Примечание доктора Зорона: Бесполезный кусок древесины. «дважды зачеркнуто» Напиток из коры дерева хорошо сказывается на настроении и общем самочувствии пациентов. «приписка карандашом» Плохо сказывается на финансовом состоянии кошелька.
Над чашкой поднимался серебристый пар. Напиток, издавна именуемый в Городе Сумерек «кофе» имел больше сотни способов приготовления и еще больше разнообразных вариаций ингредиентов. Джером Трой больше всего любил кофе из коры растения под названием каппа. Растение редкое, но и напиток выходил чудеснейший, особенно если варили его в кофейне Золотое Яблоко. Кофе приносил прямо в кабинет Джерома на верхнем этаже башни редакции Городского Вестника специально нанятый для этого человек. Трой мог себе позволить такую мелкую барскую прихоть.
«Человеку в шелковых перчатках» было всего лишь сорок три. Совсем еще юный, довольно высокий молодой человек, с легкомысленной копной кудрявых, темно–медных волос и стальной деловой хваткой. На данный момент Джером Трой находился в состоянии негласного передела зон влияния с эйрами. Ушлые книжники сразу после смерти Мэры потянули жадные ручонки к печатникам Площади Перемирия, что уже давно находились под негласной опекой Джерома. В ответ Трой, пользуясь влиянием в Мэрии, сорвал нахальному этнарху эйров несколько экспедиций в Библиотеку¹. Пусть немного остудит свой пыл.
В это утро довольный принесенными отчетами о переговорах с эйрами главный редактор всея Первозданного сидел в кресле перед огромным панорамным окном, что выходило на площадь, и предвкушал вкус любимого напитка.
Расположение у редакции было прямо–таки роскошным: буквально пару шагов — и ты уже под высокими южными воротами Мэрии. А из окна главного редактора площадь выглядела как большой аккуратный круг, заключенный в широкое кольцо из улиц и особняков. Дома вокруг площади располагались спиралью до самого горизонта. Отсюда казалось, словно весь Город существует в едином ритме суточного цикла. Солнце вставало с утра над небосводом, ночью его заменяла луна. Для людей, ранее проживающих в иных районах Города, а после перебравшимся на Площадь, было очень трудно привыкать к этому мельтешению. К сожалению, даже с высоты своего местоположения Джером Трой не мог бы увидеть границы между районами: слишком велика была Площадь Перемирия. Но если взлететь высоко над облаками, туда, где кончается кислород и нечем дышать, то можно было увидеть, что Площадь Перемирия — это всего лишь крошечная точка посреди величественного Города, что разделен на четыре района — Полдень, Сумерки, Полночь и Рассвет в результате сотворения этого мира его сумасбродным творцом. В каждом из районов, всегда было соответствующее время суток — часть замысла Старого Бродяги.
Единственное исключение — сердце Города, его главная площадь. Безумная и грандиозная идея: разделить не только пространство, но и время. По сути, Город был этаким конструктом реальности. Эйры утверждали, что Город по своему строению уникален, и никакое иное место не может сравниться с ним по безумию и гениальности. Джером Трой был склонен согласиться с этим. И хоть для него, как и для всех рожденных в Городе жителей, такая конструкция мира вокруг была вполне обыденной реальностью, масштаб замысла Старого Бродяги действительно впечатлял и заставлял сердце биться быстрее и чаще, когда главный редактор задумывался о нем.
Здесь и сейчас, возвышаясь в своем стеклянном кабинете над остальными домами Площади, Джером Трой чувствовал себя по–настоящему счастливым. И казалось, его приподнятое настроение практически невозможно нарушить. Но это только казалось.
Высокая башня редакции произвела на Зорона впечатление гигантского стеклянного зверя, который нависал над ним всей высотой своего роста и внимательно разглядывал маленького доктора сотнями разноцветных глаз–витражей. Он все никак не мог привыкнуть к гигантомании здешней архитектуры. В Яме дома строили маленькими и аккуратными, преимущественно одноэтажными. Самый большой дом из всех принадлежал им, Зоронам, аж на два этажа и с черепичной, а не деревянной крышей. Строили из того, что добывали прямо там: простое дерево, натуральные краски — красотой вообще никто особо не задавался. Здесь же, на Площади Перемирия, дома выглядели так, будто их хозяева соревнуются между собой блеском и сиянием своих жилищ не на жизнь, а на смерть: бесконечное количество разнообразных витражей, стекол, золочения, сложных форм и причудливых росписей. Некоторые дома вообще словно игнорировали все законы притяжения. Зорон лично видел дом, на острой конической крыше которого стояла без видимых креплений, опираясь только на острый шпиль, еще одна башня. И даже не качалась от ветра! Была ли башня только декоративным элементом, или в ней кто–то жил, он не знал.
А гигантские размеры? Даже его дом, то есть дом сирры Тана, хоть и двухэтажный (если не считать огромный чердак за третий этаж), был больше отцовского дома раз в пять, хотя по сравнению с остальными домами–гигантами, казался крошкой, скромным бедным родственником, случайно заглянувшим на пышный бал. Единственное здание которое можно было назвать не вычурным — Мэрия. Но отсутствие пышных декоративных элементов, фресок и росписей на каждом клочке стены, с лихвой компенсировалось размерами: высокое белоснежного камня здание, с округлыми формами и количеством окон равным, наверное, числу звезд на небе, мэрия была больше любого, когда–либо виденного Зороном объекта. Он сравнил бы её с горой. Его пригород можно было с комфортом разместить на любом этаже этого исполинского здания, и еще осталось бы место на яму и поля. Хотя может с ямой он и погорячился, но поля точно бы влезли с запасом.
Посреди всего этого буйства цвета и формы доктор чувствовал себя крохотным, незначительным, словно маленькое насекомое, на которое вот–вот наступит великан–человек. Еще и чутье снова словно взбесилось: ему ни разу раньше не приходилось контактировать с таким количеством разных людей в одном месте.
Зорон просто не мог воспринять такую массу за раз, его мутило, в глазах мельтешили цветные пятна. Он старался не подавать виду перед своими спутниками, и благодарил всех духов, за то, что не успел ничего съесть с утра. Никто из ученых пока не определил, где именно в организме людов находится орган, ответственный за чутье. В этот момент Зорон мог с чистой совестью утверждать — в желудке. И пытается его покинуть вместе с ним. Осталось лишь одно утешение, возможно, такая реакция со временем уйдет, работали же на Площади местные врачеватели, и ничего, а среди них, Зорон не сомневался, была масса значительно более чутких и талантливых докторов, чем он сам.
После прошлой своей вылазки в центр Площади Зорон провалялся с температурой неделю. В этот раз, по идее, все должно быть хоть немного, но лучше.
Бледного, с легкой зеленцой, его бесцеремонно втолкнул в редакцию Марк. Сын мукомола явно не был знаком с понятиями личного пространства. Но Зорону, на удивление, сразу стало лучше. Ощущение сотен тысяч живых организмов вокруг пропало: кто–то из людов, весьма талантливый, экранировал редакцию от любого влияния извне. Если у себя в доме доктор чувствовал, хоть и отдаленный, но все же «отзвук» чужих тел и их самочувствия, то стоило войти в холл, его чутье будто отрезали. Пока Зорон с интересом прислушивался к своим ощущениям, представляя, как живется другим расам совсем без чутья, Кирстен и Марк разбирались с охранниками. Как оказалось, не будь в компании рыжеволосого толстяка, каким–то образом успевшего прославиться в писательском сообществе, тень бы и на порог не пустили. Голос Марка, полный гнева, многократным эхом отдавался от стен. Возмущенный расовой несправедливостью писатель, хоть и смотрел на высокого плечистого охранника снизу вверх, но явно давил его силой голоса и бесконечной самоуверенности.
Пока Зорон разглядывал фрески, повествующие о сложной доле печатников и вестников, и ловил на себе заинтересованные взгляды симпатичной встречницы², Марк убедил охранников в их полной несостоятельности, и в том, что минутное промедление может стоить им работы, а возможно и жизни, когда многоуважаемый сирра Трой узнает, как относятся к его лучшему писателю и его друзьям. Их, наконец, пропустили, хоть Зорон буквально спиной ощущал раздраженные взгляды.
