и постепенно наладить работу аппарата, что умел хорошо делать. «По-старому жизнь скоро едва ли наладится, а жить надо, стало быть, отвоевывать себе позицию и в этой всей неопределенности и сумятице», — со всей откровенностью излагает Леонид Борисович свои взгляды на собственное место в этой ситуации в очередном послании супруге[1119].
Читая письма Красина, невольно обращаешь внимание на то, что слово «сумятица» довольно часто применяется им для описания сложившейся в России в то время ситуации. Как по мне, наверное, это довольно точное определение. Я бы сравнил его с пословицей о мутной воде. И вот в этом самом прудике и решил Леонид Борисович половить рыбку. А что, очень даже подходяще для человека с авантюрным складом характера, каким, несомненно, являлся Красин.
И дело, хотя бы в плане большего личного комфорта для Красина, сдвинулось с мертвой точки. 17 августа 1919 г. он пишет жене в Стокгольм: «Работаю я за последнее время гораздо меньше, чем прежде, отчасти потому, что уже имею штат сотрудников, со мной сработавшихся, отчасти вследствие перераспределения функций. Взявшись за пути сообщения, кое от чего разгрузился [выделено мною. — С. Т.], и в общем получился выигрыш»[1120].
Юрий Владимирович Ломоносов. [Из открытых источников]
Возможно, стремление еще больше «разгрузиться» от текущих дел наркомата послужило одной из главных причин появления в близком окружении Красина вышеупомянутого Ю. В. Ломоносова — опытного профессионала железнодорожного дела. По воспоминаниям современника, этот «птенец гнезда Витте» (а именно ему Юрий Владимирович во многом обязан своей стремительной карьерой) «был необыкновенно толстый человек, с окладистой черной бородой, с мягкими кошачьими движениями. Утверждали, что в университете он принадлежал к монархистам, но теперь он объявил себя не только лояльным спецом, но и коммунистом»[1121]. И, надо сказать, фотографии этот словесный портрет полностью подтверждают. Следует признать, что Ломоносов, тайно помогая большевикам, в русскую революцию 1905 г. убедительно изображал из себя не только верноподданного монархиста, но и черносотенца. Он был готов на все ради карьеры. Утрата же «генеральских эполетов», т. е. внешних и очевидных свидетельств собственного величия, оставила глубокий шрам на самолюбии Юрия Владимировича. И эта своеобразная родовая травма преследовала его, разогревая гиперболизированную жажду реванша. И возможность взять его он увидел в Советской России.
В сентябре 1919 г. Ломоносов вернулся из США в Россию и в результате некоторых интриг уже в октябре, что символично, по протекции самого Красина стал членом Президиума Высшего совета народного хозяйства (ВСНХ)[1122] и председателем Высшего технического совета (ВТС) НКПС. Вероятно, Красин рассчитывал, что Ломоносов — талантливый инженер-изобретатель и «организатор, авторитет по строительству локомотивов»[1123], пользовавшийся известностью в отрасли и сделавший блестящую карьеру еще в царское время, возьмет на себя профессиональные вопросы повседневной работы, оставив ему решение политических задач на высшем уровне. Ведь Ломоносов достиг тех высот, когда в царском МПС пользовался правом именоваться «ваше превосходительство». А к 1917 г. имел полномочия товарища, т. е. заместителя, министра путей сообщения. В отличие от большинства старых профессионалов-управленцев, не был он чужд и новому режиму, ведь уже в 1905–1907 гг. якобы участвовал в социал-демократическом подполье в Киеве. И хотя многие другие революционеры, особенно большевики, критически относились к этому утверждению Ломоносова, это не остановило Красина. Вполне допускаю, сработал его собственный жизненный опыт, когда он также на продолжительный срок отошел от активной партийной работы. Сам Юрий Владимирович ставил себе в особую заслугу перед делом революции тот факт, что не допустил прибытия по железной дороге верных Николаю II частей, а главное — задержал царский поезд.
В 1917 г. Ломоносов направлен Временным правительством в США в составе посольства Бахметьева[1124], где должен заведовать миссией МПС. Осуществлял заказ оборудования для железных дорог. После октября 1917 г. он якобы признал советский строй, пусть и после некоторой паузы. Когда же в дальнейшем у него интересовались, каким образом царский генерал, пусть и статский, ученый, профессор оказался вдруг на высочайших постах советской бюрократической системы, то он, приняв подобающий важности момента вид, отвечал: «Я — генерал от паровозов и запасный рядовой от революции»[1125]. Но это все будет потом, а пока Ломоносов вполне комфортно чувствовал себя и в Америке.
В октябре 1918 г. Министерство юстиции США по запросу Государственного департамента занималось изучением его деятельности и пришло к заключению, что «профессор Ломоносов не является большевиком, хотя в своих высказываниях и выражает недвусмысленную поддержку делу большевизма»[1126]. Вроде бы и опасный для американского капитализма элемент, но это не помешало ему, пользуясь содействием директора Совета по военной торговле США[1127] Томаса Чадборна[1128], получать из Швеции и Норвегии от «опасного большевистского агитатора» крупные суммы денег «для покрытия личных расходов». Причем очевидно, что к проверке источника поступления средств для Ломоносова (в одном случае сумма составляла 25 тыс. долларов) была причастна резидентура американской военной разведки в Стокгольме. Чем занимался в последующие два года в США Ломоносов, точно не известно. Ясно одно: по-прежнему формально являясь главой железнодорожной миссии, он никак не воспротивился тому, чтобы паровозы и вагоны, заказанные еще в 1917 г., начали поступать во Владивосток в 1918 г. И все бы ничего, да вот Дальний Восток не контролировался тогда Москвой. В любом случае до Советской России они не дошли[1129].
