– А артиллерия как же? – усмехнулся полковник Петров.

Ну этот без своих любимых больших стволов никуда!

– А Вы сами ведь со мной думали о казнозарядных пушках. Вот и представьте себе, что орудия станут стрелять так же часто, как новые ружья.

Кажется, такая картина будущего проняла офицеров. Если пробиваться сквозь частые стаи пуль им не виделось чем-то особенным, то вот батарея, посылающая заряд картечи сразу за следующим… Воображение у всех оказалось должно богатое.

С час ничего не происходило, когда с северного конца лагеря послышались крики: «Туркмены!» Не меньше сотни всадников попытались сходу приблизиться к валу, нарвались на разрозненную стрельбу обычных ружей и откатились назад. Потеряли при этом человек пятнадцать, расстройства же внешне не проявили. Судьба разбойного кочевника переменчива, и туркоманы отнеслись к смерти товарищей с видом истинных философов.

Появившийся подле меня майор Кульмин лишь презрительно скривился от такой атаки. Мол, наскоки без единого плана не имеют никакого смысла.

А солнце постепенно клонилось к закату, исчезая в стороне, где на другом берегу далекого даже отсюда Каспия сейчас служил мой Серж.

Первый день завершился полной победой русского воинства, вот только мысли меня посещали все же мрачные.

Сколь долго сможем мы держаться здесь?

Что будем делать, когда закончится порох и свинец?

Через сколько дней иссякнет провизия?

Портить своим видом настроение воодушевленным солдатам я не стала, ушла ночевать в палатку. Уже совсем в ночи в нее проскользнул Надежда-Александр и долго смотрел на меня, делавшую вид спящей. Он осторожно провел пальцами по моим волосам и устроился на своей кровати.

[1] Казаки старшины Нечая Старенского с налета захватили Ургенч в 1603 году захватили и разграбили Ургенч. Сведения о последствиях разнятся: по одним источникам казакам ужалось вернуться с богатой добычей, по другим – Мухаммад-хан в самом деле обещал пропустить их из города на север, но нарушил слово и отдал приказ убить всех до единого.

«Динь-дон!»

Тихий перезвон, совершенно мирный и неуместный, разбудил меня утром еще до того, как проснулся Павлов. Я тихо соскользнула с кровати, сунула ноги в сапоги и вышла из палатки. Солнце еще только намекало на свое появление где-то там, на том берегу Аму-Дарьи, и в лагере утвердилась невероятная для оррерной[1] нашей ситуации тишина.

И только колокольчик на сбруе моего Жана колыхался под импетами[2], чудесно звенел своим медным язычком.

Лагерь спал, но сон этот был настороженным, готовым в любой момент взорваться звуками боя. На валах притаились часовые, строжно всматривающиеся вдаль, дабы не пропустить подлую вылазку. Ночь выдалась прохладная, солдаты завернулись в шинели у погасших костров. Я тихонько проследовала к помосту, возле которого встретила капитана из свиты Ланжерона. Тот удивленно уставился на меня, но не стал препятствовать подъему, только попросил набросить на голову и плечи отрез серого сукна.

– Не надо мельтешить на виду у басурман, – тихо шепнул он мне.

Вражеские позиции отсюда были видны прекрасно, и там на дровах не экономили. Многочисленные огни выдавали всю мощь войска туземцев, которое преградило нам путь. И мне подумалось, что ведь кровопролития можно было бы избежать. Ведь наша маленькая армия не собиралась задерживаться в Хиве и тем более брать ее на штык, о чем хан, разумеется, прекрасно был осведомлен. Но он вышел с войсками навстречу, планируя запереть нас на выходе с безжизненных песков Устюрта. Мухаммад не прислал послов, не вступил в переговоры, но бросил своих людей в атаку без единого требования.

– Сегодня будет жарко, – тихо сказал капитан.

– Сударь умеет предсказывать погоду? – иронично улыбнулась я.

– Сударь умеет чувствовать кровь, – несколько хмуро вернул веселье мне офицер. – Ночью туркоманы подбирались к засеке, выведывали наши силы.

Капитан оказался прав.

Новый бой начался незадолго до полудня. И в этот раз он случился намного более тяжелым.

Наши солдаты успели позавтракать и даже провести молебен под чутким руководством отца Михаила, и, кажется, это взъярило мусульманских воинов. Они двинулись на штурм сразу с двух сторон, только северный фас укреплений можно было считать относительно безопасным. Сейчас хивинцы атаковали четырьмя колоннами, соблюдая некое подобие боевого порядка. Не знаю, насколько сильно Мартын вчера ранил английских офицеров, но сегодня это уже была не аморфная толпа, а что-то похожее на настоящие полки.

Пушки полковника Петрова первыми сказали свое слово, вот только имелись у него орудия калибра малого, что удобно взять в экспедицию. Ядра скашивали чужих солдат, но не производили устрашающего опустошения. Кто-то из наступающих поддался панике, однако вражеские офицеры истошными криками и плетьми пока удерживали своих подчиненных от бегства. И даже вступившие в дело новые ружья не заставили хивинцев броситься наутек.

Мне снова выделили место рядом с Ланжероном, Бондарь и Мартын устроились рядом – эта парочка устроила настоящую охоту за наиболее богато одетыми узбеками. Англичан в приемлемой для стрельбы досягаемости видно не было, скорее всего они устроились на дальнем холме, где расположилась группа всадников, наблюдающая за ходом битвы.

Но первыми до вала добрались туркмены. Я не могла не отметить бесстрашие этих диких воинов, что, презрев смерть, лихо пронеслись до наших укреплений. Их не смутила гибель товарищей, сбитых с коней русскими пулями, и не менее двух сотен спрыгнули в ров, чтобы попытаться перелезть через земляной вал. Еще столько же всадников крутилась поодаль, осыпая нас стрелами из коротких луков. И именно это первобытное оружие взяло первые жертвы среди наших солдат.

– Графиня, вниз! – рявкнул Ланжерон.

Сам генерал не стал излишне геройствовать и укрылся за деревянным щитом помоста, его, однако, не покинув. Приказ военного руководителя экспедиции молча исполнил Тимофей: он просто схватил меня словно мешок с репой и скинул на руки Аслану. Перечить я не стала, однако и от стены не ушла, справедливо решив, что туркмен в паре сажен от меня, но за слоем земли, безопаснее для здоровья, чем далекий, но посылающий по дуге стрелы. И уж никто не мог помешать мне выхватить револьвер.

Ощущение механического оружия в руке придало спокойствия и уверенности. Слова молитвы полились из меня, и словно сам Мани осенил свою слугу милостью. Свет во мне вскипел, потребовал выплеснуть его вовне, и я, не в силах сопротивляться этому внутреннему давлению, ударила талантом в сторону истошно верещащих врагов.

Сначала показалось, что ничего не произошло, а затем солдаты на валу радостно закричали. Меня никто не успел остановить, и поэтому удалось своими глазами увидеть, как туркмены, охваченные паникой, спешно покидают ров и убегают подальше от укреплений. Стрелки смотрели на это с непониманием, но я вновь обратилась к Свету, пустив ужас расходящейся волной. Проняло и этих: всадники поворотили коней, затуманенные неожиданным страхом.

Генерал потянул меня вниз, заставив укрыться за тонкими стенками помоста. Тот уже совсем не был шатким сооружением. Если мы просидим в лагере еще пару дней, то солдаты превратят наблюдательное укрепление в настоящую башню: они постоянно приколачивали сюда то доску, то жердь.

– Это сила Вашего Мани, графиня? – спросил Александр Федорович.

– Свет, данные мне Господом, – утвердительно поправила его я.

– Силен Ваш Господь, прости меня, Господи, за слова такие.

– Господь един, Ваше Высокопревосходительство.

– Пусть так, – легко согласился Ланжерон. – Только я чуть не… как это по-русски… merde dans son pantalon.

– Чуть не обделались.

– Да! И это меня ведь едва зацепило? – генерал высунул голову, посмотрел на предполье, где остались только убитые люди и лошади. – Каково же им пришлось! Впрочем, графиня, вынужден просить Вас проявить свои чудеса еще раз. Потому как, сдается мне, merde сейчас у южной стены будет.