– Идея заряжания с казны ведь не новая, – говорил мне Алексей Сергеевич. – Съемные каморы давно использовали, особенно на флоте, но и дорого это, и надежность низкая. Да и прорыв пороховых газов опасен.

– Потому и нужно запирать ствол, – с жаром доказывала я. – И делать припас с большим капсюлем, как в револьвере!

– Ох и дорого!

– Дорого! Но прогресс!

Полковник сначала полагал, что все это лишь умственные упражнения, которые вряд ли пропустят в артиллерийском управлении, тем более он удивился, подпирая больную после озарения голову, когда я села писать письмо. И совсем пришел в восторг, узнав адресата.

– Сам Михаил Павлович?!

– Сам, сам… не мешайте, сейчас кляксу ляпну! Великий Князь охоч до новинок, связанных с артиллерией, если он заинтересуется, то все бегом побегут Вашу идею в чугуне отливать.

– Из бронзы! И с нарезами!

Для счастья, как оказалось, Петрову больше не надо было ничего, но теперь он приплясывал от нетерпения, будто уже завтра собирался стрелять из новой пушки. И ведь понимал, что пока письмо в Петербург придет, пока цесаревич его прочтет (уж в этом я не сомневалась), пока все обсудят, доработают, изготовят… Оставив полковника мечтать, я отправилась спать, ведь скоро петухи рассвет призовут.

Некрасов английскую речь знал, но говорил преотвратно. Каждая его фраза отдавалась во мне зубной болью. Кажется, пленного мучили больше не побои и иголки под ногтями, а именно речь интендантского полковника.

Разбойный налет, если верить Николаю Алексеевичу, прошел безукоризненно. Караван дошел до той самой стоянки, где его поджидали отставшие, и расположился на ночлег. Тогда-то и выскочили из темноты лихие всадники, не оставившие в живых никого, кроме белокожего иноземца, не успевшего даже взяться за оружие, как его, уже огорошенного по голове, скрутили и еще до рассвета доставили в Оренбург. При передаче ценного товара я присутствовала, бородатый кайсак зыркнул по мне масляным взглядом, сверкнул зубами и, получив звякнувший кошель, растворился в сумерках.

– Вот заработали, ироды, – проворчал полковник. – И с меня мзду стрясли, и скотину теперь киргизам продадут. А потом украдут у них же и снова продадут.

Но теперь от смешного дядечки не осталось ничего. Перед англичанином стоял, расставив ноги, натуральнейший палач, пусть Некрасов и не сам мордовал пленного, а лишь давал указание кивком головы пузатому казаку. Тот бил со знанием дела, приговаривая, что селезенку без команды не порвет лихим ударом, а вот ногти подопечному все равно без надобности. Британец выл от боли, но вряд ли из глубокого подвала доносился хотя бы звук.

Еще в пыточной присутствовал Аслан. На происходящее действо он смотрел без каких-либо эмоций, только иногда уважительно кивал, подмечая особо удачные оплеухи. Когда мистер Лайдон все же изволил говорить, черкес либо мотал головой, обозначая, что чует ложь, либо кивал в ответ на правду.

– Господин полковник, позвольте мне спрашивать, – взмолилась я, больше не в силах терпеть его английский.

Британец не понял ни слова, но мой голос внушил ему надежду на милосердие.

– Мисс, прошу Вас! Я простой негоциант, за что мне такие муки!

Аслан лишь ухмыльнулся, но его талант мне и не понадобился, чтобы не поверить в подобное вранье.

– И что же Вы, мистер Лайдон-Джексон, продавали и покупали?

Джоном Джексоном он назвался с самого начала, на что мой охранник лишь горестно вздохнул. Так и выяснили, что перед нами Стивен Лайдон, сквайр из джентри[3]. Теперь он пытался убедить присутствующих в своем купеческом призвании, но вопрос о предметах торга вызвал у «негоцианта» замешательство.

– Служивый он, – уверенно сказал казак. – Рука твердая, шашку держать привыкла. Посмотрите, как с десницы плечо натружено.

– Мистер Лайдон, я дам Вам еще один шанс сказать правду. Потом снова будет боль и страдание.

– Мисс! Как Вы можете потакать такому варварству! Мы же цивилизованные люди!

– Может быть, – я пожала плечами. – Но сейчас Вы в заточении на самом краю России, прибыли из еще более диких мест, и о судьбе Вашей не узнает никто. И не пытайтесь вызвать во мне сострадание, ваши соотечественники вытравили его из меня смертью моего отца, покушениями на меня и на моего Императора. Вопрос, от которого многое зависит: Вы знаете Александра Дюпре, графа Каледонского?

– Не знаком с этим…

Аслан покачал головой, я бросила взгляд на Некрасова, а тот кивнул казаку. Уралец бить в этот раз не стал, а стукнул молоточком по игле. Стальное жало едва ли продвинулось на четверть дюйма, но пластинка ногтя оторвалась от пальца, зажатого в колодке. Англичанин взвыл.

– Повторяю вопрос: вы знаете Александра Дюпре, графа Каледонского?

– Да, дьявол вас побери! Знаю! Графа многие знают!

На этот раз черкес кивнул без особой уверенности, но я и сама поняла, что вопрос поставила неверно. На него можно было дать слишком размытый ответ.

– Дюпре давал Вам указания?

– Нет!

Аслан снова неопределенно покрутил рукой.

– Вы получали приказы, которые Дюпре отдавал пусть и не лично Вам, но через кого-то?

– Нет… да!!! Да, черт вас раздери!

– Что было в приказе по поводу меня?

Лайдон замолчал, собирая остатки сил и все свое мужество. Я подошла к нему, присела, положив руки на его колени, и посмотрела в глаза. Свет привычно нашел в чужой душе страхи, а сейчас их было столько, что в разуме англичанин оставался путем невероятного напряжения. Поэтому и ударила я осторожно, чтобы не свести его с ума окончательно.

В чем суть страха?

В том, что он дает надежду.

Сквайр Лайдон до одури боялся расстаться с жизнью в грязном подвале. Стоило мне надавить именно сюда, как в нем проснулась надежда, что если все рассказать, то эти ужасные люди освободят пленника, и можно будет вернуться на уютный остров, забыв о приключениях до конца дней своих.

И Стивен сломался. Со слезами на глазах он заговорил, и Аслан только кивал, а иногда знаком просил задать уточняющий вопрос.

Всю операцию задумал граф Каледонский, пусть земля под ним разверзнется. О том, что русские планируют какую-то активность в Индии или на подступах к ней, в Лондоне проведали давно, но каких-то точных сведений не было. Подробностей лейтенант Лайдон не знал, поэтому спрашивать его о последних событиях в Петербурге было бы бессмысленно, ведь последние три года он провел в Махараштре и Непале. Отмеченный командованием за храбрость и сообразительность, молодой сквайр получил предложение перейти в подчинение ведомства Дюпре, отвечающего за тайные интриги. Способность к языкам сыграла свою роль, давались они Стивену легко. Работа оказалась грязной: убийства, подкуп, деяния, названные странным словом «провокация» – все для того, чтобы поступь Британской Ост-Индской компании была легка и неудержима, чтобы сапоги ее солдат оскверняли уже ослабленные внутренними раздорами земли.

Со мной же получилось если не случайно, то близко к тому. Лайдон получил приказ сопровождать тайное посольство в Хиву и Багдад, где до англичан и дошли слухи о каких-то странных делах на южных границах России. Мол, иблисовы телеги с невероятной скоростью перевозят солдат к самому Оренбургу, и скоро небо упадет на землю. В Багдаде англичан приняли холодно, а вот хорезмский хан приветил их с необычайным радушием, к их удивлению и счастью не только не потребовав мзды, а еще и предложив плату за помощь в обучении войск. Начальник миссии просьбу уважил, а Лайдона с караваном отправил на север.

И уже в пути-то лейтенант и выяснил, что в пограничном городе объявилась некая дама со светлыми волосами, прибывшая вместе с войсками. Можно было бы гордиться: мои приметы оказались среди прочих лиц, являющихся злейшими врагами Компании. Стивен сопоставил и с уверенностью решил, что беловолосая женщина – это и есть мисс Александра Болкошн, за смерть которой сам граф Каледонский заплатит золотом по ее весу, а за голову – алмазами. Сколько поместится в череп.