– Барышня, – отвлек меня от мрачных размышлений пожилой солдат. Лицо его было закопчено, только белки глаз ярко выделялись. – Знамо, что силу вы черпаете в ебле, – он совсем смутился, но прокашлялся и продолжил: – Если Вам того надо, то любой из нас готов с Вами.

Сначала я даже не поняла суть этого предложения, а после догадки звонко расхохоталась. Солдат мой смех понял по-своему и принялся лотошить[5]:

– Нет, барышня, не подумайте, все понимают грех такой с еретичкой-ведуньей лечь, но если для дела, то всякий станет! Выберем самого етливого!

К веселью присоединились и все мои охранники, а из моих глаз брызнули слезы, так что я даже задыхаться стала от смеха. Нелепая искренность предполагаемой жертвенности не могла оставить меня равнодушной, поэтому солдатик получил поцелуй в грязную щеку.

– Мон шер, благодарю за столь интересную и трогательную заботу, но не в этом самом сила Мани, а в доброй молитве. И вам всем не помешает вознести хвалы Господу нашему за победы, и что мы живы все еще.

– Вашему богу молиться? – изумился мужик.

– Один он у нас, – повторила я то, что говорила уже сегодня генералу. – Впрочем, не размышляй долго, а благодари Иисуса Назаретского.

Уже на ходу к штабной палатке смех вновь нагнал нашу компанию, а Гриша задумчиво сказал:

– Интересные поверья у народа нашего. За грех считает амур с манихейкой.

– Саму удивило сие.

День клонился к вечеру, и общее впечатление было таково, что хивинцы, получив два жестоких урока, до восхода солнца новых поползновений на лагерь не предпримут. То же мнение высказали и в штабе, но здесь радости было меньше, чем среди нижних чинов. Генерал был напряжен и к моему приходу выслушивал размышления интенданта о нашем положении. И доклад этот оптимизмом наполнен не был.

– С водой у нас беды не будет, недостатка в ней нет. Пусть дурная, как Нестор Павлов говорит, но пить все равно будем. Вот с провизией дела не такие хорошие. Если уменьшим прибавок в котлы, то продержимся неделю-полторы, не больше. Совсем плохо с фуражом, уже завтра кони начнут голодать. Как бы казаки ни противились, но резать лошадей придется, их и в пищу можно потребить. Потом верблюды, но не знаю, можно ли этих животин есть. Хуже всего будет, если закончится боевой припас. Его осталось на пять-шесть таких сражений.

– Полковник Некрасов? – повернулся Ланжерон к другому «интенданту».

– Порох и свинец нас ждут в Бухаре, – мрачно ответил тот. – То, что через Хиву придется пробиваться с такими боями, предположить не могли.

– А надо было!

– Не буду спорить, Ваше Высокопревосходительство, но позволю сказать, что сведения, получаемые мной, часто запаздывают по понятным причинам, часто не полные. С ханом Мухаммадом велись разговоры, он дал обещание пропустить экспедицию, пусть и под присмотром. Веры его словам было не то чтобы много, но на такой прием, каюсь, я не рассчитывал. Сомневаться же начал, когда первый раз туркоманы напали.

– А в Бухаре так не будет?

– На все воля Аллаха, – неуклюже пошутил Некрасов, вызвав недовольную гримасу генерала. – Имею основания полагать, что эмир Хайдар примет нас достойно. Если не вмешается то, что, как я считаю, вмешалось здесь.

– Вы имеете в виду англичан?

– Их, Ваше Высокопревосходительство. Но Хайдар тянется к России, в ней он видит союзника, который может помочь обуздать ему местных князей. Англичане же всегда ставят на внутренние раздоры. Если эмир еще у власти, то в нем мы найдем хитрого, но друга.

– Это не поможет нам здесь и сейчас, – подал голос полковник Петров. – У меня припаса к орудиям пока хватает, но трех пушкарей посекли насмерть, еще двое ранены. Сидеть тут долго мы не сможем, помощи ждать неоткуда. Был бы у нас плутонг графинь, то, может быть, и выдержали бы и дольше, но она у нас такая одна.

Все посмотрели на меня, отчего я зарделась. Похвала хотя и была заслуженной, но принимать ее почему-то было неудобно.

– Помощь ее сегодня была к месту, – поклонился мне Ланжерон. – Но да, она у нас одна. И не Христос она, пятью хлебами не накормит. Да простит мне отец Михаил слова такие.

Присутствующий тут иерей лишь махнул рукой. Выглядел он бледно. Сама я не видела, но уже рассказали, что священник в обоих боях ловко орудовал палашом. Не хуже, чем кадилом, которым тоже сегодня пришлось воспользоваться, провожая к Господу погибших.

– Что ж, мнения ваши я услышал. Александра Платоновна, у Вас есть, что сказать? Нет? Хорошо. Тогда, господа и госпожа, будем действовать так…

[1] Орреный – ужасный (от фр. «horreur» – ужас).

[2] Импет – порыв ветра.

[3] Инкомодите – неудобство, затруднение (от фр. «incommode»)

[4] Асикурировать – рисковать.

[5] Лотошить – торопливо говорить.

Изначально в укреплении лагеря был оставлен широкий проход, но после первых признаков возможного нападения он был, конечно, заделан. Теперь же в ночной темени солдаты споро махали лопатами, раскапывая стену вала, кидая землю прямо в ров. Туда же летели ранее заполненные песком мешки, отслужившие свою защитную роль. Тишину старались соблюдать, впрочем, все эти работы не создавали какого-то особого шума. Кайсаки, отправленные в разведку, доложили, что хивинцы в своем стане сейчас предаются унынию, постов не выставили, полагая, что шайтаны-урусы из западни никуда не денутся. Один секрет был обнаружен в стороне дороги на Устюрт, его незаметно вырезали на всякий случай, однако планы узбекских военачальников были понятны: русскому войску не хотели дать уйти назад.

Вот только генерал Ланжерон решил действовать совсем иным образом. Едва проход в укреплениях был расширен в достаточной мере, чтобы сквозь него без помех могла выйти колонна, армия двинулась вперед. Первыми отправились казаки и кочевники, на время притаившиеся между двух лагерей, но, как только выступили основные силы, они внезапным ударом обрушились на утомленных вчерашними схватками хивинцев. Ночной бой оказался для противника полной неожиданностью, в его порядках разрасталась паника, поэтому к моменту подхода инфантерии никакого внятного сопротивления не было. Узбеки разбегались, бросая свое добро, не стремясь помогать многочисленным раненым.

Мне в этот раз досталась роль простого наблюдателя. Охранники строго следили, чтобы я не кинулась ненароком в какое-нибудь приключение, окружили моего верблюда со всех сторон и выискивали любую опасность, грозящую их подопечной. Однако на удивление никаких происшествий вокруг не случилось, мы двигались среди жутковатого хаоса, наблюдая вокруг только мертвые тела и занимающиеся пожары. На имущество разбегающихся хивинцев никто не покушался, даже богатый шатер, мимо которого проходили войска, остался без внимания. Генерал своим авторитетом и дерзким планом сумел обуздать даже жадность кайсаков и киргизов, которые в другое время не преминули бы обшарить его в поисках ценностей. Но нет, колонна двигалась скорым маршем, только стрелки со скорозарядными ружьями, идущие в боковых порядках, непрестанно палили в любого врага, что оказывался у них на глазах. Целью их было не столько убить как можно больше хивинцев, сколько вызвать сильнейший переполох. Хитроумное решение полковника Петрова, поставившего часть орудий на свободные телеги, привносила в этот бардак свою страшную лепту: небольшие пушки выплевывали заряды картечи в темноту, что порождало истошные вопли боли и ужаса.

Армия Хорезма разбегалась на наших глазах, а мы, кажется, не потеряли пока ни одного солдата даже раненым. Более того, с собой генерал приказал забрать всех своих павших воинов, чтобы предать их земле по христианскому обычаю, а не оставлять на глумление иноверцам или на растерзание диким зверям. Спустя пол часа разгромленный лагерь хивинцев остался позади, но марш не остановился ни на мгновение.

– Тяжелый день предстоит, – вздохнула я.

– Жаркий, – согласился пристроившийся рядом старый Алмат. – Будет очень жаркий.