Следующий ударил позади меня, швырнул вверх. Сила притяжения безжалостно обрушила наземь. Я проваливался под землю, на минус первый этаж, на минус второй, минус третий…

Чуял себя мухой в кулаке несмышленыша. Удар по голове выбил сознание, взгляд заволокло черным…

Хочу, чтобы она надела перчатки.

Ей плевать. Сует в рот остатки чипсов, смачно хрустит, вытирает жирные руки о штанину. А потом о мой приклад. Когда-то было неприятно, теперь привык.

Плотная бумага упаковки, сминаемая, шуршит в руках. Не найдя ничего лучше, девчонка прячет обертку за диваном. Отправляет в компанию к конфетным фантикам. Обещала когда-нибудь убрать, когда-нибудь не наступало.

Другие девочки ее не любят, сторонятся. Считают странной. Ей хватает лишь того, что они принимают ее как свою.

Поднимает меня, что любимую игрушку, разбирает, масло брызгает на и без того заляпанные шорты.

Неряха.

Старательная девочка, просто неаккуратная. Ей редко давались дела, требующие осторожности, терпеливости, надежных рук. Ловкие пальцы спешили, словно желали принадлежать не неуклюжей девчонке, а ловкому базарному воришке.

Сегодня послушными были даже они.

Напряжение, витавшее в воздухе, не покидает ее комнаты. Где-то в глубине сознания лишь одна мысль: завтра умирать.

Как, зачем, почему? Она не спрашивала и не желала знать ответа.

Мне было горько. Словно проклятый, уставший от ее выходок, спрашивал: зачем стараюсь отговорить? Зачем говорю не играть в героя, уйти?

Она все равно не послушает.

Теплый уютный вечер, мягкость подушек, жар ватного одеяла, словно родом из детства. Только сейчас понимаю, что за своей раздражительностью прятал заботу. Как остальные в руках иных девчат, единственное, чего я желал — стать ей другом.

Полюбить Неряху трудно, непросто. Витает в облаках, лыбится собственным шуткам. Бестолковость на уме, глупость на языке. У таких, как она, никогда не бывает парня. Только просто хорошие друзья.

Завтра умирать.

Смотрит на подаренные Пышкой конфеты: арахисовое драже в шоколаде. Взгляд на весы, голос матери из далекого прошлого — растолстеешь, будешь никому не нужной!

Сегодня больше не боится, набивает лакомством рот. Потому что завтра не будет.

Там, где у других надежда, у нее равнодушие. Ей не снятся убитые, ей не жалко раненых, она видит войну глазами далекого, отстраненного человека.

Батарейки почти новенькие. Спрашиваю, где достала? Молчит, не отвечает, стыдится. Украла у Верной еще давно. Или просто позаимствовала. На ее заимствования давно не обращали внимания. Тащила по мелочам, стыдилась, плакала, хоть на что-то было не плевать.

Старенький плеер, подарок родителей. Заряда на всю ночь не хватит, лишь на пару часов. «Ноги вниз» — любимая группа, шестой трек, затертый до дыр. Однажды нажала не на ту кнопку, стерла часть, расстроилась. Сейчас поет недостающий кусок по памяти.

У Неряхи приятный, бархатный голос. Ее не любили, но приглашали петь. Заваривая чай, доставая конфеты, намазывая, как в старом фильме, батон вареньем, ее просили просто петь. О любви, о надежде, о верности. Утопая в благозвучии ее голоса, готовы были простить все на свете.

В дверь стучат, когда почти собрала меня. Кивает, подхватывает, выдыхает. Хочет провести последнюю ночь наедине с своими мыслями. Но она нужна другим больше, чем самой себе. Больше, чем они представляют.

Сегодня не будет чая, печенья, варенья. Смотрят друг на друга исподлобья, словно каждая верит, другой повезет больше! Выживут все, а я…

Она не думает о смерти, она о ней знает.

Готова встретить с распростертыми объятиями, не потому что жизнь не мила. Просто глупо волноваться о том, чего не в силах изменить.

— Споешь? — они не зовут ее по имени. То ли не помнят, то ли стесняются. Уговаривают: — Ты начни, мы… подпоем. Правда?

Верная начинает, в ее голосе много любви. Мычит Остроглазая, Молчунья отворачивается — не привыкла раскрывать рот.

Неряха поет для них. Улыбается, слезы маленького, девичьего счастья текут по щекам. Девчата умолкают, опустив взгляд. Она поет как в последний раз.

Она поет в последний раз.

Завтра, как только начнется бой, она погибнет первой…

Проснуться.

Хотелось вырваться из тягучего сна в реальность. Реальность потирала руки — было чем встретить.

Едва пришел в себя — застонал. Память перебирала случившееся из длинного списка. Пуля? Разбившийся вертолет? Нет, все не то. Артиллерия?

При воспоминании Бога Войны по Сталину тело тут же болезненно отреагировало. Значит, оно.

Пошевелил рукой, пошевелил ногой — на месте. Госпожа удача сидела верхом. Уберегла. Теперь сам перетряхивал память: кто я, где я, как я? Вспомнил не сразу.

Перед глазами двоилось, во рту пересохло. Фляга должна была быть, но до нее не дотянуться, мешает. Подтолкнул лежащий на груди груз. Если завалило конкретно, то не выбраться.

Тяжесть не с первого раза, но поддалась. Нехотя сдвинулась, сползла после отчаянного толчка. Дышать стало легче.

Внутренний голос лез непрошенными мыслями, советами… Кажется, у него даже имя было — Ириска!

Вспомнился облик школьной заучки. Очки, юбка ниже колен, книга с языком закладки в руках. Младший лейтенант Потапов.

Вспомнил последнее, и в голове тут же прояснилось. Девичий облик обрел воплощение: голографическое, но почти живое.

Многое из утраченного спешило встать на свои места. От объема воспоминаний, ударивших потоком, раскалывалась голова. В ушах гудело, не слышал собственного голоса. Услышал и не обрадовался — хриплый, едва живой. Ноги не слушались, стонали колени — тяжко им пришлось.

Потянулся к фляге, мерзавка мне назло оказалась пуста. Швырнул нахалку прочь.

Вит Скарлуччи, схватка, Бейка, вмешавшаяся в последний момент.

Девчонки… Чуть не хлопнул себя по лбу! Как мог про них забыть⁈

— Ириска, кто-нибудь из наших жив?

Ее изображение покачнулось, не спеша отвечать. Вспомнил, сотрясение мозга плохо влияет на работу.

У меня сотряслось все, что только могло. Ириска вдруг изменилась в лице, на знакомой мордашке отразился неприятный официоз. Говорила не что думала, а заложено программой:

— В данный момент, чтобы не напрягать вашу нервную систему, функция связи недоступна.

Дальше слушать не стал, хлопнул по полу кулаком.

Встать не получилось ни с первого, ни со второго раза. Кажется, теперь попал по-настоящему.

— Диагностику-то состояния сделаешь? — склонил голову набок. Ириска ушла в минутное размышление, прежде чем согласилась и исчезла.

Позже заметил плашку: в правом нижнем сетчатки бежала строка исполнения. Не быстро, за минуту всего пять процентов. Ничего, будет время прийти в себя.

Огляделся — жуткая, зловещая мгла вокруг. Красная лампа кровавым фильтром красила стены. Пищал ненавистный зуммер хрен знает отчего.

Рядом арматура воткнулась в плитку пола. Десятком сантиметров левее — торчала бы из ноги. Ухватился за нее обеими руками, поддалась сразу же. Будет мне клюкой, только переведу дух.

Теперь встать на ноги оказалось проще. Первый шаг чуть было не заставил пропахать пол носом, но удержался на ногах. Неуклюжий шаг, другой, третий… Уверенность движений возвращалась. Километр-другой такими темпами, и можно будет выкинуть арматуру.

Ириска вынырнула, встала передо мной, выставив ладонь вперед.

— Вам лучше прекратить движение во избежание вреда собственному здоровью!

— Завались, — прошел сквозь нее, словно и не было. Нехотя обернулся. — Разведаешь, где мы?

Вновь провалилась в задумчивость. Думал, откажет, но она вдруг кивнула.

Лаборатория этажом ниже.

Вслушивался в каждый звук, надеялся услышать голоса, выстрелы, хоть что-то. Ответом была мрачная, гнетущая тишина.

Порушенные коридоры, закрытые двери. В распахнутых настежь комнатах обесточенные компьютеры. Хорошо, что при мне уцелел фонарь. Тревожные красные лампы остались далеко позади, без него оказался бы в кромешной мгле.