Я посмотрела и ужаснулась. Хивинцы почти добрались до вала, часть их пыталась обойти его по реке, но этих хитрецов, бредущих по пояс в воде, успешно отстреливали, а вот основная масса солдат в толстых, грязных халатах, невзирая на ужасающие потери, опасно сблизилась с русскими позициями. Словно бурный поток они готовились захлестнуть собой неказистый бруствер, ворваться в лагерь и перейти врукопашную.
Пушки уже перешли на картечь, солдаты спешно прилаживали штыки, понимая, что теперь будет решать не столько свинец, сколько сталь.
– Merde! – воскликнула я.
И, увлекая за собой Тимку и Аслана, спрыгнула с помоста. Внизу меня прикрыли собой Григорий с Андреем, ни слова не сказавшие, когда их госпожа со всех ног кинулась ближе к самой гуще боя. Сейчас было не до исполнения указаний охранников, ведь если враг прорвет оборону, выжившие позавидуют павшим, а участь меня и тем более штабс-капитана Павлова будет совсем ужасной.
Сражение уже кипело под самым валом. Ров заполнили узбеки, подбадривающие себя истошными воплями, карабкающиеся наверх. Их встречали штыками, орудийными банниками, офицерскими саблями и редкими выстрелами. Пальбу вели и хивинцы, но большей частью они поражали своих же товарищей, внося еще большую неразбериху в этот кошмарный штурм. Я сбросила с плеча руку Тимофея и поднялась на самый верх. Вид мой, наверное, оказался героическим: юная дева в жакете наподобие мундира, белых кавалерийских рейтузах, с револьвером в руке, чьи светлые волосы развевал ветер. И встала сия фигура среди порохового дыма, яростных криков, стонов раненых. «Барышня, поберегитесь!» – раздалось справа. «Барышня с нами!» – крикнул кто-то слева. «Уррра-а-а!!!» – заголосила вся южная стена, и взмахи оружия с нашей стороны словно стали еще более частыми. Возле моей головы свистнула стрела, а рукав вспорола злая пуля, едва не задев мою плоть.
Я подняла револьвер, выцелила глянувшегося врага и нажала на скобу. Вместе с первым выстрелом из меня выплеснулся Свет, ударяя атакующих особенно люто. Вторым повторилось то же самое. И пусть озарения были совсем краткими, вот только вышли они удивительно яркими. Раскосые лица перекосило ужасом, а мой палец продолжал выталкивать из ствола пули раз за разом, пока заряды не закончились. Но даже малая вместимость барабана не умалила тот эффект, который был произведен на вражеское войско. Узбеки побежали, давя замешкавшихся соратников, топча раненых. Напрасно бесились их командиры, часть из которых и сама поддалась панике. Вслед снова загремели выстрелы, делая разгром совсем катастрофическим, успели бахнуть две пушки, когда прозвучал сигнал прекратить бой.
Я совсем без сил устроилась, привалившись к стене вала. Кто-то подал мне флягу с водой, охрана моя отгоняла особо восхищенных солдат, в чьих глазах сейчас была фанатичная вера в мое могущество, смешанная с суеверным страхом. Бывшие крестьяне – темные и недалекие, видели во мне одновременно и святую, и ведьму. Но сегодня я помогла им справиться с многократно превосходящим их числом противником.
А еще мне явила себя и мрачная сторона войны. Мимо проносили тела убитых, пусть их было не так и много, но вид безжизненных тел заставил содрогнуться. И хотя это были не первые мертвецы, виденные мной, однако почему-то подумалось, что именно эти смерти наиболее бессмысленные. Люди, стронутые со своих мест волей высокого начальства, сложили свои головы в далекой стране, не понимая предназначения своего похода, но строго отдавшие свой долг до конца. Стонущие раненые сносились к палаткам, где уже развернул свою страшную кухню Нестор, покрикивающий на приданных помощников.
Мою хандру никто в войске не разделял. Солдаты были весьма счастливы успешным боем, в котором они повергли в бегство неисчислимую орду. Офицеры принимали лихие позы друг перед другом и, нет-нет, но косились на меня. Кто-то отдавал честь, кто-то учтиво кланялся, а всех их объединяло какое-то общее вожделение в мою сторону. Я про себя усмехнулась своей метаморфозе в их умах: от назначенной с самого верха командовать вертихвостки, через странную своими идеями барышню до чуть ли не святой Жанны Орлеанской.
Когда я снова поднялась на вал, рядом со мной пристроился майор Кульмин. Сам он остался почти невредимым, лишь лоб его пересекала свежая ссадина, отчего запыленный кивер Федор Владимирович держал в руке. Все пространство перед нами было устлано трупами хивинцев. Кто-то еще шевелился, оглашая пространство стонами, но было понятно, что узбеки никого подбирать не будут, а нашему Нестору хватит забот и с собственными ранеными.
– Картина, достойная пера большого художника, – сказал майор.
– Вас радует вид такого количества смертей? – удивилась я.
– Это враг, Александра Платоновна, – пожал плечами он. – Наша работа заключается в том, чтобы остаться живыми, умертвив их как можно больше. Мы ее сделали сегодня хорошо.
– Еще не так давно Вы были большим фаталистом, предполагая, что героическая смерть – доля, достойная офицера.
– Во-первых, я с умом принял Ваши слова о коммерческом подходе к войне. Они показались мне не лишенными смысла. Во-вторых, пасть геройски где-нибудь в Пруссии во славу Императора – это одно. А здесь, от рук дикарей… бр-р-р! Нет, ничего честного нет, чтобы умереть тут от рук самоеда в халате со ржавой саблей. Идите передохните, Александра Платоновна. Чую, что это не последний бой на сегодня.
– Даже после этого, – я показала рукой на тела перед валом, – они снова будут атаковать?
– У меня в том никаких сомнений.
Майор оказался прав, и уже через два часа случился новый штурм, оказавшийся даже более жестоким, чем утренний. На этот раз узбекский командир пустил один отряд в обход лагеря, стремясь тайно вывести его к северной стене, но тот был замечен, и внезапная атака инкомодите[3] не стала. А вот туркменские номады снова набросились на центр укреплений, теперь одновременно с главным ударом на юге. Генерал дирижировал обороной, отправляя подкрепления то на один участок вала, то на другой, но все равно в нескольких местах хивинцам удалось преодолеть его, и рубка пошла в самом лагере. Я сама металась вдоль стены, посылая пули вместе со Светом, одновременно молилась, прося Господа и Мани дать мне больше сил, которые, увы, стремительно таяли. Не знаю, какие слова нашел для своих людей узбекский военачальник, но такой сокрушительной паники, как это было несколько часов назад, мне навести не удавалось. Прямо передо мной с вала спрыгнул воин в разодранном халате, уже обагренном собственной кровью, он еще не осознал полученной раны и бросился в мою сторону. Порыв этот остановил Аслан коротким, но хлестким ударом палаша. Черкес удивленно округлил глаза, увидев, что я подняла на него свое оружие, а после благодарно кивнул, когда от моего выстрела впритирку с телом позади рухнул еще один хивинец. Бой шел уже среди палаток, примыкающих к стене, все больше узбеков оказывалось внутри укрепления, пусть большая часть вала еще держалась. И когда мне стало казаться, что дела наши стали совершенно плохи, вдруг из-за наших спин появились свежие, не введенные до этого в битву плутонги. Инфантерия и спешенные казаки ударили в штыки и сабли именно в тот самый миг, который подвесил судьбу сражения в неустойчивость, больше склоняющуюся к врагу. Наверное, генерал Ланжерон асикурировал[4], придерживая резерв для такого момента. С другой стороны, разместить всех на валу все равно было бы невозможно, тем более что наскоки туркмен на другие части лагера не прекращались, и прорыв мог случиться и в другом месте. Появление на стенах свежих солдат окончательно сломило атакующий дух хивинцев, и они снова повернули нам свои спины. Только сейчас им вслед никто почти и не стрелял: силы на исходе были у всей армии. Да и запас пороха и свинца пусть и не показывал дно, но был не бесконечен.
Второй бой дался нам тяжело. Убитых набралось пятьдесят три человека, еще около сотни получили раны разной тяжести. Пусть Нестор и сообщил мне, что все покалеченные смогут встать в строй в ближайшее время, радости это добавляло не много. Я сама еле держалась на ногах, а эйфории в лагере почти не наблюдалось. Лица солдат были встревоженные, все ждали нового штурма. И хотя потери хивинцев были огромные, в строю они пока имели предостаточное количество воинов.
