Поэтому и проявил недюжинное усердие, по собственной инициативе организовав убийство.

– И Вы говорили о милосердии, мистер Лайдон? Бог Вам судья, впрочем.

Я повернулась к Некрасову, сиявшему начищенным самоваром.

– И зачем было нам мучить его, Ваше Сиятельство? Вон как Вы сами справились.

– Зла на него была, – я вздохнула с притворным раскаянием. – И ломать проще, когда он уже в ужасе. Вы все поняли?

– Я говорю плохо, но понимаю отлично, – обиделся полковник. – А вот как Ваш черкес правду определяет, если он на их языке ни слова сказать не может?

– Мне все равно, Ваше благородие, – ответил Аслан. – Я ощущаю правду и ложь, а уж на каком он там лопочет – без разницы.

– Какая у вас отличная компания для сыска! Одна страх наводит, другой вранье изобличает. Нам бы так, Фрол, а?

– Мы, Ваше благородие, и сами справляемся с Вами, – ухмыльнулся казак и щелкнул клещами, чем привел англичанина в еще больший ужас.

Ведь вроде все рассказал, а пытка вдруг и продолжиться может, кто их этих русских знает. Может, они от самого процесса удовольствие получают.

– Вы идите, Александра Платоновна, дальше мы сами, – полковник перешел на английский. – Выясним все и про Хиву, и про Багдад, и про Афганистан, и про дела индийские. Потом Вас пригласим, чтобы задать этому извергу простой вопросик: правда ли все то, что он нам рассказал. И если нет…

Фрол снова щелкнул клещами, а сквайр Лайдон заплакал.

Я смотрела на текущие по окровавленному лицу слезы и тихо спросила Некрасова:

– Вы же не оставите его в живых?

– Ни в коем разе, графиня. Случиться может всякое, а нам случайности не нужны. Но ему об этом знать не надо.

Он пытался углядеть в моем лице жалость, сострадание, но дождался только удовлетворенного кивка.

Когда я поднялась на улицу, Аслан, пристроившийся справа, сказал:

– Страшная ты стала, Саша. Изменилась сильно.

– Что, – грустно улыбнулась я, – не люба больше?

– Люба мне Танюша, ты мне такая нравишься… нет, неправильное слово. Такая ты более… правильная. К своим добра, а к врагам беспощадна. Когда Макаров два года назад нас к тебе приставил, казалось, что сложно будет. Много в тебе было мягкости и милости даже к подлецам. А теперь я бы поостерегся на твоем пути вставать. Гриша говорит, главное, чтобы ты с пути не сбилась, но он не видит Света. А я вижу, и вижу правду в пути твоем.

Дальше мы шли молча, а я думала над словами черкеса. Так ли верна дорога моя? Молодой лейтенант Лайдон с оторванными ногтями вряд ли бы согласился с этим, но может ли он судить меня? Человек, пытавшийся выменять мою жизнь на золото и чин? Должна ли я быть к нему милосердна?

Во Мрак его, и пусть он там сгорит вместе со всеми архонтами.

– Кстати, подумала тут, что есть в этой истории одна хорошая новость.

– То, что Дюпре тебя потерял?

– Да. В гости он меня точно не ждет.

– Нас, Саша. Если он в Индии, то я сам его кишки на шашку намотаю.

[1] В реальной истории П.К. Эссен стал военным губернатором Оренбурга еще в 1817 году.

[2] Илецкая Защита – ныне город Соль-Илецк.

[3] Сквайр – мелкий помещик, относящийся к сословию джентри – нетитулованному дворянству

Приезд генерала Эссена торжественным не планировался, но он прибыл одним поездом с графом Ланжероном, а уж полководца встречали с оркестром и парадом. Мне, как главе экспедиции, пришлось присутствовать, и намерзлась я основательно – конец января выдался холоднющим. В конце концов, стоять на морозе надоело и высокому начальству, особенно французу, только что оставившему теплую Одессу.

Празднование продолжилось в губернаторском доме, где князь Волконский уже собирал пожитки. Петр Кириллович на правах в скором будущем хозяина сей резиденции окидывал взглядом скромные хоромы, но ни неудовольствие, ни радость не выказывал. Ланжерон же был пока неприкаянным. Его согласился принять губернатор гражданский, а там и в поход скоро.

– Графиня, – Эссен взял меня под руку и отвел в сторонку от накрытого стола.

В зале стоял шум, набилось множество народа в офицерских званиях, и прием постепенно превращался в пьянку. И хорошо, что гусар не было!

Генерала красивым было не назвать, лицом он больше походил на крысу, но такую, от которой хотелось бы держаться подальше. Жидкие волосы и неприятно тонкие усы лишь усиливали такое впечатление. Но я давно перестала судить о людях по внешности. «Обезьяна в мундире» Аракчеев в высшем свете полагался уродцем, что не мешало мне считать его достойнейшим человеком. И импозантным при этом, вопреки распространенному мнению.

– Мне доподлинно не известно, почему столь сложное предприятие было доверено именно Вам, и, не скрою, что не испытываю радости от сего факта. Возможно, Государю Императору виднее.

– Виднее, – легкомысленно согласилась я. – Ваше высокопревосходительство, если Вам не было сообщено о причинах сего решения, то и я не в праве их разглашать. Поэтому придется принять это как состоявшееся дело. Надеюсь, с Вашей стороны не будет препятствий в связи с этим?

– У меня приказ содействовать Вам во всем, – буркнул генерал. – Вне зависимости от моего к Вам отношения, приказ я исполню.

– Мне радостно слышать это. Впрочем, я не собираюсь вмешиваться в дела военные, если только мой опыт не подскажет мне каких-либо действий.

– Ваш опыт? – удивился Эссен.

Ну да, он видит перед собой молодую графиню, за некие заслуги обласканную Императором. Скорее всего, полагает мое назначение или блажью, или комплиментом фаворитке.

– Петр Кириллович, я управляю большим заводом, который строит паровозы и много чего еще. Я произвожу револьверы, один из которых сейчас при Вас.

– Вы сами? – в голосе генерала чувствовалась снисходительная ирония.

– Представьте себе – да! – я начинала немного злиться. – Я лично вникаю во все дела и принимаю решения. И, позвольте заметить, пока не было такой ошибки, которая повредила бы моим фабрикам. Пусь я не умею командовать войсками, но уж про организацию могу сказать многое!

И это было правдой. Больше со скуки мне пришло в голову провести инспекцию надобного в дальнем походе, и результаты ее разочаровали. Полковник Некрасов в ответ на мое возмущение посмеялся: мол, интендант он не настоящий, но ответственного он возьмет в оборот, если графине что-то не нравится.

А графине не нравилось многое.

Почему на солдата не предусмотрено сменного комплекта формы? Блеяние о том, что служивый сам должен починять одежду, разбились о простой встречный вопрос: где в пустыне или горах взять те же нитки, не говоря о ткани? Когда служивый будет заниматься шитьем, если он все время в тяжелом переходе?

С пропитанием тоже была беда. Взводы были разделены на артели, которые уставом вроде как не предусмотрены, а оказались такими стихийными общинами. Участники сами скидывались на приварок, потому что на казенной крупе можно протянуть ноги от голода. И опять простой вопрос: армия в степи где будет брать дрова для десятков костров? Я потребовала организовать общую кормежку, и не постным хлебом, а такой похлебкой, какая даст сил на долгий поход. Мои работники столуются за мой кошт, но простой подсчет и вялый спор с Вяжницким дал однозначный результат: мне выгоднее потратиться на общий котел с двумя поварихами, зато ни у кого не скрутит живот от поганой пищи, да и время экономится. Пришел, взял миску с кашей, поел – и снова к станку.

Интенданты с моей подачи тоже принялись считать, и, к своему удивлению, выяснили, что такой способ непостижимым образом позволяет сохранить средства, значит, и в карман положить лишнюю полушку.

– В чем цель Вашей экспедиции? – спросил меня призадумавшийся Эссен.

Я лишь пожала плечами.

– Дойти до Индии, помочь тамошним царям в борьбе против англичан. При счастливом случае – сбросить их в море.

– Планы большие, – усмехнулся генерал. – На наш русский «авось» полагаетесь? Ведь никакого плана кампании нет?