На базу 9‑й экспедиции прибыли после полудня.
Палатки.
Грузовые автомашины. Бочки. Ящики.
Железная мачта рации с выгоревшим добела флажком.
Сколоченное из реек и фанеры длинное строение — контора.
Режущая глаз, почти пламенеющая зелень камыша и — в просветах — взблески влаги. Аму-Дарья!.. Ощутимо пахло водой.
Никритин толкнул дрябло стукнувшую фанерную дверь, вошел в контору.
За желтым канцелярским столом сидела завитая девица. Хмуря лоб, она сводила с пальцев чернильные пятна: терла их спичечными головками. Она стрельнула жесткими от туши ресницами в Никритина и вернулась к своему занятию. За другим таким же столом пристроился боком мешковатый дядька в армейской панаме-стетсоновке. Шелестели под его заскорузлыми пальцами чертежные синьки и какие-то разграфленные бланки.
— И оч-чень в этом преуспел, и оч‑чень в этом преуспел... — напевал дядька, видно столкнувшись с непредвиденными затруднениями. Брови его — два небольших кустика редкой щетины — перемещались вверх-вниз, как чашки весов.
В углу склонился над ящиком, поставленным на попа, молодой парень в зеленой клетчатой ковбойке. Прогорклым голосом он квакал в телефонную трубку. «Да-да... ква-ква...»
— Где я могу найти Татьяну Кадмину? — ни к кому в отдельности не обращаясь, спросил Никритин.
Девица снова стрельнула ресницами, уставилась на него. Панама подняла глаза — в белых обводах, видимо, от защитных очков. Багровое лицо человека выглядело обваренным в кипятке.
— Не знаю, мил человек, не знаю... — пропел он, глядя невидяще. Затем взгляд его стал осмысленным, словно он вернулся из мира грез к действительности. — О-о-о! Вы — о нашей мадонне...
Никритин внутренне передернулся. Откуда здесь могут знать о портрете? Парсуна... Богородица... Стоп! Не будь мнительным! Сказано чуть ли не любовно...
— Я спрашиваю о Кадминой... — повторил он. — Где я могу найти ее?
— Не знаю... — человек побарабанил негнущимися пальцами по бумагам. — Виделся с ней последний раз... когда же?.. да, зимой. — Он чему-то улыбнулся. — Зимой, зимо-о-ой... Когда взялась на Дарье шуга и шел ветер с севера. С севера, мил человек. А связи с тем берегом нет. Ни парома, ни катеров. Только радио. А женщина там, видишь ли, рожать надумала. Да‑а‑а... Вот тогда и видел последний раз Татьяну Мстиславну.
— Но... — Никритин чуть подался вперед. Тревога сжала сердце, перебила иронически отмеченное сознаньем «Мстиславна». — С ней... ничего?
— Хо-о-о, мил человек! — пропела панама. — Случай, говорят, разновидность закономерности. А наша Татьяна законы знает!.. — «Пожалуй», — подумал Никритин, вспомнив рассказ Филинова. — Взяла она сумку у врачихи-трусихи и отправилась на каюке. Одна. Через шугу. На тот берег. И пробилась. Заметьте, мил человек, пробилась.
Никритин отер ладонью вспотевшее лицо и опустился на стул.
— Как же ее найти?
— Она на дальнем участке. Будет дней через десять, — сказала девица, поплевав на палец, и подняла любопытствующий, обшаривающий взгляд. — А зачем она вам?
Никритин не ответил и, поднявшись со стула, вышел из конторы.
«Кого же я ищу? Легенду? Всюду ее следы, всюду ее знают... Только я ничего не знал...»
— Алло... товарищ!..
Никритин обернулся на прогорклый голос. Подняв руку, парень в зеленой ковбойке догонял его.
— Извините... вы — командированный? — спросил парень.
— Да. А почему вы решили?..
— Вид у вас... — парень словно бы очертил глазами овал вокруг Никритина. — Вид у вас еще слишком городской. Из Ташкента?
— Да.
— Но как он там, город? На месте? Телевизор смотрите?
— Да как всегда... — Никритин неопределенно повел плечом. — Привыкли уже все.
Сказал — и сам удивился. Действительно, как быстро привыкаем ко всему. Будто заранее уверены: человек все может! Телевизор... Еще и года нет, а вот...
— В городе ничего не ценишь.. — Парень отвел глаза, поглядел куда-то за палатки. — Да что мы стоим?! Идемте, командированные спят в моей палатке.
— Но... — начал было нерешительно Никритин.
— Что, документы? — пренебрежительно сказал парень. — Завтра оформите. Видели же — начальства нет. Следовательно, демос должен самоуправляться.
— Это... надолго?
— Кто знает!.. Может, заштормило в управлении. Может, склянки пьет...
Что-то барски высокомерное, гардемаринское, почудилось Никритину в его лице — упитанном и слишком белом. Морские словечки... И эти очень косо и длинно подбритые виски... Никритин еще раз глянул на него и молча пошел рядом.
Палатка, к которой они подошли, стояла последней в ряду, ближе к реке.
Откинув дверной клапан, парень пропустил Никритина и, не заходя сам, повел рукой на аккуратно застланные раскладушки:
— Занимайте одну из трех. Четвертая, вон та, моя. И будем знакомы: Сбройнич Виктор. Геофизик.
Никритин назвал себя и скинул с плеча рюкзак. Этюдник и штатив он кинул на постель. «Ладно, — подумал он. — Осядем здесь. Не гонять же, в самом деле, по всей пустыне! И в поисках чего? Легенд? Спасибо, я не фольклорист!..»
Что-то раздражающе-тягостное толклось в сердце, и начинало представляться, что чуть ли не предан. Как если бы бросили в пути и ушли вперед. Потом снизошли, позвали.
Он снова вспомнил коротенькое письмо Таты. Нет, она не звала. Лишь сообщала, как ее найти. В этом она вся — со вздернутым подбородком. Прежняя...
«Прежняя! Вот же в чем суть!.. — внезапно устыдился Никритин. — Глупая ты, именно, Лекса. К чему приревновал? К тому, что пришлась людям по душе?»
Он двинул ногой рюкзак, затолкал его под койку и вышел наружу.
— Курите? — протянул он сигареты геофизику. Щелкнул зажигалкой.
— Наша? Разрешите взглянуть... — Сбройнич с любопытством пощелкал затвором и, возвращая зажигалку, неслышно вздохнул: — И в этом — город...
— Тянет? — без особого сочувствия спросил Никритин.
— Отбарабаньте здесь два года... — Сбройнич затянулся сигаретой и прищурился от дыма, потер заслезившийся глаз. — Я собирался искупаться. Не составите компанию?
Никритин согласно кивнул и посмотрел в сторону реки:
— Продеремся через камыши?
— А там есть расчищенная полоса.
На берегу, подтянув к подбородку колени, сидел Цыганок. Коричневый, в красных плавках с белым кантом. Когда он, оглянувшись на шаги, поднялся, Никритин разглядел на его груди бледно-синюю, почти теряющуюся под загаром татуировку — сердце, обвитое жалящей змеей.
«Накожное искусство всегда сентиментально... — усмехнулся про себя Никритин. — Но фигура у парня хороша. Поджарая, широкая в плечах. Живот хорошо втянут. Красив по-мужски. А таким и грязь как-то не пристает...»
— Гля, как тихо у нас сегодня... — сказал Цыганок, переминаясь с ноги на ногу. Чуть искривленные, кавалерийские голени перелились мускулами.
— Штурмуем, Цыганок!.. — покривил губы в уксусной улыбке Сбройнич и, опустившись на землю, начал стягивать сапоги.
Никритин, неторопливо докуривая, расстегнул ворот. Влажный ветер скользнул под рубашку, защекотал, ощупывая потное тело.
Никритин полуприкрыл глаза и смотрел на воду. Кофейная у берега, дальше она была вся пересыпана мерцающей слюдяной чешуей. Еле проглядывался противоположный берег.
— Ну как она, наша Дарья?.. — спросил Цыганок.
— Хороша... — ответил Никритин.
Сбройнич склонил голову и, глядя искоса на Никритина, пошевелил прелыми пальцами ног.
— Вам, наезжим, все хорошо... — сказал он. — Кругом романтика мерещится... Портяночная она, наша романтика. Нанюхался. Женских духов хочется, храмовых блудниц...
— Кого? — не понял Никритин.
— Актрис... Театр — это же храм... — пояснил Обройнич, видимо чуть смутившись своей высокопарности. — Как они там? Есть пополнение?
— Не знаю... — тоже слегка смутился Никритин и отвел глаза. — Не следил.
— Говорю же: в городе — ничего не ценишь... — сказал Сбройнич. — Надо рубить концы. Пока не заболел...
